Неоязычество

Ну а возрождение неоязычества? Я сижу у телевизионного экрана. Идет передача «Тема». Обсуждается проблема смертной казни. Кое-кто из присутствующих пытается сорвать обсуждение. Они, например, говорят о том, что насильственное отторжение жизни нисколько не влияет на снижение преступности. Этот довод наталкивается на вал моих чувств и проваливается в бездну.

Неукротимая волна возмездия захватывает меня. На смертника надевают ремни. Взгляд его беспомощный, обреченный... Он пытается ухватить последнюю тайну в этих приготовлениях. На глаза надевают повязку, чтобы они не выскочили из орбит. Вот он, час расплаты. Жертва настигнута. Занесен нож. Полыхает костер. Сейчас сорвется гильотинный нож. Завязан висельный узел. Ударит ток, и жертва забьется в последних конвульсиях... Это вековое так живо во мне, что я пропускаю мимо ушей безумно талантливую фразу: «Вокруг так много жестоких людей, я бы их всех поубивала...»

Язычник не знает пощады. Весь опыт его жизни убеждает: есть нечто бесконечно сладостное в преследовании жертвы, в неутомимом и предумышленном отрезании возможных путей к спасению. Но что может сравниться с тем непередаваемым мгновением, когда жертва, наконец, связана! Какой восхитительный возглас срывается с моих уст! Нет, жизнь все-таки прекрасна. Об этом, кажется, догадывался Сталин, когда рассказывал о своих политических противниках в только что воспроизведенной мною языческой стилистике.

Всмотримся в лица участников телевизионного спора. Они наполнены праведным гневом. Как бы вы повели себя, если бы изнасиловали и убили вашу дочь? Зачем нам знать про агонию убийцы? Вспомните лучше невинно убиенных. И все это входит в мою душу легко и радостно. Я захвачен общим порывом толпы. В голове проносится что-то из советского писателя Бабеля: «топчу я его топчу, может мне хочется понять смысл жизни... Сколь благостно ощущать себя заодно с другими. «Смерть!» – беззвучно произношу я и на старинный манер выкидываю палец. Сейчас отзовется стократное эхо...»

Одержимые мертволюбием, мы, впрочем, забыли одну деталь. Жизнь, на которую мы готовы посягнуть, нам не принадлежит. Она не является даже достоянием общества. Это жизнь – святого или убийцы – дар Бога. Но в этой огромной студии, где регулируется температура, мы сами боги. Право распоряжаться чужой жизнью относится не к Нему, а к нам. Мы же властны творить окончательный суд. Кто же еще!

Подумать только, какая тонкая грань отделяет язычество от христианства! Только один малюсенький довод. Трудноразличимый штрих. А в нем громаднейшее преображение духа. Есть ли нечто возвышающееся надо мной? «Нет!» – кричит язычник. Это так просто – оборвать таинство жизни, даже не задумываясь о ее возможном продлении в ином воплощении.

Еще одна примета неоязычества – настоящее половодье фетишей. Давно подмечено: в нормальном обществе реклама призвана зазывать в мир реальностей. Наша реклама – вселенная недостижимых мнимостей. Вы хотите оказаться на модном курорте? У вас возникли проблемы с приобретением «роллс-ройса»? А ваша семья одевается в «Ле-Монти»? Какое недоразумение! И это в стране, где усопшего опускают в могилу без гроба...