6. Письмо епископа Турнэ Стефана папе Иннокентию III (?) 40 (1203 ?)

Папе. Получив разрешение, обращаю слово к нашему господину, чья доброта придает нам храбрость, чья [32] предусмотрительность поддерживает неопытность, чье терпение обещает безнаказанность.

К этой речи нас побуждают как авторитет предков, так и незаметно крадущаяся болезнь, чьи признаки, если не бороться с ними вначале, станут совершенно неизлечимыми в конце.

Мы говорим об этом, отел, не потому, что желаем стать блюстителями нравов, судьями докторов... Это бремя требует крепких плеч, и эта битва ждет могучих усилий духовных борцов. Мы только желаем указать вашей святой отеческой заботливости, что болит, ибо бог дал Вам как силу, чтобы искоренять ошибки, так и мудрость, чтобы их исправлять.

Изучение священного писания среди нас пришло в постыдный беспорядок. В то время как ученики приветствуют только различные новшества, учителя больше думают о славе, чем об учении. Они повсюду создают новые маленькие суммы ⁴¹ и комментарии, которыми приманывают, удерживают и обманывают своих слушателей. Как будто мало изучаемых нами сочинений святых отцов, излагавших священное писание в том духе, в котором (как мы верим) его создали апостолы и пророки. Они готовят странные и экзотические блюда для своих пиршеств, когда, как на свадьбе сына короля Тавра, его собственная плоть и кровь [были приготовлены и поданы на стол], и свадебные гости могли брать и вкушать только то, что стояло перед ними.

В противоречии со священными канонами ведется публичный диспут о непостижимом божестве. [Учиняется] непочтительное и многословное судоговорение по поводу воплощения слова. Неделимая троица рассекается на части и служит предметом спора. Так что теперь у нас столько ошибок, сколько докторов, столько скандальных диспутов, сколько классных комнат, и каждая площадь становится местом богохульства.

А если возникает случай, который может быть подсуден нормам канонического права ⁴², вашей юрисдикции или решению обычных судей, сразу же заимствуется у продавцов дремучий лес декреталий ⁴³, приписываемых священной памяти папе Александру, а старые каноны отбрасываются, отвергаются и вычеркиваются...

Новый том торжественно читается в школах и предлагается за деньги на площади под шумное одобрение орды нотариев, которые радуются, что при копировании этих [33]подозрительных безделок уменьшится их труд и увеличится плата.

Мы поведали о двух печалях, остается третья: факультеты, называемые свободными, потеряв свою исконную свободу, попали в такую неволю, что мальчишки с длинными космам и бесстыдно узурпировали все профессорские должности. Безбородая юность сидит на месте своих старых наставников, а те, кто еще не уразумел, как быть учениками, прилагают усилия, чтобы называться учителями. И они пишут свои маленькие суммы, увлажненные слюной [которую они пускают изо рта], но лишенные острой приправы с подлинной философской солью. Пренебрегая правилами изучения искусств и отбрасывая подлинные книги мастеров, они затягивают мух пустословия в паутину своих софизмов. Философия рыдает, что ее одеяние приведено в беспорядок и разорвано, и, целомудренно прикрывая свою наготу немногими лохмотьями, она не находит ни советчиков, ни утешителей, как это бывало встарь. Все эти дела, отче, нуждаются в апостольском вмешательстве и исправлении. Беспорядок в учении, обучении и диспутах должен быть уничтожен вашей властью, чтобы божественное слово не обесценивалось [простонародьем], чтобы не говорилось на каждом перекрестке: “Смотри, Христос здесь” или “Взгляни — он там”, чтобы собаки не надеялись святостью и жемчуг не затаптывался ногами свиней.

Chart. Universitatis Parisiensis, t. I, p. 47—48.