3.8. Терапия творческим самовыражением:

клиническая терапия творчеством, духовной культурой (1999)^,,9)

Терапия творческим самовыражением (TTC), сколько могу судить как автор метода, все тверже становится на ноги. Последователи мои (врачи, психологи, арттерапевты) у нас и за границей разрабатывают разнообразные (в том числе психопрофилактические, психогигиенические) варианты метода в психотерапии, психиатрии, наркологии, терапии, педиатрии, дерматологии, эндокринологии, онкологии, защищают диссертации о TTC (к примеру, Поклитар, 1990; Джангильдин, 1990; Токсонбаева, 1990; Романов, 1991; Иванова, 1994; Некрасова, 1996; Благовещенская, 1997; Бреева, Фролова, 1997; Воробейчик, Зайцева, 1997; Гажий, Нерсесян, Поклитар, Старшинова, Филюк, Штеренгерц, 1997; Добролюбова, 1997; Гоголевич, 1998; Зуйкова, 1998, Махновская, 1999). Сложилась школа TTC. Отовсюду тянутся в нашу кафедральную амбулаторию (кафедра психотерапии Российской медицинской академии последипломного образования, Москва) пациенты с просьбами помочь им нашими способами. Метод в последние годы в своих уже не-терапевтических (в строгом смысле) формах работает и в России, и в других странах, в педагогике, школьной психологии, изучается философами, филологами, культурологами (Ян, 1990; Белянин, 199о; Поклитар, Орловская, Штеренгерц, 1996; Ян, Штеренгерц, Поклитар, Катков, Воробейчик, Бурчо, 1996; Конрад-Вологина, 1997; Петрушин, 1997; Руднев В.П., 1997; Polis, 1993). При всем этом TTC не есть чужеземный метод, приспособленный к россиянам. Он свой, отечественный, до мозга костей. Вышел из наших российских обстоятельств жизни, душевных особенностей и переживаний россиян, из нашей культуры и природы.

1.0 клинической терапии духовной культурой

Это — сегодняшняя необъятная уже область психотерапии, в которой все (включая и обстановку психотерапевтического пространства) направлено прежде всего к самому человеческому в человеке —- к нашей более или менее выраженной способности погружаться в состояние целительного творческого вдохновения, личностного светлого переживания (Ю^БсЬтег XV., 1982; Бурно М., 1995). Именно креативность («творческость»), содержательно оживляющая, одухотворяющая индивидуальность творящего и невозможная без нее, есть, думается мне, основной психотерапевтический «механизм» Терапии духовной культурой (Бурно М., 1995). Таким образом, когда говорим о креативном психотерапевтическом механизме, речь идет не об аналитически-интеллектуализированном (следовательски-поисковом), не о суггестивно-гипнотическом, не о когнитивно-поведенческом, разъяснительно-рациональном, а именно о личност-но-творческом, духовном воздействии, оживлении, открывающем в душе целительное содержательное творческое вдохновение как свой светлый смысл, любовь, свой уникальный путь. Другие названия Творческого вдохновения, по-разному постигаемого, в зависимости от того или другого религиозно-психотерапевтического, экзистенциально-гуманистического подхода суть, например, Сатори (Судзуки), Свобода (Фромм), Самоактуализация (Маслоу), Спонтанность (Морено), Личностный рост (Роджерс), Психосинтез (Ассаджоли), Смысл (Франки). В психологическом (идеалистическом) понимании-переживании творческое вдохновение есть изначально существующее духовное светлое богатство, ниспосланное в нас (в наш природный приемник Духа), как посылается верующему Благодать. От Благодати, предполагаю, по существу, трудно отличить все эти перечисленные понятия-состояния. А в одухотворенно-клиническом, естественно-научном понимании-переживании этот нематериальный духовный свет (творческое вдохновение) ясно-отчетливо (так чувствуется многими реалистами по природе) происходит из собственного природно-телесного источника — без ощущения посылаемое™ свыше, ощущения независимости моего духа от моего тела (нередко это так чувствуется даже и в старости).

Указанное есть, по-моему, глубинная основа отличия клинической психотерапии от психотерапии психологической. Клиницист-реалист ощущает человека как материально-природно-телесный источник организмических и душевных, характерологических реакций, самых нежных поэтических, духовных движений, тонких и грубых психопатологических расстройств, — источник, на который так или иначе влияют разнообразные воздействия извне и изнутри него самого, способные его не только исцелить, но и иссушить, разрушить. Остается врачу-клиницисту (в том числе, и в психотерапии) по-гиппократовски постигать стихийную защитно-приспособительную работу Природы, пытаясь помогать ей совершеннее защищаться от болезнетворных воздействий. Этим проникнута мировая классическая клиническая медицина и клиническая психотерапия как ее часть. Да, дух человека нематериален в том числе и для диалектического, одухотворенного клинициста. Но для клинициста (естественно-научно мыслящего специалиста, диалектического материалиста) дух несет в себе отчетливый след своего материального происхождения в виде «схваченности» своей клиническими, физиологическими закономерностями, хотя и в «снятом» виде. Поэтому клинический психотерапевт и начинает работу, как всякий клиницист, с дифференциально-диагностического изучения клинической картины, в которой видит сложную защитно-приспособительную работу природы, подсказывающей ему, в чем и где она, природа, сама не справляется и просит врачебной помощи (Бурно М., 1993). Для успеха дела в трудных лечебных случаях, по-моему, необходимо психотерапевту-клиницисту скромно и восхищенно вжиться в эту «волшебно-мудрую» и в то же время по-земному ограниченную работу природы, отраженную в клинической картине (включая в эту картину и «почву», конституцию, характер), — тихо-восхищенно вжиться, дабы творческое вдохновение клинического опыта подсказало пути наилучшей помощи Природе и, значит, пациенту. Для одухотворенного клинициста-реалиста Тайна Бытия состоит в том, что все равно никогда всего знать не будем (путь к Абсолютной Истине бесконечен), всегда, в чем убежден, будут благотворно дополнять, обогащать друг друга материалистическое и идеалистическое мироощущения. Материалисты и идеалисты не опровергнут друг друга доказательствами никогда, поскольку «само соединение духа и тела в одно, как именно это происходит, где и в чем тут граница между телом и духом, — все это есть великая, вечная Тайна» (Бурно М., 1999, с. 289). Именно торжественная убежденность в том, что любой человек, в отличие от какого-либо технического инструмента, уникален-неповторим, что никогда никто не познает мир до самого конца, как ни странно, способствует тонкости, точности клинической диагностики и связанного с ней клинико-психотерапевтического воздействия.

Одухотворенно-восхищенное переживание мировой тайны, таким образом, может быть и не-идеалистическим, нерелигиозным. Вспоминаю лекцию Карла Роджерса в нашей стране (25 сентября 1986 г.), как спросили его из зала, возможно ли его прекрасными психотерапевтическими способами в каждой душе вырастить розы. Ведь даже у самого заботливого садовника может вырасти и чертополох тоже. Роджерс, светящийся внутренней, глубинной мудростью, на пороге

своей смерти (по возвращении в США, как это стало вскоре известно) ответил: «Все-таки я всякий раз верю, что вырастет роза». Клиницист лишен такой высокой веры. Он убежден, что без желудя дубок не вырастить и совершенно разные необходимы способы ухода за дубком, березкой, сосенкой, хотя, может быть, и по-своему нежно-поэтические. Но появление на свет крохотной березки может очаровать его как чудо. Именно этим отличается «приземленная» клиническая терапия духовной культурой от психологической, разнообразно светлой экзистенциально-гуманистической психотерапии, например, Фромма, Маслоу, Роджерса, Ассаджоли, Франкла. Терапия творческим самовыражением, в сущности, есть клиническая терапия духовной культурой. Сегодня она еще малый, но все же крепкий островок в психотерапевтическом экзистенциально-гуманистическом море.

2. Пять клинических ипостасей (смыслов) Терапии творческим самовыражением

1. TTC — сегодня чаще работа с довольно тяжелыми пациентами (психопатические, шизотипические, депрессивные, деперсонализационные расстройства — в том числе с алкогольными, наркоманическими, токсикоманическими наслоениями). Такие патологические расстройства есть, без сомнения, «клинические случаи». В разделе «Показания и противопоказания к TTC) даю полный список таких расстройств.

1. Психотерапевт в TTC, как и любой клиницист, исходя из клинического мироощущения, соотносит свои достаточно тонкие-сложные, человечески-одухотворенные лечебные воздействия с не менее сложной и одухотворенной (нередко) клинической картиной. Даже в глубинных, потаенных переживаниях пациента врач усматривает клинику духа, то есть память духа по своему телесному происхождению в виде знакомых ему из соматологии таких общеклинических закономерностей, как патогенетически обусловленный совместный бег психопатологических симптомов в синдроме, усложнение синдрома, негативные и позитивные (продуктивные) расстройства и т. п. (в том числе характерологические, личностные) проявления защитно-приспособительной жизни организма. Все это составляет и содержание конкретной клинической картины, и вообще содержание физиологии, патологии, тесно связанных между собою изначальной природной тягой-способностью приспособления, дабы выживать из трудностей, горестей жизни. Этим сложно-волшебным, но не всегда совершенным (стихийным) попыткам природной защиты клиницист и подсобляет, стараясь, по возможности поменьше ей вредить, то есть поправляет Природу, благодарно чувствуя и себя самого частицей этой высокоорганизованной стихийно-мудрой и в то же время несовершенной Природы. Уместно здесь сравнить это мироощущение клинического психотерапевта с мироощущением экзистенциально-гуманистических, феноменологических врачей, нередко понимающих естественность своего лечебного дела в духе Курта Гольдштейна. Гольдштейн рассматривает всякое врачебное решение как «покушение на свободу» пациента: дело не в «причинно-обусловленных связях», а в том, чтобы помочь пациенту, в союзе с ним, «достичь состояния, наиболее соответствующего его внутренней сущности» и покориться ей, даже если эта «внутренняя сущность» (по сути дела Высшая Целесообразность) заговорит о самоубийстве (Гольдштейн, 1933)*.

1. В TTC пациентам лечебно преподаются элементы клиническойпсихиатрии, характерологии, психотерапии, естествознания, но не сухо, а в разноцветном пламени разнообразного творческого самовыражения.

2. TTC клинически (дифференциально-диагностически) предназначена (серьезно помогает) прежде всего для разнообразных психопатических и эндогенно-процессуальных пациентов с болезненными дефензивными расстройствами (с переживанием своей неполноценности). Даже в тех случаях, когда метод работает психопрофилактически, психоги-гиенически, в школьной психологии, педагогике, — успех его значительно выше в случаях «дефензивного здоровья».

3. Клиничность TTC (в широком смысле) сказывается и в том, что она сообразуется с тревожно-реалистическими, дефензивными национально-психологическими душевно-телесными особенностями многих российских пациентов, с особенностями российской культуры и природы, то есть со всем тем, из чего постепенно формировалась-выплеталась.

3. Существо метода

* Конечно же, клиницист-реалист говорит о несовершенстве Природы только со своей, клинико-материалистической точки зрения — с точки зрения многих миллиардов людей, спасенных во все времена клинической медициной от верной смерти.

Существо TTC, как уже вскользь упомянуто выше, состоит в целебном преподавании пациентам или здоровым людям с душевными трудностями элементов психиатрии, характерологии, психотерапии, естествознания в процессе разнообразного творчества (в индивидуальных встречах с психотерапевтом, в группах творческого самовыражения

* В настоящее время основными нашими психотерапевтически-учебными пособиями для пациентов являются две мои книги — «Трудный характер и пьянство» (1990) и «Сила слабых» (1999). Выходит сейчас в стране немало отечественных и переводных психиатрических работ для пациентов. Конечно, их следует внимательно, осторожно отбирать. Например, содержательная, доступная статья О.П. Вертоградовой о депрессии (1997) может быть смело рекомендована нашим пациентам для изучения с благодарностью автору.

** Как это, кстати, и принято в профессиональном обучении живописи, музыкальному исполнительскому творчеству. Созвучный своей душой ученику мастер помогает ученику своим примером нащупать свои тропы в творчестве, оставаясь в целом неповторимым собою. В связи с этим понятно, какое серьезное значение имеют для TTC разнообразные патографические работы. Лучшие из них есть своеобразные учебно-лечебные пособия, помогающие пациенту войти в целительное творчество по примеру знаменитого созвучного страдальца.

(в психотерапевтической гостиной), в домашних занятиях (домашнее задание), в реалистическом клинико-психотера-певтическом театре) — с целью помочь научиться творчески (то есть по-своему) выражать себя сообразно своим природным особенностям. Так, под руководством психотерапевта изучаются у себя, товарищей по группе, по воспоминаниям современников у известных художников, писателей, ученых — хронические депрессивные, навязчивые, деперсона-лизационные расстройства, характерологические радикалы, изучается существо основных психотерапевтических подходов, изучаются (хотя бы в рамках школьной программы) конкретные растения, насекомые, минералы, прежде всего окружающие нас, дабы научиться выражать к ним свое личностное отношение и т. п.* В творческом (то есть с постоянным поиском себя) общении с произведениями литературы, искусства, науки, в творческом общении с природой, прошлым человек примеривает свои душевные, духовные особенности, свое мироощущение к мироощущению известных творцов. Мы здесь неустанно отмечаем, что занимаемся не искусствоведением, не литературоведением и, не будучи специалистами, не можем судить о силе таланта, например, известного художника, но нас интересуют его душевные трудности-особенности, его характер, все то, что осталось в воспоминаниях о нем, его письмах и т. д. и теперь проступает в его творчестве и делает его творчество таким, какое оно есть. Нас интересует, как именно, в соответствии со своими особенностями, он выражал себя творчески, дабы, может быть, поучиться у него в случае, если как-то душевно похож на него**. Следует отметить, что такое невольное сравнение себя с известными творцами само по себе психотерапевтически оживляет, укрепляет дефензивную душу.

Все, что происходит в TTC, служит более подробному и глубокому познанию себя и других, открытию для себя своих и чужих ценностей, слабостей.

Клинико-психиатрическое изучение истории мировой духовной культуры не оставляет сомнений в том, что поистине значительные творческие открытия совершаются больными душами (в широком смысле). Подлинное творчество есть всегда лечение насущным поиском себя, своего пути в тягостной «каше» болезненных расстройств настроения, переживания ускользания своей самособойности, переживания своей личностной неполноценности и бессмысленности существования в связи со всем этим.

Итак, главная цель TTC состоит в том, чтобы помочь страдающим своей неполноценностью изучить особенности, прежде всего, своей природы, души, найти сообразную им свою тропу, свой смысл, свою любовь. Словом — свое творческое вдохновение, свойственное психастенику, аутисту, депрессивно-деперсонализационному и т. д. Определенный характерологический (психастенический, аутистический и т. д.), депрессивный, тревожный и т. д. образ духа не отменяет личностной уникальности, неповторимости, подобно тому, как остаемся уникальными, неповторимыми в природе мужчины или женщины, юноши или старика.

Нескольколетняя TTC нередко помогает обрести более или менее стойкое творческое вдохновение как стиль жизни и творческие приемы самопомощи, надежно смягчающие ухудшение. Врожденная патология характера, хронические душевные расстройства, не зависящие от нас неприятности жизни при этом, понятно, не исчезнут, но несравненно легче станет их самостоятельно преодолевать, сделавшись в известной мере психотерапевтом для себя самого, обретя почти постоянную готовность к творчеству, творческому вдохновению. Впрочем, и внутренние ухудшения состояния делаются при этом обычно слабее и реже. Утратить приобретенное в TTC серьезное улучшение, целебное творческое мироощущение возможно лишь в том же смысле, как утратить полученное университетское образование.

Если дефензивные пациенты природой своей не были предрасположены к естественно-научному, клиническому мироощущению (как, кстати, очень многие пациенты Запада, в том числе, Прибалтики), им обычно тем не менее были интересны и полезны наши занятия, поскольку помогали найти помощь себе в ином, своем: в экзистенциально-гуманистической психотерапии, в идеалистической философии, в психоанализе, в религии. Подавляющее же большинство наших российских дефензивных пациентов

7*

195

l'^'J '1 Глава 3

(прежде всего, шизофренические, шизотипические пациенты, психастеники, астеники, циклоиды, многие шизоиды) приняли и принимают TTC как свое, родное, национальное. Они отмечают, что это все не «техники», не «методики», а лечебная, нравственная школа жизни, сама наша «интенсивно-целебная жизнь», наполненная теплым светом, искренностью, российской культурой и природой, постепенно открывающая им духовные творческие ценности их болезни или тяжелого (прежде всего, для себя) характера.

* Имеется в виду Пуговичник из драматической поэмы Ибсена «Пер Гюнт».

Все это так — и для самых тяжелых наших неврозоподоб-но-сложных эндогенно-процессуальных больных. Такова, например, пациентка Е.А.Добролюбовой (1996), молодая женщина, психолог психиатрической клиники («волею судьбы» она знает свой диагноз), основательно, в течение нескольких лет «прочувствовавшая» TTC. В своей довольно стойкой малообратимой ремиссии она пишет, что вылечить шизофрению, остаться без нее — это остаться «без того, что есть произведения Гоголя, М. Булгакова, Зощенко, Цветаевой, А. Грина, М. Волошина, В. Хлебникова, Батюшкова, Врубеля, Чюрлениса, Стриндберга, Сведенборга, Гойи, Дюрера, Сезанна, Ван Гога, Гёльдерлина, Ж.-Ж. Руссо, Шумана, Новалиса, Гофмана, Рильке, Кафки, Селиндже-ра, Паскаля, М. Пруста, Шопенгауэра, всех не перечислить». «А если не лечить? — продолжает пациентка. — Я имею в виду медикаментозно. И не опасные острые состояния. О себе могу сказать, что, когда есть внешние условия, позволяющие мне быть самой собой, я в лекарственной помощи и психотерапевтических техниках не нуждаюсь (о терапии духовной культурой разговор особый: она есть сама жизнь; да и просто нравственное отношение друг к другу, по-моему, тоже психотерапия, и она необходима и естественна всегда). Лекарства перестала пить давным-давно — тогда, когда почувствовала, что они мешают мне идти к самой себе, мешают думать, чувствовать, жить полноценно, от души, искать свою творческую дорогу, когда подумалось, что заболею от них еще больше, уйдя из жизни в хронический сон, ведь не он — здоровье. Верилось: если бы организму была нужна химическая опора, он бы против нее не восставал. (...) Если бы мне повстречался новый Пуговичник* — с плавильной ложкой для людей без ясного, своего склада души и предложил переплавиться в любой из известных типов характера, оправдалась-отказалась бы — шизофрения тоже работает творчески. И тому — бессчетные свидетельства в науке, литературе, искусстве. Да, хочу быть тем, для кого до сих пор существует лишь одно — презрительно-пренебрежительное название — шизофреник, хочу быть самой собой, потому что чувствую, понимаю и есть объективные доказательства, что именно такая я нужна. Прошу только о нравственной, понимающей человеческой поддержке по временам» (с. 31—33). В одной из своих последних работ Е.А. Добролюбова (1997), продолжая исследовательски углубляться в целебно-творческие ценности описанного ею «полифонического», «шизофренического "характера"», пишет об особом здесь характерологическом радикале — об «абсолютной детской нестандартности»*, «родниково-чистом мироощущении» «полифонистов», без которых невозможно увидеть и показать «ту действительность, которая открывается в их творчестве». «К тому же "взрослые" радикалы (в мозаике характерологических радикалов «шизофренического "характера"» — М.Б. ) способны видеть "соседа" — ребенка, их можно научить маскировать его там, где он может оказаться лишним» (с. 21).

* «Абсолютностью» эта детскость-юношескость отличается от инфанти лизма-ювенилизма взрослых истериков.

Пациент В., 35 лет, по специальности редактор, страдавший особенно с 14 лет тягостной эндогенно-процессуальной дефензивностью-депрессивностью, по временам усугублявшейся до отчаянного переживания беспомощности-безысходности, неоднократных нешуточных суицидальных попыток, написал, при всей свойственной ему едкой ироничности, искренний и благодарный отчет о своем серьезном улучшении через 2—3 года работы в TTC. Привожу здесь часть отчета В., с его разрешения. Кстати, В. сделался в TTC незаурядным поэтом. «Во мне вечера в психотерапевтической гостиной произвели настоящий без преувеличения мировоззренческий переворот. Аморфное душевное состояние, вызываемое сильной депрессивной деперсонализацией с потерей своего эмоционального "я" и дезориентацией в окружающей действительности после двух-трех лет еженедельных занятий у М.Е. Бурно уступило место новому, неведомому для меня раньше состоянию, явившемуся следствием подробного знакомства с самим собой, с "механизмами" своего душевного расстройства; с типами мироощущений, свойственных людям с различными характерологическими радикалами. Моя духовная индивидуальность, которая была даже не стерта, а просто вообще не была сформирована вследствие непрерывно продолжавшегося (в течение 17-ти лет моей жизни) депрессивно-деперсонализационного "прессинга", в период первых 2—3 лет лечения методом TTC "проросла", как зерно, попавшее в плодородную почву, и сейчас я чувствую себя совершенно сформировавшейся личностью, со своим отчетливым "выстраданным" мировоззрением, которое в свою очередь позитивно повлияло и на мое прежде очень болезненное, обусловленное врожденным душевным недугом мироощущение. Прежней дезориентации в жизни нет и в помине. Существенно дезактуализировалось и дефензивное переживание собственной неполноценности, поскольку в процессе TTC проявились сильные стороны моей натуры, прежде нивелировавшиеся душевным "онемением". Понял ответы на многие важные для меня вопросы не только мировоззренческого, но и бытового уровня, которые до знакомства с терапией творческим самовыражением казались мне совершенно неразрешимыми.

Улучшения душевного состояния, порой радикальные, происходят, естественно, не только со мной, но и с большинством людей, посещающих группы творческого самовыражения в психотерапевтической гостиной, о чем достоверно знаю из разговоров с этими людьми и из собственных моих наблюдений над ними».

Еще лет 10—15 назад я, дабы не ранить эндогенно-процессуальных пациентов, старался уходить в беседах с ними от диагностического обозначения их страдания. Е.А. Добролюбова помогла нам всем здесь выразительными описаниями богатств «шизофренического характера», самим его обозначением как характера «полифонического» (Добролюбова, 1996). Обсуждали и обсуждаем мы теперь в наших встречах-беседах с пациентами в гостиной не только шизоидов, психастеников и других психопатов, но и «полифонистов». Мало-помалу многие эндогенно-процессуальные пациенты прочувствовали-осознали себя именно полифонистами и первые стали смело рассказывать об этом врачам, психологам в лечебных группах и на моих лекциях и семинарах-демонстрациях, подчеркивая волшебные ценности полифо-ничности и необходимость постижения, понимания*этих ценностей: возможности видеть мир, события, людей нестандартно, одновременно — с самых неожиданных сторон, как бы изнутри, как Дали, Филонов. Пациенты научились следить за повседневным движением своего характера и, в зависимости от преобладания в данное время того или другого характерологического радикала в собственном полифоническом складе, отвечать этим радикалом сегодня созвучием Паустовскому, завтра Чехову и т. д. «Я знаю теперь, — говорит А., 55-ти лет, — что не просто опустошился душевно, когда не идет в меня Паустовский. Просто у меня сейчас этот радикал спрятался, отвернулся, надо попробовать читать других — Чехова или Бунина. И так же — со всеми бесконечно иными творческими делами, например, общением с людьми, природой в самом широком смысле. И в создании творческих произведений мне важно быть именно полифоническим самим собою».

4. К истории Терапии творческим самовыражением

История клинической терапии духовной культурой, известные в мире клинические и неклинические методы терапии творчеством (Creative therapy) уже довольно подробно обсуждались и в работах на русском языке (Бурно М., 1981, 1989, 1995; Рудестам К., 1990). Здесь поначалу попытаюсь кратко осмыслить-изобразить то европейское клинико-пси-хотерапевтическое поле, в котором проросла TTC.

Любой клинико-психотерапевтический не-технический метод, обращенный к личности пациента, психагогичен в понимании Артура Кронфельда (1924) и Эрнста Кречмера (1926), то есть несет в себе лечебное обучение-воспитание*. Карл Ясперс (1997) также противопоставляет в психотерапии воспитание «дрессировке», но, по его мнению, воспитание несет в себе «определенную отстраненность», «авторитарность», в отличие от «экзистенциальной коммуникации» — «взаимного высветления»: «человек, связывая свою судьбу с судьбой другого человека, полностью раскрывается перед ним и тем самым вступает в отношения равенства» (с. 955). Понимаю это как близкое взаимному творческому психотерапевтическому вдохновению пациента и психотерапевта, нередко возникающему в TTC и духовно согревающему психотерапевтический процесс.

* Психагогика в понимании А. Кронфельда и Э. Кречмера есть психотерапевтически-воспитательное сопровождение пациента по дороге к здоровью или к состоянию компенсации, ремиссии, в котором чувствуешь себя как бы здоровым (понятно, не будучи в психозе или в слабоумии). По своей ответственности эта работа, думается, действительно приближается к делу древнего Психагога (Психагог, или Психопомп, — прозвище Гермеса как проводника душ умерших в печальное царство Аида).

Клиническая, не-техническая психотерапия, то есть «большая психотерапия» (как назвал ее СИ. Консторум), всегда обращена к личности пациента и насыщена разнообразным целебным обучением-воспитанием. Эрнст Кречмер (1927), противопоставляя в рамках рациональной психотерапии психоаналитическим методам психагогические, понимает под последними «все, что входит в рубрику "врач как воспитатель"» (с. 320). СИ. Консторум (1952), обдумывая стремление Дюбуа сблизить «логику» и «этику», пишет: «Дело не в формальной логике, ибо пациент может не хуже врача знать, что 2x2=4. Дело не только в знании, ибо, опять-таки, пациент не хуже врача может знать, что его физические расстройства обусловлены немотивированным страхом. Дело в ограниченности внутреннего опыта, в узости психического диапазона, в недостаточной духовной оснащенности, вследствие чего больной оказывается не в состоянии преодолеть страдание, создать дистанцию между собой и страданием, отнестись к нему в ином аспекте. Не столько логичнее думать должен больной, а больше думать, больше вдумываться, вовлечь в свое мышление больше понятий, представлений и эмоций, чем до сих пор, обогатить свое мышление. Так, по существу, Дюбуа хочет укрепить личность, помочь ей справедливо разбираться и в других людях, и в жизни вообще, а лучше понимая общие закономерности жизни, больной легче сумеет преодолевать свою однобокую эмоциональность, свой эгоцентризм» (с. 78). СИ. Консторум восхищен психотерапевтическим принципом А.И. Яроцкого («Аретотерапия» как «определенная насыщенная социальными идеалами установка к жизни»), считает его «отправной точкой наших исканий в этой области». Он полагал, что его Активирующая психотерапия (лечебное обогащение, углубление личности через деятельность-«психомоторизм») «преемственно ближе всего примыкает к концепции А.И. Яроцкого» (с. 88—89).

* Полное название метода.

Терапия творческим самовыражением (с осознанностью своей общественной пользы, с возникновением на этой базе стойкого светлого мироощущения/¹' так же примыкает к концепции А.И. Яроцкого, но еще и исходит из сути клинической (психиатрической) психотерапии, заложенной в своих основах Э. Кречмером и СИ. Консторумом. Главное в TTC, однако, не активирование, хотя Консторум и был в свое время «непоколебимо убежден», что любая «психагоги-ческая задача (...) разрешается главным образом и прежде всего на путях активирующей психотерапии» (с. 88). Но Консторум ушел из жизни в 1950 г. Затем пришло время массового смягчения юношески-революционных восторгов, ослабела неприязнь народа к интеллигенции. Многие из интеллигентных пациентов устали от бездуховной серости позднего нашего социализма с фальшивыми призывами-ободрениями, с активированием нескончаемой деятельности граждан на субботниках и овощных базах. Люди стремились тихо-одухотворенно уйти от всего этого в себя, в свою семью, квартиру, в природу, путешествия, коллекционирование, в чтение серьезных книг (философских, психиатрических и психотерапевтических), которых становилось все больше, благодаря брежневскому благодушию. TTC складывалась-развивалась в течение многих лет, но в самых общих чертах сложилась уже к 1970 году.

* СИ. Консторум предлагает переводить это немецкое обозначение расстройства (Verschrobenheit) — «с выкрутасами» (Берковитц, Консторум, 1933, с. 26).

Переживание своей неполноценности, унаследованное от отца (покойного теперь, глубокого, тонкого московского психиатра-клинициста), было свойственно мне с детства. Сказывалось в робости, нерешительности, двигательной неловкости, склонности к тревожным мучительным сомнениям. Сверстники часто обижали меня, отбирали школьные завтраки. Не мог дать сдачи, все жаловался родителям с улицы, под окном нашей квартиры, что «меня бьют». Трудно было познакомиться с ребятами, присоединиться к их игре, панически стеснялся попросить кого-то даже о пустяке, подолгу глодало чувство вины там, где многие были справедливо-трезво, естественно убеждены в своей правоте, невиноватости. Бывало, в молодости пытался прикрывать эти трудности бравадным щитом противоположного (жалкой развязностью, грубоватостью), но от этого становилось еще хуже. Мучили тревожные ипохондрии. Помнится, например, как в детстве, слегка поранив ногу (она быстро зажила), несколько месяцев в тревожном напряжении ждал смерти от «заражения крови». Особенно худо было мне, когда, окончив школу, не добрал баллов в медицинский институт и год работал тогда психиатрическим санитаром. Каждый день жалило меня то, что по своей вине не стал студентом. Я тогда даже просил у родителей почаще посылать меня на ближайший Даниловский рынок за тяжелыми овощами, чтобы физическим трудом как-то наказывать себя за свои грехи. Сорок два года назад, в восемнадцать лет, стал, наконец, студентом-медиком и уже на первых курсах по причине душевных трудностей потянулся к психиатрии, психотерапии. Кроме того, я же рос в семье психиатров на территории большой психиатрической больницы, в доме для сотрудников. Ребенком еще слышал вокруг о знакомых, соседях: «этот — шизоид», «этот — психастеник», а «здесь — фершробен»* и т. п. То, что легко-естественно получаешь вот так, с молоком матери, позднее часто

очень интересно изучать, поскольку уже богаче всем этим многих других людей с другим детством. Стал ходить в научно-студенческий психиатрический кружок, внимательно, конспектируя, читать главные (назвал отец) психиатрические книги, учиться гипнозу, делать юные доклады на заседаниях кружка. Особенно запали в меня тогда три книги. Они и сейчас в своих подробностях живут во мне. Это «Строение тела и характер» (1930) Эрнста Кречмера (1888— 1964), «Клиника психопатий» (1933) Петра Борисовича Ганнушкина (1875—1933) и «Опыт практической психотерапии» (1959) Семена Исидоровича Консторума (1890— 1950). Погружаясь в эти книги, все более подробно изучал-понимал свои болезненные особенности и болезненные особенности знаменитых людей, узнавал-понимал, кто есть я сам, мои близкие, знакомые по природе своего характера или хронической душевной болезни. Выходило, что патологическая душевная слабость, недостаточность может быть одновременно высокой творческой общественной ценностью, так как без этой слабости невозможна диалектически с ней связанная сила. Остается стараться делать свое сильное, к чему предрасположен природой, и не делать того, что, при громадной затрате времени и сил, все равно будет получаться, во всяком случае, не лучше, чем у других. Все это, в сущности, так просто и так давно известно. Но одно дело понимать, а другое — целебно прочувствовать это, например, то, что написал в прошлом веке китайский художник Шэнь Фу: «Журавль хорошо танцует, но не может пахать, бык умеет пахать, но не танцует. Такова природа вещей. Ты, наставляя ее, хочешь невозможного, к чему же зря стараться?» (Шэнь Фу, 1979, с. 46). Целебно прочувствовать это — значит для здоровья и пользы дела помочь журавлю не пахать, а быку — не танцевать, даже при всем их желании жить, как другие, «как все».

Оттого, что все это обдумывал, познавал, изучая научное и художественное с поиском людей, подобных себе, близким, знакомым, в книгах и картинах, оттого, что сам писал рассказы, примеривая их дух, стиль к рассказам известных писателей и так же клинически рассматривал творчество других участников студенческого литературного кружка, — становилось мне ощутимо лучше, легче душевно: кристаллизовалась научно-целебная ясность-стройность в душе. То есть я, выходит, лечился творческим изучением психиатрии, психотерапии, клиническим постижением литературы и искусства. Из этого и вышла моя TTC. Уже в самом начале врачебно-психиатрической работы давал пациентам, похожим на меня своими душевными трудностями, читать-изучать мои любимые книги, и мы вместе разбирались в сложных местах этих книг, уточняли особенности, характеры друг друга, размышляя, где и как вот такой характер стоит попытаться с пользой применить, чтобы жить «по себе», в целебной творческой одухотворенности. В 1969 году вышла моя работа о том, как метко видели-понимали образованные россияне в XVIII веке разные человеческие характеры, их дурные и прекрасные черты (Бурно М., 1969), а в 1970 году — первая работа о том, как психотерапевтически руководил изучением характеров пациентами (Бурно М., 1970). Основное теоретическое положение П.Б. Ганнушкина (1933) и Э. Кречмера (1934), которому следовал как завещанию, состоит в том, что врожденный патологический характер, как и практически врожденная мягкая хроническая душевная болезнь, не есть судьба. Судьба — то, оказался или не оказался человек с его неизлечимыми болезненными душевными трудностями в таком благодатном жизненном пространстве, в котором он способен быть общественно-полезным самим собою. Тогда патологическое может как бы и не выявляться для окружающих и для него самого. Оно спрячется внутри человека, смягчаясь-растворяясь в целебно-творческой жизни, претворяясь в творческое самовыражение, как, например, тревожные сомнения психастеника Дарвина, сомневавшегося там, где не сомневались другие, «написали» его книги, а заодно принесли автору многие годы целебного творческого вдохновения сквозь его тягостные ипохондрии и застенчивость. TTC и есть, таким образом, посильная, методически разработанная, планомерная помощь психотерапевта пациенту по «сооружению» этого самого целебно-творческого жизненного пространства (поприща), в котором человек будет с каждым годом чувствовать себя все более здоровым, нежели в других делах, при другой организации его жизни. Психиатр П.Б. Ганнушкин высказал это основное положение просто по жизненным наблюдениям, он не занимался профессиональной психотерапией. Психиатр-психотерапевт Э. Кречмер (как рассказывал мне его сын, тоже психиатр-психотерапевт, Вольфганг Кречмер) помогал пациентам в духе этого положения лишь наедине, советами, без лечебных групп и это свое теоретическое, клинико-пси-хотерапевтическое положение не разрабатывал методически-практически. Сам В. Кречмер (см. Бурно М., 1989) также не склонен был к практическим, клинико-психоте-рапевтическим исследованиям, но теоретически полагал, что «лечение положительными переживаниями и творчеством» составляет высший этап психотерапии, и в

разных формах старался вводить в психиатрию моменты терапии духовной культурой.

Таким образом, TTC, преломляя в себе и родственные германские, в основном теоретические, положения отца и сына Кречмеров, развивалась, все же, в целом, как, смею думать, самобытное отечественное направление в психотерапии и психиатрии. Она приняла уже более или менее отчетливые сложные формы с множеством методических подробностей в 80-е годы XX в. столетия на благодатной почве «эмоционально-стрессовой психотерапии» в понимании покойного многолетнего руководителя нашей кафедры В.Е. Рожнова (Рожнов, 1985). В 1988 г. вышли составленные мною методические рекомендации Минздрава СССР (Бурно М., 1988), в 1989 г. — монография (Бурно М., 1989). Из последних особенно важных, на мой взгляд, собственно моих работ для специалистов, уточняющих сегодняшнее понимание TTC, кроме данной работы, отмечу два очерка в учебном пособии (Бурно М., 1997) и Диссертацию в виде научного доклада (Бурно М., 1998)*.

Благодарен своим последователям в разных областях культуры за наше психотерапевтическое созвучие, за развитие, углубление Терапии творческим самовыражением.

* Был приглашен в начале 1998 г. Федеральным научно-методическим центром по психотерапии и медицинской психологии МЗ РФ (руководитель — профессор Б.Д. Карвасарский) на базе Института им. В.М. Бехтерева в Санкт-Петербурге защищать докторскую диссертацию по совокупности работ о TTC. Душевно признателен за такое неравнодушное отношение ко мне Бехтеревскому институту (директор — профессор М.М. Кабанов), многим авторам отзывов на диссертацию, искренне побуждавшему меня к защите диссертации еще до приглашения профессору В.В. Макарову.

История TTC как клинико-психотерапевтического метода, направления в культуре не может замкнуться в себе самой как, скажем, какая-то определенная, всегда глубоко ограниченно-личностная, психоаналитическая ориентация (например, психоанализ Фрейда, Адлера, Юнга), способная сосуществовать, лишь немного «перекликаясь» с другими, в том числе более новыми, тоже аутистически-личностными (но по-другому), психоаналитическими направлениями. TTC способна углубляться, развиваться, исправляться, обого-щаться исследователями бесконечно, как единая в своем мироощущении клиническая система, — вместе с бесконечным развитием психиатрического клиницизма, духовной культуры вообще.

5. Организация психотерапевтических занятий, обстановка гостиной, длительность курса

Долгое время полагал, что только клиницист-психиатр способен серьезно помогать пациентам (и даже здоровым дефензивам) таким клинико-психотерапевтическим методом, как TTC. Сегодня убежден (после многих сомнений), что и некоторые психотерапевты с психологическим, гуманитарным и даже техническим образованием способны одухотворенно-квалифицированно работать в TTC при условии врожденной склонности к клиницизму: серьезного желания изучать клиническую психиатрию, характерологию, психотерапию и, пусть элементарно, но клинико-психотерапев-тически (не психологически) работать с пациентом. При этом, конечно же, важно, чтобы с по-настоящему больными (например, депрессивными) дефензивами (пациентами) психотерапевт-не-врач работал под опекой психиатра-клинициста.

Долгосрочный курс TTC — 2-5 лет амбулаторного лечения. Индивидуальные встречи с психотерапевтом (в течение 1—2-х часов) — от одного раза в неделю (в течение первого полугода от начала лечения) до 1 раза в несколько месяцев (после первого полугода лечения — все реже, по обстоятельствам). Обычно через 2—4 недели индивидуальных занятий — открытая группа творческого самовыражения (8—12 чел. в группе, занятия по 2 часа 2 раза в месяц) в уютной, душевно теплой обстановке психотерапевтической гостиной с чаем, свечами, диапроектором, классической музыкой в начале занятия для серьезного и вдохновенного погружения в занятие. В индивидуальных встречах с пациентом психотерапевт в доверительной беседе наедине дифференциально-диагностически и одновременно в личностном сопереживании выясняет подробности душевных расстройств, трудностей на жизненном пути к сегодняшнему дню, характерологические особенности, творческие склонности пациента, дабы клинически уловить проявления природной, душевной самозащиты и, по возможности, лечебно поспособствовать ей.

* Принести что-то душевно созвучное (например, открытку, марку, скромный городской цветок), что-то по-своему нарисовать, написать и т. д. Читать работы о характерах, о душевных расстройствах, упомянутые выше, чтобы потом обсуждать прочитанное в индивидуальных беседах с психотерапевтом или уже в группе.

Рассказываем здесь и существо TTC, даем уже нетрудные творческие домашние задания* и таким образом постепенно или поскорее подводим пациента к группе твор-

ческого самовыражения. Групповые занятия в TTC бесконечны, бездонны своим содержанием, но все, что происходит здесь в камерной обстановке вокруг пламени свечи должно так или иначе помогать дефензивным людям естественнонаучно понять-прочувствовать себя (свое природное, в том числе болезненное-хроническое) среди других, товарищей по группе. Должно помочь обрести в разнообразном творчестве хоть толику творческого вдохновения. Хотя бы — в элементарном творческом выборе душою именно своей созвучной тебе картины художника на слайде (в сравнении с другой, передающей менее близкое тебе мироощущение другого художника). Даже такое простое творческое событие оживляет включившуюся в работу индивидуальность. Оживленная индивидуальность светится вдохновением в глазах пациента, а в этом вдохновении яснее видится своя жизненная тропа, свойственная твоим природным особенностям, свой аутистический, психастенический (или другой) смысл. Один сорокалетний довольно тяжелый эндогенно-процессуальный депрессивный пациент, глушивший свои расстройства пьянством, после запойного перерыва в занятиях (отпуск), сказал по этому поводу в группе: «Соприкосновение с духовной индивидуальностью художника, с духовной культурой вообще в этой психотерапевтической гостиной сразу же исключает из моей жизни водку и селедку». Долгосрочный курс TTC помогает за несколько лет углубленно-праздничной работы проникнуться творческим стилем жизни, то есть способностью видеть, чувствовать, думать по-своему и, значит, испытывать при этом радость творческого вдохновения, укрепляющую уверенность в своих силах, светлое доброжелательное отношение к людям, к природе с желанием помочь тому, кому еще хуже, с поисками хорошего, доброго вокруг себя, даже в самые трудные времена. Хорошо известно, что самые болезненные переживания человека творческой профессии, живущего своим делом, покидает его именно в состоянии творческого вдохновения. TTC, в сущности способствует воспитанию, «включению» целительного творческого вдохновения и делает это состояние с помощью приемов терапии творчеством, по возможности, более или менее управляемым самим пациентом. Психопатические, депрессивные и другие хронические душевные расстройства остаются с пациентом, но, изученные, прочувствованные как основа творчества, вдохновения, уже не так трагически переживаются, слабеют, реже обостряются и по временам надолго отходят. В долгосрочной TTC для довольно тяжелых, хронических тревожно-депрессивных пациентов лечебная группа обычно становится терапевтическим сообществом. Этим пациентам и в жизни гораздо лучше друг с другом, нежели с часто не понимающими и даже ненароком обижающими их здоровыми людьми, в том числе близкими. И после курса лечения эти пациенты продолжают долгие годы приходить на поддерживающие лечебные групповые занятия (1 раз в 2 месяца), а в промежутках собираются у кого-нибудь из них дома (более опытный в TTC пациент становится психотерапевтом), вместе путешествуют, посещают музеи и т. д. Есть уже опыт работы с группами, которые ведут в амбулатории сами подготовленные пациенты, помогая товарищам, и опыт работы с «домашними группами» (Бурно М., 1992; Соколов, 1997). Особой формой группы творческого самовыражения и одновременно терапевтического пристанища-сообщества является Реалистический клинико-психотерапевтический театр (Бурно, 1997).

Понятно, что в основном в сегодняшней нашей трудной жизни возможно применять лишь краткосрочные курсы TTC, дающие пациентам известный психотерапевтический заряд, запал для дальнейшей самостоятельной работы над собою в этом духе. В последнем, седьмом, издании американского «Синопсиса психиатрии Каплана и Сэдока» (1994) H. I. Kaplan, В. J. Sadock, J. A. Grebb, обобщая работы о «краткосрочности» психотерапии, отмечают, что краткосрочная психотерапия предполагает не более 40 сеансов-встреч (р. 833—834). Существуют и краткосрочные варианты TTC. Это — краткосрочная терапия творческим рисунком (Бурно А. А. и Бурно М., 1993); краткосрочная терапия творческим самовыражением пациентов с шизоидной и психастенической психопатиями (Бурно М., Гоголевич, 1996; Гоголевич, 1999); краткосрочная терапия творческим самовыражением шизоидов с семейными конфликтами (Бурно М., Зуйкова, 1997; Зуйкова, 1998); краткосрочная терапия творческим самовыражением пациентов с малопрофШиентно-дефензивными шизофреническими расстройствами (Бурно М., Некрасова, 1998; Некрасова, 1999).

* Иногда в трудных условиях работы возможны лишь 1—2 групповых занятия, и это тоже — краткосрочная TTC. Но, конечно, основательнее помогает несколькомесячный курс (20-30 групповых занятий).

Каждый психотерапевт в рабочем, творческом порядке может составить, исходя из своих обстоятельств, свой краткосрочный курс TTC, включающий в себя, прежде

всего, групповые занятия. Перечисляю их здесь, начиная с самых важных*: 1) о депрессивных, навязчивых расстройствах и лечении творчеством (например, обсуждая при этом «Меланхолию» Дюрера); 2) несколько занятий о характерологических радикалах — синтонном, авторитарном, психастеническом, аутистическом, истерическом, мозаичном (в т. ч. полифоническом); показать, как каждый радикал обнаруживает себя в живописи, в поэзии, в прозе, в музыке и т. д.; 3) о целебно-творческом «характерологическом» общении с природой; 4) «характерологическое» обсуждение творческих произведений пациентов и т. д. в соответствии с указанными ниже методиками терапии творчеством. Это 1) терапия созданием творческих произведений (с целью выразить в них свою личностную особенность (синтонную, аутистическую и т. д.) и увидеть особенности товарищей по группе); 2) терапия творческим общением с природой (с целью уяснить себе, прежде всего, свои личностные особенности через созвучные душе цветы, травы и т. д.); 3) терапия творческим общением с литературой, искусством, наукой (познание себя, своей дороги, смысла через созвучное душе в искусстве, в науке); 4) терапия творческим коллекционированием (узнать себя и через любимые предметы своих коллекций); 5) терапия проникновенно-творческим погружением в прошлое (уяснить себе особенности свои через общение с созвучным себе в прошлом — от личного прошлого до прошлого Земли и галактики); 6) терапия ведением дневника и записных книжек (выяснение своего в процессе записывания текущей жизни и воспоминаний); 7) терапия личностной перепиской с психотерапевтом; 8) терапия творческими путешествиями (познание себя во встрече с новым); 9) терапия творческим поиском одухотворенности в повседневном (по-своему общаясь с обычным, находить в нем свое, необычное). Темы занятий неисчерпаемы. Занятие может быть по обстоятельствам очень сложным: например, выяснение тонких, сложных различий в психастенических и психасте-ноподобно-аутистических переживаниях. И может быть простым: например, выяснение своих личностных особенностей путем личностного выбора из двух примерно одного сюжета картин художников более созвучной душе картины. Можно до тонкостей изучать характеры, их малозаметные и хрупкие для непосвященного отличия друг от друга и можно попросту обсуждать характеры Лисы, Волка, Медведя и других героев народных сказок, как можно это делать в работе с детьми в детском саду. Или это, например, «характер Пушкина», «характер Лермонтова», «характер

Салтыкова-Щедрина» и т. д., как делается это в занятиях со школьниками (В.И. Пономарева, без публикации, на основании беседы). Все творческие переживания должны здесь постоянно проходить через призму характеров (характерологических радикалов) и ею упорядочиваться в переживания типично аутистические, типично психастенические (с пониманием дела) — вплоть до неясных пока своих или чужих особенностей. Эта характерологическая призма — не «бирки», не коробки-тюрьмы для запирания в них души, а опоры, тропинки, помогающие скорее найти себя в дремучих лесах болезненных трудностей, найти свой, свойственный твоей природе смысл, свое (например, психастеническое, аутистическое) предназначение, опираясь на свои природные особенности, на естественнонаучное понимание систематики характеров и душевных расстройств. Все это происходит с радостным ощущением бесконечной свободы как «осознанной необходимости» (Энгельс) внутри своего характерологического радикала, в чем-то богатого, сильного, в чем-то бедного, слабого, но своего. Так, без иллюзий, свободен мужчина, потому что он мужчина, а не женщина. Так свободен старик, потому что он старик, а не ребенок. Теперь знаю, как лучше себя применить. А может тут быть, как отмечалось выше, и созвездие-мозаика движущихся характерологических радикалов (например, у депрессивных пациентов) — и все равно это тропинки-опоры, за которые возможно держаться хотя бы на сегодняшний день. Например: сегодня я психастеник, ну и буду делать то, что у психастеника лучше получается. Как конкретно проходят конкретные занятия в группе творческого самовыражения, примеры таких занятий — это описывалось уже (Бурно М., 1989; Бурно A.A. и Бурно М., 1993; Бурно, 1997).

Вот еще пример занятия в группе TTC: «Творческое общение с природой. Мой путь к природе».

Поначалу звучит музыка Баха, она перемежается с музыкой Моцарта. В это время на экране появляются один за другим цветные слайды известных полевых, лесных цветов. Психотерапевт называет их имена и спрашивает, каким из этих растений более созвучен Бах, каким — Моцарт. Большинство пациентов в группе обычно чувствуют, сообщают, что аутистически-символические Иван-да-Марья, Пустырник, Волчье Лыко, Люпин, Незабудка созвучнее аутистически-символическому Баху, а Ромашка, Луговая Герань, Луговой Клевер, Иван-чай, Купальница, Вероника Дубравная — синтонному Моцарту. Каждый пациент прислушивается к себе: что же мне созвучнее в растениях — моцартовское или баховское, то есть кто я, чего во мне больше — характерологически-синтонного или характеро-логически-аутистического. Затем переходим к тому, как люди с разнообразными характерологическими радикалами чувствуют-воспринимают природу. Смотрим вперемежку слайды картин природы известных синтонных художников (Буше, Ф. Васильев, Саврасов, Левитан, Поленов), аутис-тических (Рерих, Кент, Сарьян, Кончаловский), психастенических (Моне, Писарро, Сислей), авторитарных (Шишкин, Айвазовский, В. Васнецов). Одновременно смотрим творческие слайды природы, сделанные самими пациентами, психотерапевтами. Каждый старается объяснить, как именно, сообразно своему характеру, люди чувствуют и изображают природу. Тут могут быть тихие споры, недоумения. Однако обычно постепенно приходим к следующему. Многие аутисты воспринимают-изображают природу символически. Именно в символе (например, в символической ветке дерева) звучит некое сообщение для аутиста из мира единственно подлинной для него изначальной духовной реальности, из мира Духа. Как это свойственно и типичному древнеегипетскому искусству, синтонные люди воспринимают-изображают природу такой, какая она есть, но синтонно-естественно, т. е. реалистически-тепло, в древнегреческом духе. Авторитарные обычно чувствуют-изображают природу напряженно-реалистически, с оттенком мускулистой, древнеримской, хотя, может быть, и по-своему прекрасной, натуралистичности. Психастеники от свойственного им переживания своей душевной неестественности (психастеническая деперсонализационность), будучи реалистами (с чувством первичности материи, как и синтонные, авторитарные), своеобразно неестественны в своей реалистичности в том отношении, что, стремясь постоянно чувствовать себя естественным собою, видят-изображают природу как свое, человеческое, «автопортретное» движение души. Мы видим это отчетливо, например, в прозе психастенического Чехова, в отличие, например, от прозы синтонного Тургенева или аутистического Лермонтова. Можно показать это на занятии чтением вслух описаний природы, сделанных этими писателями. В заключение каждый пациент и психотерапевты (если их несколько на занятии) рассказывают о своем переживании природы и стараются соотнести его со своим ведущим характерологическим радикалом, особенностями своей депрессивное™, тревожности. У многих больных шизофренией (полифонический «характер») видение-изображение природы мозаично-полифонически-многолико и с «абсолютной детской нестандартностью» (Е.А. Добролюбова). В этом особая сложная прелесть и глубина сказочно-полифонического творчества, постигающего жизнь одновременно несколькими мироощущениями, в других случаях исключающими одно другое (Врубель, Чюрленис, Пиросмани, Малевич, Филонов, К. Васильев). Благодаря такому занятию, пациент хоть немного глубже познает себя среди людей для своих творческих жизненных дел, по дороге к своему будущему более менее стойкому целительному стилю жизни.

Занятия TTC могут сопровождаться, по показаниям, гипнотическими сеансами, аутогенной тренировкой и лечением лекарствами в небольших дозах, не препятствующих творческому самовыражению.

6. Показания и противопоказания к TTC

TTC показана, прежде всего, пациентам (без острой психотики) с хроническими дефензивными расстройствами. Дефензивные расстройства в лучшем случае лишь приглушаются на время лекарствами, впоследствии вспыхивая с новой силой. Нередко лекарства усугубляют состояние неполноценности (неуверенность в себе, застенчивость, заторможенность-нерешительность, чувство безысходности, никчемности). В мировой современной психиатрической литературе многие эти расстройства, как известно, входят в круг «пограничных» (в сегодняшнем смысле), то есть пограничных между психозом и неврозом, расстройств — бордер-лайн-синдром.

Противопоказанием к TTC служит более или менее острое психотическое расстройство и особенно суицидальная депрессия. Переживания суицидальных больных нередко углубляются в праздничной обстановке творческого самовыражения товарищей по группе, углубляются горьким чувством безысходной отделенности от свободно-человеческой радости жизни.

Чезаре Ломброзо установил, что незаурядные творческие возможности слишком часто неотделимы от душевных расстройств. Эрнст Кречмер показал, какие именно определенные душевные расстройства (в широком смысле) обусловливают определенные формы незаурядного творчества. Терапия творческим самовыражением помогает изучить людям с тревожно-дефензивными расстройствами, трудностями эти их душевные расстройства, трудности, чтобы научиться вдохновенно лечить себя каким-то определенным творчеством, творческим самовыражением, сообразно своей природе.

3.9. Эмоционально-стрессовая психотерапия в

амбулаторной практике (1982) ³²⁾

Ганс Селье (1979, с. 30) отметил, что «стресса не следует избегать», «полная свобода от стресса означает смерть», и нет ничего лучше долгой жизни в радостном стрессе. В.Е. Рожнов (1979, 1980), отмечая диалектическое единство противоположных моментов стресса — «болезнетворного качества и стимуляционо-активирующего воздействия», говорит о важности, актуальности клинико-пси-хотерапевтического применения эмоционального стресса. Принцип эмоционально-стрессовой психотерапии В.Е. Рож-нова и состоит в психотерапевтическом клинически-осторожном, дифференцированном формировании целебного эмоционального стресса различной выраженности, т. е. в стрессовом раскрепощении, подъеме душевно-телесных защитно-адаптационных сил пациента. Эмоционально-стрессовое психотерапевтическое воздействие может благотворно присоединяться к иным способам психотерапевтического воздействия — суггестивному (в том числе и гипносутге-стивному), рациональному, коллективному, аналитико-ка-тарсическому, — но оно нередко, как и указанные методы, может использоваться самостоятельно.

Конечно же, во все времена люди не сомневались в мощном само собой разумеющемся целительном действии душевного подъема в творчестве, любви, семейном счастье, общении с природой, в путешествиях и т. д. Моментами эмоционально-стрессовой психотерапии богата народная медицина и религия. В частности, лечебные эффекты шаманства, заговоров, дзэн-буддизма вряд ли теперь можно объяснить исключительно суггестивным и гипнотическим воздействием. Очевидно, что, заговаривая, например, кровотечение у гемофилика или запой у алкоголика, знахарь приводил человека в эмоционально-стрессовое состояние, психотерапевтически открывая тем самым организмиче-скую защиту. Видимо, сама целительная вера (в частности, глубокая вера в своего врача) есть более или менее сильное эмоционально-стрессовое напряжение (порою вплоть до опьяняющего фанатизма, до экстаза, как это изображено в «Лурде» Э. Золя). Однако до известного времени, видимо, не было прямой необходимости оформлять все это в конкретные клинико-психотерапевтические методики, подобные гипнотическим, рациональным, тренировочным и т. д. Все это оставалось долго недифференцированной, «жизненной» психотерапией, пока жизнь не сделалась несравнимо

* Иван Моисеевич Львов (1856-1904), сын священника, приват-доцент Казанского университета.

** В этом смысле примечательны сегодняшние опыты ростовских исследователей, вызывающих у крыс «искусственный» стресс электрическим током, что иммунологически закаляет животных по отношению к инфекциям и привитым злокачественным опухолям (Ключеров Г. Стресс против стресса // Труд, 1980, № 299 (18247). 31 дек. С. 3).

сложнее, тревожнее с неуклонной технизацией и соответственным обеднением природы. Уже столетие назад, во времена научно-технической революции электричества и пара, породившей вместе с тогдашним всплеском эмоциональной напряженности, неврозов, научную психотерапию как раздел медицины, наподобие хирургического раздела, — уже тогда некоторые врачи писали научно о том, что называется сейчас эмоционально-стрессовой психотерапией. И.М. Львов*, акушер-гинеколог, в 1887 г. на заседании общества врачей при Казанском университете выступил со специальной речью по этому поводу, отметив, что душевные волнения вызывают перемены в органической жизни человека, «которые приводят или к болезни или к выздоровлению от болезни». Автор советует врачам побеспокоиться не только о микстурах, но и о занятиях для пациентов в больнице, о веселой обстановке, веселом их настроении. Доктор Paris во Франции публикует в 1891 г. статью «Аффективный удар в психической медицине». Он пишет, что имеется уже достаточное количество случаев излечения душевнобольных вследствие значительного и внезапного физического страдания (перелом костей, роды и т. п.). Приводит и свои подобные случаи, объясняя улучшение «аффективным ударом» (цит. по М.Н.Попову [1891])**. В классической книге А.И. Яроцкого (1908) рассказано, как душевный подъем, охваченность идеалами поднимает сопротивляемость организма, жизненную энергию старика и соматически больного человека. А.И. Яроцкий тонко советует, например, находить эстетическое наслаждение, общаясь с природой, не только в пейзаже с рекой и лесом, но и в моховом болоте, которое может оказаться очень красивым, если научиться художнически смотреть на него с этой точки зрения. Можно вспомнить и такие известные психотерапевтические подходы, давно уже использующиеся и у нас, и за рубежом, как культтерапия, эстетотерапия, библиотерапия, арттерапия, музыкотерапия, терапия творчеством, терапия занятостью, ландшафтотерапия и т. п. Основа названных подходов — благотворное, просветляющее эмоционально-стрессовое напряжение. Приемы эти «рассыпа-

ны» в медицине без указания их единого эмоционально-стрессового стержня, и потому приходится нередко их защищать и доказывать их психотерапевтическую ценность. Так, американский врач Израиль Цверлинг (Zwerling, 1979) утверждает, что терапия творческим искусством есть истинная терапия, а не дополнительная. Обращенная к эмоциональности, к правому полушарию, она действует быстрее, непосредственнее традиционной «вербальной психотерапии». Сравнительная малопризнанность указанных методик объясняется и тем, что обычно они не проникнуты клиницизмом и чаще применяются не врачами. Клинический подход состоит в том, что врач работает дифференцированно-творчески, отправляясь от особенностей клиники, личности, индивидуальных защитно-приспособительных свойств пациента, помогая ему совершеннее приспособиться к болезнетворным моментам, если нет возможности их устранить. Подобный подход отсутствует, например, в книге «Творчество и психотерапия»*, в которую вошли материалы VIII Международного конгресса по психопатологии экспрессии.

Истоки концепции эмоционально-стрессовой психотерапии содержатся в известной методике коллективной эмоционально-стрессовой гипнотерапии алкоголиков В.Е. Рожно-ва: лечебное душевное напряжение, производимое в пациентах врачом, здесь ясно названо эмоционально-стрессовым, т. е. уже обозначена четко его природная, глубинно-адаптационная, защитно-неспецифическая структура.

* Confínia Psychiatrica (1978).

Остановимся на клинических методиках эмоционально-стрессовой психотерапии, цель которых вызвать в душе пациента внешне тихое, но светлое и стойкое, длительное (годы) целебное эмоционально-стрессовое напряжение. Это — лечение общением с природой, терапия общением с искусством, терапия творчеством, лечебное коллекционирование. Понятно, что эти методики, часто сочетаясь, нередко действуют вместе с другими психотерапевтическими приемами и лекарственными средствами. Однако при многих амбулаторных пограничных расстройствах, включая хронический алкоголизм, они оказываются иногда единственно серьезными лечебными воздействиями. Лечебный эффект наступает здесь нередко неожиданным прозрением, постепенным душевным просветлением лишь через месяцы систематических (2 раза в месяц) занятий с группой в домашне-уютной обстановке психотерапевтического кабинета с растениями в горшках, с выключенным верхним светом

* В работе с одной пациенткой, страдающей шизофренией, пришлось убедиться, что можно завоевать настолько сильное доверие к врачу, что содержание псевдогаллюцинаций становится психотерапевтическим, т. е. переговариваясь мысленно с псевдогаллюцинаторным «голосом» врача, помогающим советами в трудных ситуациях при углублении депрессии, больная многие месяцы благополучно существует вдалеке от своего врача.

и горящими свечами, ароматно-роскошным чаем в красивых чашках, тихой специально подобранной музыкой и теплыми отношениями между членами группы. Клинич-ность указанных выше методик в этой обстановке, где как будто и нет ничего медицинского, «белохалатного», лечебного в общепринятом смысле (как и в самих методиках), заключается в том, что врач осторожно «нащупывает» те занятия, дела, которые, тонко сообразуясь с особенностями пациента, западут ему в душу, произведя сложную, стойкую увлеченность, целебную своей эмоционально-стрессовой сутью (с буквальным выходом в кровь лекарств самого организма). Основа эмоционально-стрессовой психотерапии такого рода — достаточно глубокие эмоциональные отношения между врачом и пациентом*. Они строятся, прежде всего, на искреннем интересе врача к индивидуальности больного и на том, что врач человечески раскрывает больному свою индивидуальность (например, в домашней переписке, кратких рассказах о себе самом, даря пациенту снятые им самим фотографии, свои рисунки, стихи или что-то другое, выражающее личность врача). Для успеха дела, как пришлось с годами убедиться, важно подробно знать и прочувствовать закономерности душевно-телесной защиты больных психастенией, циклотимией, всех других своих пациентов, и не менее важно, чтобы сами пациенты, насколько возможно, разобрались в своих душевных особенностях, понятнее стали себе в сравнении с другими характерами и расстройствами, усвоили собственный стиль восприятия мира, природы, искусства, манеру своих творческих способностей. Каждый увлекается своим. Если одного человека душевно поднимает езда на автомобиле, деловое общение с сослуживцами, то другого — наблюдение за головастиками в луже с записыванием впечатлений и размышлений в книжку. Углубленному действию эмоционально-стрессовой психотерапии такого рода, возможности быстрее найти свое место способствуют лечебные занятия типологией характеров. Главное — помочь пациенту прочувствовать свою индивидуальность, дабы дорожить ею, не завидовать тому, чего у тебя нет, а свое применять в

полной мере до ясного чувства увлеченности, приподнятости в самовыражении, памятуя известное пришвинское утверждение о том, что у каждого есть свой талант. В потоке слайдов на экране пациенты научаются отбирать свое, созвучное себе. Оказывается, этот цветок, который много раз видела, называется «пижма», а этот — «луговой василек». Теперь, вспоминая слайды, часто уже иначе посмотрит пациентка в природе на знакомые цветы, травы, узнав их, вспомнив по имени, как узнаёшь в безликой толпе знакомого. Важно понять: дело не в том, что красивее — ландыш или тюльпан, а в том, что мне созвучнее, что на меня проникновеннее, глубже действует, помогая быть самим собой. Пусть, например, в одной группе эпилептоиду созвучнее гладиолус (цветок-меч, выведенный в Древнем Риме), циклоиду — сочный одуванчик, шизоиду — кактус, а психастенику — ромашка. Через это обнаруживаются душевные особенности каждого, и эти особенности, это не свое важно научиться взаимно уважать, понимая, что вследствие разности людей каждый более способен к своему, но нужному всем делу, которое у него выходит лучше, чем другие дела. У каждого, конечно же, есть свои слабости, звучащие и в интересах, в творчестве, к которым надобно снисходить, быть терпимым и милосердным, если, понятно, это слабости, а не откровенная безнравственность. Каждый из нас ограничен своею индивидуальностью, но каждый и нужен этой своею индивидуальностью, своей общественно полезной особенностью, которую следует развивать для блага людей и себя самого. Циклоид часто воспринимает природу живо и непосредственно, сливаясь с ней, растворяясь в ней в своих художественных слайдах, нередко смягчая свою тоскливость поиском веселых красок среди бабочек, лесной земляники. Шизоид или больной шизофренией, сообразно особенностям своей душевной защиты, отбирает камерой нечто графически-символическое, философическое в природе. Здесь часто видим бездонное небо, сами деревья устремлены вверх, подобно ракетам. Психастеник смягчает тревогу, фотографируя какой-то уютный уголок или нравственно размышляет о единстве живого, склоняясь над печальным цветком клевера в траве, над смешным щенком, так напоминающим ребенка. Некоторые циклоиды, циклотимики уменьшают свою тоскливую напряженность «анализом тоски», как армянский поэт Паруйр Севак. Некоторые пациенты, страдающие шизофренией с деперсонализационными расстройствами, включив слайд, в котором удалось, например, через елки в снегу выразить душевную особенность, смягчают тягостное чувство ускользания своей индивидуальности, возвращаясь таким образом к себе самим.

Углубление в произведения литературы, живописи, музыки должно также идти под знаком созвучия. Читать, смотреть, слушать следует всякое, но целебно выбирать из этого надо прежде всего свое, созвучное, не стыдясь, что не близок, не нравится писатель или художник, так любимый другими. Лечебное творчество важно видеть широко, как всякое благородное выражение индивидуальности, от философского эссе до интересного камня, сотворенного лишь созвучием настроения автора с формами этого камня, замеченного среди других камней.

Индивидуальность свою человек высвечивает не только в своих стихах, прозе, дневниковых записях, рисунках, поделках, не только выбирая близкое себе в литературе и искусстве, но и в коллекциях, отбирая и здесь себе созвучное. Нередко коллекция представляет в связи с этим истинный автопортрет пациента. Неустанно следует подчеркивать, что здесь у нас не фотографический, не литературный кружок. Здесь не может быть сравнений — у кого лучше получилось, где больше мастерства. Нас заботит, как выразил человек свое, индивидуальное, где нашел он близкое себе в природе, в поэзии, в живописи. Работа в согласии со своей индивидуальностью — вот основа и таланта, и творчества, в том числе ощутимо лечебного. Стресс созвучия, стресс творчества — это целебный подъем душевно-телесных сил, связанный с ощущением работы своей индивидуальности, ощущением созвучного тебе в других, выяснением своего, особенного и через свою противоположность в другом человеке, в произведении искусства.

Врач для клинической эмоционально-стрессовой психотерапии должен быть, во-первых, клиницистом, тонко чувствующим и понимающим, кому что предложить и как направлять пациента в соответствии с его болезненными расстройствами, как вывести его на дорогу стойкого целебного эмоционально-стрессового подъема. Во-вторых, врач должен творчески выражать собственную индивидуальность какими-то способами, подавая тем самым пример пациентам, побуждая их к такого рода работе, подобно тому, как педагог В.А. Сухомлинский (1979) и учителя его знаменитой школы сами писали художественные миниатюры о живой природе, побуждая к творчеству школьников.

Вовсе не обязательно, чтобы эмоционально-стрессовая психотерапия в широком смысле была всегда радостной для пациента. Это ведь, в сущности, терапия самой жизнью — ее радостями, но и заботами, даже страхами, если это служит здоровью. Например, синтонная больная алкоголизмом с сохранившейся еще тревожной сердечностью к своему ребенку живет трезво под страхом лишения материнства, если сорвется. Или больная истерией, остро испугавшись в психотерапевтической беседе с врачом, что муж уйдет от нее, обнаруживает, что паралича ног уже нет.

Сейчас важно клинически разрабатывать и классифицировать конкретные эмоционально-стрессовые методики, понимая одновременно, что большая клиническая эмоционально-стрессовая психотерапия в глубине своей самобытно-интуитивна, как и всякая «не-ученическая» клиническая психотерапия.

ЗЛО. Психологическая защита и лечение творчеством (1979)* ²⁹⁾

Психологическая защита есть душевная грань, душевная освещенность цельного психосоматического защитно-приспособительного «механизма». Защитно-приспособительная душевная работа звучит и в здоровом, и в больном. По причине отсутствия абсолютного природного совершенства, она не бывает мудро-спасительной во всех отношениях, подобно тому, как спасающие от интоксикации рвота и понос могут привести к смерти от обезвоживания. В этом смысле В.Е. Рожнов (1977) замечает, что психологическая защита наркомана может примирять его с позором и бедствиями его существования.

Сегодня, как и в гиппократовские времена, врачевать — значит исследовать самозащитные механизмы организма, по возможности помогая им, совершенствуя их. Индивидуальные особенности психологической защиты данного человека выступают в его личностных свойствах, в структуре невротического или психотического состояния, в его гипнотической картине, в особенностях творческой работы. Сознание и бессознательное светятся здесь друг в друге, и пациенту надобно как можно подробнее понять, осознать тягостные своей неясностью душевные трудности, чтобы иметь опору в приобретенном смысле.

* Доклад на 3-м Международном симпозиуме социалистических стран по психотерапии (Ленинград, октябрь 1979 г.).

Остановимся здесь на таком защитно-психологическом моменте, как стремление (нередко неосознанное) к целебному психологическому творчеству у психастенических и психастеноподобных пациентов. С годами (накопленный материал превышает две сотни случаев) возникает отчетливое впечатление, что почти каждый психастеник, психастенопо-добный шизоид или больной шизофренией с психастенопо-добной картиной своими тревожными размышлениями-сомнениями, тоскливо-аналитическим самопогружением, болезненно-нравственными исканиями тянутся к психологическому творчеству, впоследствии смягчающему их душевное напряжение. Тяготение к творчеству, часто робкое, возможно деликатно выяснить в беседе, ободрить пациента в этом отношении и клинико-психотерапевтически направлять именно к изображению, анализу своих собственных переживаний в дневнике, в рассказе, в эссе, в стихотворении, в краткой записи в записной книжке. Работая с пациентами такого рода, убеждаемся в их недюжинных способностях по части психологического изображения своих интересных и многим здоровым людям душевных переживаний. Когда пациенты эти берутся за другие формы творчества (фотография, слайды, поиски природных предметов на тему «природа и фантазия», наблюдения за животными и насекомыми), то и здесь всюду заметно звучит либо мотив аналитически-психастенической нравственной доброты с оттенком тревожной просветленности, либо мотив тоже психологической, но уже шизоидной или шизофренически-сенситивной философичности. Глубокий лечебный смысл видится здесь не в том, чтобы отвлекать пациента от его самокопания, а в том, чтобы творчески усиливать психастенические (пси-хастеноподобные) аналитические переживания и тем ка-тарсически смягчать. Склонность к анализу своей тревоги, напряженности защитно-приспособительна сама по себе, поскольку размышляющий, анализирующий человек находит истинную душевную опору хотя бы в частично осознанной в поисках смысла определенности своего страдания. Подобная терапия творчеством есть лишь момент сложного психотерапевтического вмешательства по отношению к этой группе пациентов. В индивидуальных беседах и в коллективных систематических встречах (в уютной комнате с чаем, свечами, музыкой, чтением своих вещей вслух, экраном для слайдов) важно, думается, сообразовывать психотерапевтические воздействия с клиническими структурами. Так, не следует настойчиво рекомендовать психастенику занятия живописью, не следует искать эстетизма в его творческих работах, а от шизоида, больного шизофренией часто не стоит требовать усиления реалистических мотивов в живописи, поэзии, не упрекать, например, за «формалистическую», похожую на сложный летательный механизм стрекозу на слайде. Важнейшим остается найти в творчестве себя, творить свои переживания, поднимать свои творческие защитные душевные силы. И когда психастеник, в отличие от больного шизофренией, нередко высказывает неудовлетворенность творчеством без признания, а лишь только с лечебной целью, следует подчеркнуть ему, что даже только один маленький напечатанный в газете или журнале рассказ (реальная возможность этого никогда не исключена) — это уже тропинка к людям сегодняшнего дня и далекого будущего, поскольку рассказ, без преувеличения, веками хранится в библиотеках мира. Что же касается художественной фотографии, то она может храниться или висеть в рамке в доме близких ее автору людей и их потомков практически также веками. Часто в амбулаторной работе с указанными пациентами творчество становится опорой в жизни, смыслом общения с людьми, природой, смыслом путешествий. Встречаемся даже с намеренными попытками пациентов целебно-творчески (стихотворением, фотографией, живописью) исследовать острую, «душераздирающую» свою тоскливость.

Загруженность душевными переживаниями в духе психологического, философски-психологического произведения рассматриваем как часто неосознанные поиски душевной опоры, стремление аналитически выбраться из болота тягостной неопределенности, усиливающей тревогу. Это, в сущности, намеки, которыми природа, психологическая защита подсказывает пациенту и его психотерапевту пути облегчения подробным душевным, художественно-научным самоизучением и творческим участием, в конце концов, в общей жизни людей.