Отношение истории языка к истории культуры и другим историческим наукам

После того, как я в своей статье «Грамматика и история языка» (Логос, 1, 12, с. 157–170) сделал попытку отграничить особые, своеобразные предпосылки и задачи истории языка от задач грамматики – как практически, так и теоретически, – у меня возникло одно сомнение, рассеять его будет целью последующих замечаний.

Если правда, как я утверждал тогда, что история языка должна не только объяснить изменения его форм, как продукт совокупного воздействия всех естественных и культурных факторов, которые могут влиять на жизнь народа, но должна, кроме того, истолковать их как создание лингвистического чувства или вкуса, то истории языка угрожает опасность сделаться двусмысленной наукой с двумя различными задачами и методами истолкования. Нетрудно понять, что в этом случае она должна распасться. Первая часть ее задачи – изучение языка как культуры, или же культивированной природы, естественно достается истории культуры, между тем как второй объект ее – язык как художественное произведение, – так же легко войдет в историю искусств, в частности в историю поэзии и литературы. И в самом деле всякий мыслящий исследователь языка в наше время сознает, что его работа является вкладом или в историю культуры, или в историю стиля, то есть искусства, или же в ту и другую вместе. Но в то же время он чувствует и верит, что она сверх того – и несмотря на то, имеет свою самостоятельную научную ценность.

Чтобы вскрыть эту ценность, лучше всего обратиться к пограничным наукам-соперницам, которые справа и слева грозят поглотить историю языка, и спросить об их собственной ценности. И тогда обнаружится, что история культуры вообще такой ценностью не обладает.

/…/ Отказавшись от мысли открыть особенный и самостоятельный предмет истории культуры, специфическую область ее господства, можно попытаться признать за ней особый и самостоятельный метод, специфическую форму властвования, или ее юрисдикцию; например, аналитический метод в противоположность синтетическому, описательный способ изложения в противоположность повествовательному, метод объяснения в противоположность методу истолкования. Но и по этому пути мы недалеко уйдем. Ибо в основе своей исторический метод остается единым и неделимым. В пределах истории всегда и неизбежно каждый анализ требует соответствующего синтеза, каждое описание – своего повествования и каждое объяснение – своего истолкования. Мало того, одно не только требует другого, оно заключает его в себе, как свою предпосылку. Оно покоится на нем и к нему стремится. /…/

История политики, например, могла бы иметь культурную историю ее, история искусств – художественно-культурную историю и т.д. Эти возможные культурные истории лишены всякой самостоятельности, по сравнению с настоящей историей, они – только введение и заключение к ней, – оболочка, которая должна защищать сердцевину тела, питать и служить средством сообщения; это дышащая поверхность – своего рода кожа. Короче говоря, – это внешняя история в противоположность к внутренней и в связи с ней.