IV. Чудо-шкатулка

Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.

Н. Гоголь

1. «Душа» и «тело»

Шкатулка Чичикова интересно устроена: как будто она отражает жизнь героя со всеми ее закоулками и хитросплетениями, тайными мечтами и авантюрами, весь лабиринт этой странной души.

«Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают узнать план и внутреннее расположение шкатулки. Пожалуй, почему же не удовлетворить? Вот оно, внутреннее расположение: в самой средине мыльница, за мыльницей шесть-семь узеньких перегородок для бритв; потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними ложочкою для

124

перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек для того, что покороче, наполненные билетами, визитными, похоронными, театральными и другими, которые складывались на память. Весь верхний ящик со всеми перегородками вынимался, и под ним находилось пространство, занятое кипами бумаг в лист; потом следовал маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег»142.

Расположение отделений шкатулки симптоматично, каждое из них обозначает жизненно важную функцию:

есть место для тела («мыльница», причем она находится в центре, рядом «бритвы»),

для письма (все письменные принадлежности),

для объявлений и сообщений, памяток и напоминаний (билеты разного рода)

и, наконец, потайной ящик для денег, который скрыт от чужих глаз.

Каскад коробок и коробочек, одна в другой. Как тут не вспомнить о Кощее бессмертном, чья смерть сокрыта в сундуке на дне морском или на высоком дубе, в яйце, в той иголке, которую стоит лишь преломить и чары зла рассеются.

Шкатулка — и вещь, и символ, и схема воображения, ограничивающая пространственный опыт.

Основные события поэмы происходят внутри замкнутой протяженности (похожей на трехмерную), повторяющей план шкатулки. Единство места, времени и действия — и все в пределах этой удивительной шкатулки.

Редко когда Гоголь отваживается описывать более просторные закрытые пространства: залы, вестибюли, переходы.

Страх не перед внешним, а скорее перед чужим («чертовским») пространством. Возможно, но не это главное.

Шкатулка не только план, но и маленький театр 143.

По мнению В. В. Розанова, чудной мир Гоголя как малое-в-малом:

«С мастерством Фидия Гоголь изваял насекомых маленького городка в маленькую историческую эпоху: и эти крошечные бронзовые фигурки, которые могут все уместиться на ладони руки, — их рассматривают и всегда будут рассматривать с удивлением и завидованием более слабые мастера более громоздких созданий»144.

125

Вполне точно определена дистанция — «на ладони руки»: близость, «подручность» кукольного образа и автора, вдохнувшего в него жизнь.

Увеличение малого до тех размеров, когда оно будет видимо, но не настолько, чтобы утратить свою кукольность (основное миметическое качество неподвижного). Сказано же ведь, и давно: не люди, а куклы. И как в старом вертепе, сцена делится на раскрашенный, неопределенный задник (иногда неосвещенный), и передний план, на котором теснится куча вещей.

Привычны стены с картинами, покрытыми маслом, литографиями или гравю-ром, изображающими жанровые и батальные сценки, животных, птиц, мифических полководцев; между вещами, настенными отображениями и персонажами явно магические отношения. Все исчислимые кучи организуют ближайшее пространство, закрытое, тесное и сжатое. Овеществленная душа закупорена, она «душа мертвая», душа-короб. История души Плюшкина отражается в когда-то героическом, но теперь распавшемся и мертвом пространстве:

«По стенам навешано было весьма тесно и бестолково несколько картин, длинный, пожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами, кричащими солдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный в раму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружками по углам. В ряд с ними занимала полстены огромная почерневшая картина, написанная маслеными красками, изображавшая цветы, фрукты, разрезанный арбуз, кабанью морду и висевшую вниз головой утку» 145.

В другом месте находим «душу» Собакевича, которая отождествляет себя с целой галереей кукол-портретов… почему-то Багратион, единственный след событий Отечественной войны 1812 года:

«Садясь, Чичиков взглянул на стены и на висевшие на них картины. На картинах все были молодцы, все греческие полководцы, гравированные во весь рост: Маврокордато в красных панталонах и мундире, с очками на носу, Миаули, Канари. Все эти герои были с такими толстыми ляжками и неслыханными усами, что дрожь проходила по телу.

Между крепкими греками, неизвестно, каким образом и для чего, поместился Багратион, тощий, худенький, с маленькими знаменами и пушками внизу и в самых узеньких рамках.

Потом опять следовала героиня греческая Бобелина, которой одна нога, казалось, больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные. Хозяин, будучи сам человек здоровый и крепкий, казалось, хотел, чтобы и комнату его украшали тоже люди крепкие и здоровые» 146.

126

В комнате Коробочки прекрасно передан диссонанс картин на стенах и часов с кукушкой, при звоне наполняющих ее змеиным шипением.

Душа Коробочки — в этих «часах с кукушкой», а душа-кукушка тревожна, подозрительна, отсчитывает дни и часы будущей катастрофы Чичикова.

Душа Ноздрева отражается в игре шарманки, заклинившейся на одной из фраз героического эпоса…

Каждое лицо рассказа, да и любой предмет, становится персонажем, когда ему передается сила в организации ближайшего пространства.

Число главных персонажей в «Мертвых душах» колеблется вокруг все того же магического числа. Персонаж — хоть на время -центр универсального подобия для избранной кучи, — в нем находит выражение именно это 7 (+/- 2) числовое отношение.

Главный герой «Мертвых душ» — одна из эманации числа, настоящий черт–из–шкатулки.

Правда, душа Чичикова более свободна, чем душа других персонажей, заземленных, прикованных к одному месту, одному единственному коробу.

Хотя Гоголь не имел твердых научных знаний, тем не менее, обладал достаточно точной интуицией времени и форм пространственности, которую использовал при конструировании литературного мира 147.

Древний образец: матрешка.

Гоголь не знает иного телесного пространства, кроме матре-шечного.

Повсюду действенен принцип складчатости, или вложенности куклы в куклу, и короба в короб. Невозможно представить себе ни одной вещи без другой, в которую она вложена, а ту — без третьей и т.п. Какую бы повесть или рас-

127

сказ, просто неоконченный набросок Гоголя ни взять, везде пространственные особенности повествования будут переданы игрой короба–в–коробе. Всегда может быть найден такой короб, который вместит в себя предшествующее и будущее время рассказа. Без вводимых коробом границ нет и пространственного чувства. Но короб / коробка — не тело и не замещает телесный образ.

Игра с образом гоголевской шкатулки продолжается у Достоевского: интерьеры комнат его главных героев почти всегда «коморки», «гробы», «чуланы», что-то несоразмерно малое по отношению к человеческому телу и всей жизни. Сжатие, подавление внешним пространством внутреннего, отсюда недоверие к ближайшему, «чисто духовное» само-вос-приятие, освобождение человеческого от телесных и вещных характеристик.

Человеческое — вне места, и нет опыта места, где бы человеческое нашло отражение и признало себя. Неприкаянность, заброшенность, безродность всех мест, где человеческое обретает временное пристанище.

Интересные примеры собраны Г. Башляром 148.

Важно лишь отметить, изучая их, что они так или иначе касаются образа ларца или шкатулки, сундука или короба — некой тайны, в них заключенной.

Конечно, все истолкования метафоры короба-души дополняют друг друга.

Например, отношение к памяти и воспоминанию.

Во всяком случае, истинная история жизни Чичикова хранится, вероятно, в походном ларце, а тот в потаенном месте, о котором он сам забыл, или не может знать, поскольку автор частично лишил его памяти.

Но этот аспект гоголевской мысли оказался недостаточно осмыслен им самим и оценен, в отличие, скажем, от Э. По или Р.–М. Рильке, которые разрабатывали мотив ларца / шкатулки с точки зрения экзистенциально-личностной метафорики бытия.

Вот почему вопрос в том, каковы условия эго-иден-тичности, принятые в литературе Гоголя, кажется часто неуместным. Не следует также забывать, что его персонажи — куклы, и они не просто лишены тела, а не нуждаются в нем. Особенность видения Гоголя — это нехватка индивидуального образа тела (нет воли к синтезу разрозненных фрагментов в единое целое рассказа). Можно сказать и так: образ гоголевского тела изначально несобран, разбросан, даже рас-

128

пылен; его части и частицы еще нужно собрать в отдельные короба и коробки, поименовать каждую, разместить в соответствующей нише.

Отсюда всеми критиками замечаемые казусы гоголевской литературы (в языковом отношении часто «неряшливой» и «необязательной»).

Известное безразличие Гоголя к индексации времени года, места, погоды, обращения к прошлому, уточнению интриги, расчету и планированию.

Нет интереса к выстраиванию схемы эго-иден-тичности героя.

Как будто полное пренебрежение к экзистенциальному переживанию; куклы-персонажи не имеют внутреннего времени, а то бы они стали живыми, они покоятся, как и само время; и речь рассказчика обтекает их как гальку речной поток.

Гоголевское время скорее литургично, чем реалистично.