Об этимологии вообще о значимости исследования грамматических соответствий при сравнительном и историческом исследовании языков

/…/ Как только берешься за исследование языка, так сейчас же замечаешь, что имеются две различные стороны, с которых он может быть рассмотрен, что соответствует двум частям языка. Первая из них – это грубая и свободная материя, без которой язык вообще не существует; другая состоит из более или менее разнообразных форм и связей, без которых материя может быть зафиксирована в письме, но без помощи которой народ не может говорить, да и сам язык не может быть создан; первая – это отдельные слова (лексика), вторая – это изменение их форм и способы связи, или строй языка (грамматика).

/…/ Язык, имеющий наиболее богатую формами грамматику, является наименее смешанным, наиболее первичным по происхождению, наиболее древним и близким к первоисточнику; это обусловлено тем обстоятельством, что грамматические формы склонения и спряжения изнашиваются по мере дальнейшего развития языка, но требуется очень долгое время и малая связь с другими народами, чтобы язык развился и организовался по-новому. Так, датский язык в грамматическом отношении проще исландского, английский проще англосаксонского; такие же отношения существуют между новогреческим и древнегреческим, итальянским и латинским, немецким и мизиготским, и так же обстоит дело во всех известных нам случаях.

О правилах установления лексических соответствий при сравнительном изучении языков

Язык, каким бы смешанным он ни был, принадлежит вместе с другими к одной группе языков, если наиболее существенные, материальные, необходимые и первичные слова, составляющие основу языка, являются у них общими. Напротив того, нельзя судить о первоначальном родстве языка по словам, которые возникают не естественным путем, т.е. по словам вежливости и торговли, или по той части языка, необходимость добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана взаимным общением народов, образованием и наукой; формирование этой части языка зависит от множества обстоятельств, которые могут быть познаны только исторически. Только с их помощью можно установить, заимствовал ли народ подобные элементы непосредственно из другого языка или сам создал их. Так, английский язык по праву причисляется к готской¹ группе языков и, в частности, к саксонской ветви, основной германской ее части, так как целый ряд слов английского словарного запаса является саксонским в своей основе... Следует отметить, что местоимения и числительные исчезают самыми последними при смешении с другим неоднородным языком; в английском языке, например, все местоимения готского, а именно саксонского, происхождения.

О значимости исследования «буквенных переходов» – закономерных звуковых соответствий при сравнительном изучении языков

Когда в двух языках имеются соответствия именно в словах такого рода и в таком количестве, что могут быть выведены правила относительно буквенных переходов из одного языка в другой, тогда между этими языками имеются тесные родственные связи; особенно если наблюдаются соответствия в формах и строении языка, например:

греч. Φήμη – лат. fāma греч. όλκòς – лат. sulcus

μήτηρ māter βολβòς bulbus

φήγòς fāgus άμόργη ămurca

πηλòς pállus όλκος vulgus

Здесь мы видим, что греческое η часто в латинском переходит в а, а о в и; известно, что, сравнивая множество слов, можно вывести большое число правил перехода, а так как в данном случае имеются большие соответствия также в грамматике обоих языков, то мы можем с полным правом заключить, что между латинским и греческим языками имеют место тесные родственные связи, которые достаточно хорошо известны и которых мы можем здесь больше не касаться.

/…/ Язык следует знать, как и всякий другой предмет, если хочешь судить о нем, и вряд ли существует какой-либо окольный путь для достижения этой цели. Если сравнивать, таким образом, отрывок из греческого с хорошим латинским переводом его или наоборот, то едва ли можно подумать, что между этими языками имеются хотя бы самые отдаленные исторические или этимологические связи, доказывающие, что латинский язык почти целиком имеет своим источником греческий. Различные точки зрения, исходя из которых разные грамматисты рассматривают один и тот же предмет в двух языках, и различные способы, которыми они пользуются для выведения соответствия в них, могут очень легко ослепить того, кто сам не обладает основательными познаниями строения языка и его внутренней сущности.

Один язык может утерять одни слова из общего первоначального фонда, другой – другие, один может позже развить или приобрести одни новые слова, другой – другие, образуя их иным способом или заимствуя из иного источника. То же самое может иметь место и в отношении окончаний. В результате подобных процессов беглому взгляду может показаться неодинаковым на вид то, что по существу является очень близким.

Но даже слова, являющиеся фактически тождественными в обоих языках, очень редко в них употребляются в той же самой связи, так как значение и употребление слов очень редко совпадают в двух даже очень близкородственных языках... В подтверждение сказанного можно было бы привести многочисленные примеры, но легче всего можно в этом удостовериться, если взять шведскую или немецкую книгу и перевести отрывок из нее на датский язык таким образом, чтобы по возможности повсюду употреблять те же самые слова; в результате мы получим, конечно, нестерпимый, а скорее всего и просто непонятный датский язык.

/.../ Одно и то же слово может иметь не только разные значения в двух языках, когда, например, в одном случае оно расширено, а в другом сужено, т.е. когда общее понятие в одном языке сведено в своем употреблении до частных случаев, а в третьем его употребление допустимо только в некоторых случаях, имеющихся в первом языке, или когда из буквального оно становится фигуральным или обособленным и т.п., – но иногда одно и то же слово в двух языках или даже в том же языке имеет прямо противоположное значение. Это имеет место тогда, когда основное значение нейтрально, но может употребляться иногда в положительном, иногда в отрицательном смысле; так, например, лат. hostis обозначало первоначально любого чужого человека, затем стало употребляться дифференцированно:

1. гость, отсюда в слав, языках: русск. гость, польск. gość и т.д.; в готск. gast, исл. gestr; это употребление, возможно, из одного из этих языков перешло в латинский. Отсюда, кроме того, и латинское hospes, которое является лишь произносительным вариантом первого, как и франц. hôte, и т.д.;

1. враг – значение, которое и удерживается в латыни.

/.../ То, что здесь сказано о различии в значении родственных слов, применимо и к окончаниям, где различие также может быть очень велико, несмотря на установленное родство; о различии собственно форм или букв будет идти речь позже, когда будут рассматриваться окончания или формы склонения и спряжения, которые, конечно, также могут не совпадать. Один язык осуществляет небольшое изменение в одном направлении, другой – в другом, но каждый – по-своему; иногда один язык теряет одно, другой – другое, и оба притом могут развить или воспринять что-то новое; иногда один язык употребляет те же самые окончания для того, чтобы обозначить иную связь между понятиями. Так, например, латинские аблативы стали именительными падежами в итальянском, испанском и португальском, точно так же исландские аккузативы стали именительными в датском и шведском языках. Это может иметь место также и в таких двух языках, которые имеют одинаковое число падежей или форм связи, а отсюда легко может быть объяснено то, что один язык требует другого окончания в ряде часто встречающихся случаев, чем другой, или что значение окончания с самого начала не было ясно определенным, но распространялось на много случаев. Так, в греческом форма вокатива ποητα стала в латинском формой именительного poeta, в древнегреческом языке имелись обе формы. Точно так же формы латинских именительных падежей на -о стали формами аккузатива в исландском, где слова получили новую форму именительного падежа на -а.

Лат. passio – исл. passia аккузат. passio или passiu

ordo orda ordo ordu

(см.: Раск Р. Грамматика исландского языка, с. 24).

Если одно и то же слово имеется во многих языках, то следует считать, что оно принадлежит тому языку, в котором оно выступает в своем наиболее необходимом, материальном и общем значении; например: шведск. pojke, датск. paag (мальчик) происходит, без сомнения, от финского pojca (сын, мальчик), так как оно имеет там значительно более распространенное, древнее и необходимое значение /.../

Если в пределах одной группы слово встречается в одном или нескольких языках и совершенно неизвестно в остальных, но в другой, граничащей с ней группе языков встречается повсеместно, тогда совершенно очевидно, что оно перешло из второй группы языков в первую; например: kjeijte – левая рука и kjejthaandet – левша, из финно-лаппск. gjetta, лапл. gjat, фин. käsi, род. п. käden – руки и köttö – однорукий; исл. kot – дом, маленький хутор, финно-лаппск. guatte, лапл. kåte, фин. kota и т.п.

Если слово выступает изолированно в одном языке, без каких-либо очевидных связей и без производных слов или с очень небольшим их числом, и, напротив, в другом языке имеет ясные связи (если оно является производным или сложным) или имеет целый ряд производных (если оно является корневым словом) и кажется, таким образом, совершенно вплетенным в язык, тогда можно заключить, что это слово перешло из второго языка в первый; например: исл. kinrok, датск. kjönrög – сажа из нем. Kien-rusz – сажа (смолистая); исл. skial – документ из финно-лаппск. zhial, а это последнее из mon zhiaellam – я пишу и др.; исл. Bal – пламя, огонь, датск. et baal из финно-лаппск. buolam – жгу (нейтр.), boaaldam – сжигаю; датск. fortyrre из нем. stöhren, verstören и др.

Если слово обладает формами изменения, свойственными языку данной группы, и такое слово встречается в другом языке, в строе которого не имеется форм склонения и спряжения, в которых слово нуждается, то в высшей степени вероятно, что оно перешло из последнего языка в первый. Так, исл. gamall, gömul, gamalt, датск. gammel – старый – не имеет степеней сравнения, так как формы ældre – старее и ældst – самый старый – образованы от положительной степени другого слова (нем. alt, älter, ältest), оно поэтому, возможно, произведено из древнееврейского корня.

При исследовании языка не следует думать, что можно выяснить подлинное происхождение всех слов; многие слова являются корневыми, и для них можно указать только побочные слова в другом языке и родственные или производные слова в самом языке. Они максимально используются, если с их помощью вскрываются следы древнейшей формы и первичного значения, или, короче, основная форма и основное значение целой группы связанных между собой слов. Впрочем, не следует приводить это самое слово из других языков при условии, если будет доказано, что оно в одном из них древнее и отсюда, очевидно, перешло в тот язык, о котором идет речь. /.../

Корневые слова характеризуются краткостью, простотой и материальностью значения. Имея дело со сложным или производным словом, можно получить основное слово, причем, возможно, древнейшее из сохранившихся. При этом следует все же от слогов производящих отличать короткие окончания или формообразующие слоги, с помощью которых слова сначала включаются в язык, а затем принимают в соответствии со своей природой формы склонения или спряжения; например, греч. φίλυς , исл. vinur не следует называть производными словами, несмотря на oς и ur, так как они являются лишь признаками именительного падежа; напротив, слово ămicus является производным, так как us – это только окончание, но icus является производной формой, общей для многочисленных слов в латинском языке; мы стремимся все же отыскать более краткий корень, который, по-видимому, обнаруживается в слове ămo. В исл. vingast – вступать в дружбу, -st есть окончание, ga- – производный элемент и vin- – корень.

Когда сравниваются слова, следует отделять корень от всех остальных частей; если корни совпадают, то родство слов неопровержимо, какими бы несхожими ни были производные слоги или окончания. Но особенно тщательно нужно следить за тем, чтобы не затронуть или не разрушить сам корень, который выступит тогда в ложном виде и запутает наблюдателя. /.../

Когда таким образом слова оказываются освобожденными от всех добавлений, то их оказывается возможным сравнить между собой; здесь следует быть чрезвычайно осторожным, чтобы не смешать неродственные слова или не спутать корень слова в его древнейшей форме с новым и широко распространенным словом в другом языке; здесь нет иного средства помощи, кроме значения. Как мы видели из предшествующего, оно не обязательно должно быть то же самое, но значения сопоставляемых слов все же должны находиться в известном родстве и связи друг с другом, так как если значение в одном слове совершенно чуждо значению другого, то они неродственны друг с другом. Показательным в этом отношении является приведенный выше корень hug, который ни в малейшей степени не родствен с датским словом et Hug – удар, толчок, весьма распространенным в современном датском языке; оно является производным от hugge – ударить, бить, исл. högg – удар из höggva – рубить; эти оба значения не имеют ничего общего между собой.

В словах, которые мы считаем идентичными в разных языках, не только значения и окончания должны не совпадать, но и вся форма их корней может иметь все буквы совершенно иные; если бы все эти три части, а именно значение и обе формы – окончание и корень – были совершенно общими, то это было бы одно и то же слово того же самого языка. Различие в одной из этих частей делает их одним и тем же словом одного языка. Бесконечное разнообразие человеческих группировок и формирований, различие в строе чувств и образе мыслей делают легко понятным, что вся совокупность понятий и представлений, обозначаемая и хранимая языком того или иного народа, может быть совершенно тождественной у разных, иногда далеких друг от друга народов. Разнообразие человеческой речи, различное устройство органов речи, которое позволяет признать иностранца, поговорив с ним один только раз, даже и не видя его, делают естественным, что множество слов у различных народов получает почти бесконечные видоизменения в произношении и форме.

Я. Гримм

Из предисловия к «Немецкой грамматике».

О происхождении языка¹

О значимости изучения языка

при исследовании истории народов

/…/ Моей задачей было доказать, что язык так же не мог быть результатом непосредственного откровения, как он не мог быть врожденным человеку; врожденный язык сделал бы людей животными, язык-откровение предполагал бы божественность людей. Остается только думать, что язык по своему происхождению и развитию – это человеческое приобретение, сделанное совершенно естественным образом. Ничем иным он не может быть; он – наша история, наше наследие.

Но язык и мышление не существуют изолированно для каждого отдельного человека. Напротив, все языки представляют собой уходящее в историю единство, они соединяют мир. Их многообразие служит умножению и оживлению движения идей. Вечно обновляющийся и меняющийся род человеческий передает это драгоценное, доступное всем приобретение в наследство потомкам, которые обязаны сохранять его, пользоваться им и умножать полученное достояние, так как здесь усвоение и обучение непосредственно и незаметно проникают друг в друга. Младенец у материнской груди слышит первые слова, произнесенные мягким и нежным голосом матери, и они прочно запечатлеваются в его не отягощенной ничем памяти еще прежде, чем он овладевает собственными органами речи. Поэтому язык и называется родным языком (Muttersprache), и с годами знание ребенка растет все быстрее. Только родной язык связывает нас наиболее крепкими узами с родными местами, а что применимо к отдельным народам и племенам, обладающим равным языковым своеобразием, то должно иметь силу для всего человечества. Без языка, поэзии и своевременного изобретения письменности и затем книгопечатания могли бы истощиться лучшие силы человечества. Хотели приписать божественному указанию также и появление у людей письменности, но ее явно человеческое происхождение, ее постоянное усовершенствование должны, если это понадобится, подтвердить и пополнить доказательства человеческого происхождения языка.