2. Взгляд: «черные пули»*

Сцена первоначального ужаса, остаточные образы которой или отдельные знаки можно найти у Гоголя и в других, более поздних текстах. Подобные картины с большим вдохновением и мастерством описываются в «Страшной мести», «Вие», «Портрете», и даже в «Ревизоре» мы найдем конспективное повторение этой первоначальной сцены. Сцена первоначального ужаса непрерывно повторяется, словно это один и тот же ночной кошмар:

«Странный ропот и пронзительный визг раздался под глухими сводами; в стеклах окон слышалось какое-то отвратительное царапанье, и вдруг сквозь окна и двери посыпа-1 лось с шумом множество гномов, в таких чудовищных образах, в каких еще не представлялось ему ничто, даже во сне. Он увидел вдруг такое множество отвратительных крыл, ног и членов, каких не в силах бы был разобрать охваченный ужасом наблюдатель! Выше всех возвышалось странное существо в виде правильной пирамиды, покрытое слизью. Вместо ног у него были внизу с одной стороны половина челюсти, с другой другая; вверху, на самой верхушке этой пирамиды, высовывался беспрестанно длинный язык и беспрерывно ломался на все стороны. На противоположном клиросе уселось белое, широкое, с какими-то отвисшими до полу белыми мешками вместо ног; вместо рук, ушей, глаз висели такие же белые мешки. Немного далее возвышалось какое-то черное, все покрытое чешуею, с множеством тонких рук, сложенных на груди, и вместо головы вверху у него была синяя человеческая рука. Огромный, величиной почти со слона, таракан остановился у дверей и просунул свои усы. С вершины самого купола со стуком грянулось на средину церкви какое-то черное, все состоявшее из одних ног; эти ноги бились по полу и выгибались, как будто чудовище желало подняться. Одно какое-то красновато-синее, без рук, без ног, протягивало на далекое пространство два своих хобота и как будто искало кого-то. Множество других, которых уже не мог различить испуганный глаз, ходили, летали и ползали

100

в разных направлениях; одно состояло только из головы, другое из отвратительного крыла, летавшего с каким-то нестерпимым шипеньем»114.

«Вдруг… среди тишины… он слышит опять отвратительное царапанье, свист, шум и звон в окнах. С робостью зажмурил он глаза и прекратил на время чтение. Не отворяя глаз, он слышал, как вдруг грянуло об пол целое множество, сопровождаемое разными стуками, глухими, звонкими, мягкими, визгливыми. Немного приподнял он глаз свой и с поспешность закрыл опять: ужас это были все вчерашние гномы; разница в том, что он увидел между ними множество новых. Почти насупротив его стояло высокое, которого черный скелет выдвинулся на поверхность и сквозь темные ребра его мелькало желтое тело. В стороне стояло тонкое и длинное, как палка, состоявшее из одних только глаз с ресницами. Далее занимало почти всю стену огромное чудовище и стояло в перепутанных волосах, как будто в лесу. Сквозь сеть волос этих глядели два ужасных глаза. Со страхом глянул он вверх: над ним держалось в воздухе что-то в виде огромного пузыря с тысячью протянутых из середины клещей и скорпионных жал. Черная земля висела на них клоками. С ужасом потупил он глаза свои в книгу. Гномы подняли шум чешуями отвратительных хвостов своих, когтистыми ногами и визжавшими крыльями, и он слышал только, как они искали его во всех углах. Это выгнало последний остаток хмеля, еще бродивший в голове философа. Он ревностно начал читать свои молитвы. Он слышал их бешенство при виде невозможности найти его. «Что если», подумал он, вздрогнув: «вся ватага обрушится на меня? . « — «За Вием! Пойдем за Вием!» закричало множество странных голосов, и ему казалось, как будто часть гномов удалилась. Однако же он стоял с зажмуренными глазами и не решался взглянуть ни на что. — «Вий! Вий!» зашумели все; волчий вой послышался вдали и едва-едва отделяя лаянье собак. Двери с визгом растворились и Хома слышал только, как всыпались целые толпы. И вдруг тишина, как в могиле. Он хотел открыть глаза; но какой-то угрожающий тайный голос говорил

101

ему: «Эй, не гляди!» Он показал усилие… По непостижимому, может быть, происшедшему из самого страха, любопытству глаз его нечаянно отворился. — Перед ним стоял какой-то образ человеческий исполинского роста. Веки i. его были опущены до самой земли. Философ с ужасом заметил, что лицо его было железное, и устремил загоревшиеся глаза свои снова в книгу. — «Подымите мне веки!» У. сказал подземным голосом Вий — и все сомнище кинулось.: : : , подымать ему веки. «Не гляди!» шепнуло какое-то внутреннее чувство философу. Он не утерпел и глянул: две черные ««! i» пули глядели прямо на него. Железная рука поднялась и уставила на него палец. «Вот он!» произнес Вий — и все, что ни было, все отвратительные чудища разом бросились на него… бездыханный, он грянулся на землю…»115

В древних архаических ритуалах, как известно, такое хтоническое божество, как Вий (ему подобные), определяло «открытостью» или «закрытостью» своих глаз события смерти и жизни: глаз открытый нес смерть, глаз закрытый -жизнь116. Пра-ужас — страх перед первоначальным хаосом; бесформенное состояние материи, с которой живому существу не установить иной связи, как только мортальной. Картина жуткого: смешение различных фрагментов тел, фигур, положений, звуков и криков, — надвигающийся и все более расширяющийся темный хаос, который может мгновенно поглотить мир живого. Невольное влечение к смерти, тяга к саморазрушению, к тому, что находится за порогом бытия -короче, любопытство к ничто, от которого так и не смог избавиться философ Хома Брут. Сила воздействия темного хаоса не в пугающих картинах Страшного Суда, а в тех «двух черных пулях», что убили бесстрашного Хому Брута, как только он взглянул в них. Этим смертоносным взглядом обладает подземный, железный человек — Вий, человек земли. Чувство страха, когда в норме, позволяет избежать контакта с угрожающим объектом (поиск безопасного места, бегство). Но его неконтролируемое нарастание приводит к тому, что объект страха оказывается за границей живого, полное торможение всех реакций, переживаемое не переводится в двигательное действие, шок и оцепенение: напуганный до -

102

смерти окаменевает. Заметим важную подробность: Вий указывает железным пальцем, — «Вот он!». Дело не столько в том, что Хома Брут становится видимым, сколько в том, что указательный жест Вия — это и жест касания. Можно, конечно, связать остроту переживания страха с объектом, — каков объект, таков и страх: «С нашей точки зрения, ужасность, то есть свойство порождать в живых существах страх, есть объективное свойство вещи, ее консистенции, очертания, движения и т.д. «117 Действительно, в приведенном выше эпизоде особо чувствительные зоны страха располагаются в тех образах, которые угрожают касанием. И это происходит, естественно, потому, что дьявольское подземное воинство само по себе способно вызывать страх. Чувство ужаса нарастает по мере того, как эта неописуемо отвратительная масса, составленная из щупальцев и хоботов, отростков, пузырей и мешков, из «множества отвратительных крыл», «покрытая слизью» от растекающихся жидкостей, короче, эта желеобразная колышущаяся субстанция все больше заполняет церквушку. Эта масса все делает себе однородным, поглощает, она не подвластна ни форме, ни различию и угрожает заполнить собой весь христианский мир. Вот что вызывает ужас, — ужас касания. Компульсивная реакция автора-рассказчика четко размечает траектории отвращения, предваряющие наступление страха. Действие запрета: «Не смотри!» Потеря чувства оптической дистанции ведет к сжиманию, застыванию, скрючиванию, ведь и звуки, и запахи, и касания могут образовать настолько агрессивную среду, где самый элементарный акт зрения — дающий, собственно, безопасность — становится невозможным. Так, способность видеть, когда тебя не видят, ценна как непременное условие существования. Хома Брут совершает ошибку: вместо того, чтобы притвориться мертвым и незрячим, он попытался увидеть то, что не может быть видимо, он захотел распространить право жизни на область мертвого, увидеть собственный страх… тем самым избавиться от него. И поплатился за дерзость. Мертвое, оживая, зачаровывает: оно возвращает взгляд, обращенный к нему. Не просто пугаться, страшиться и избегать, а выдержать этот ужас, увидеть гримасу собственного страха. В одном из писем Гоголь признается: «Если бы кто видел те

103

чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся <…> Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света»118. Двойное видение (зрение): видел как пишущий и видел как сновидя-щий; видел сам «вначале», и потом уже «содрогнулся», потому что увидел то, что не ожидал увидеть. Но самое главное: это «отсутствие света». В ходе письма, естественно, Гоголь пытается избавиться от первоначальных сцен ужаса, кошмара, но то, что они так ярко и подробно описываются, говорит о неустранимом влечении к тому, что за пределом жизни, — к убивающей силе ничто. Черный мертвящий зрачок Вия, «две черных пули» — символ остановки жизни; тот, кто видим и видим весь, тот мертв; только мертвый допускает то, что живой никогда не допустит, — полный обзор себя. Можно сказать, что Хома Брут умирает не из-за любопытства, а из-за незнания того, что смерть и есть страх. После страха нет смерти, смерть и есть страх. Знание — вот что противостоит страху смерти, тем более, — философия, которую изучал в бурсе Хома, но, видно, этого «главного знания» он и не имел. Там, где появляется страх перед мертвым, прекращается всякая миметическая активность, прерывается цепь метаморфоз, ускользаний и подмен. Хома Брут очерчивает вокруг себя границу против нечистой силы, но этого оказалось недостаточно, ибо его взгляд вожделел, невольно смещаясь от центра к опасной периферии (это стремление увидеть то, что нельзя видеть, увидеть саму смерть). Он не только не понимает, что с ним происходит, но и не знает за собой никакой вины. Хома Брут так и не смог уберечься от проникающей, темной силы именно потому, что центр души его блуждал и не имел гармонического единства и «места» в мире, поэтому-то он и гибнет… от страха119. Так же гибнет и Акакий Акакиевич Башмачкин, утратив в ужасах потерь смысл существования. Почти все гоголевские персонажи имеют нечто внутри себя, какое-то небольшое темное пятно: метку природного хаоса, начального разрыва, расхлеста, «мертвую точку» — все они двойные, все они собственные копии и двойники-примитивы. Темное пятно — метка Черта.

104

На том самом месте, где должна быть душа, можно обнаружить темное пятно, сначала маленькое, едва заметное пятнышко, затем оно разрастается, становится заметным, расширяется и захватывает мир. Внутри прозрачного тела русалки небольшое темное пятно, точка, из которой рождается страх перед могильной чернотой Вия, переходящий в ужас… в эпидемию страха.