8.Философия п.Абеляра («История моих бедствий», «Диалектика»):

французский философ (схоласт), теолог и поэт, неоднократно осуждавшийся католической церковью за еретические воззрения. В споре реализма с номинализмом, господствовавшим в то время в философии и богословии, Абеляр занимал особое положение. Он не считал, подобно Росцелину, главе номиналистов, идеи или универсалии (universalia) только простыми наименованиями или отвлечённостями, равно не соглашался с представителем реалистов, Гильомом из Шампо, что идеи составляют всеобщую действительность, равно как не допускал того, что действительность общего выражается в каждом отдельном существе. Напротив, Абеляр доказывал и заставил Гильома из Шампо согласиться с тем, что одна и та же сущность подходит к каждому отдельному лицу не во всём её существенном (бесконечном) объёме, но только индивидуально, конечно («inesse singulis individuis candem rem non essentialiter, sed individualiter tantum»). Таким образом, в учении Абеляра заключалось уже примирение двух великих противоположностей между собой, конечного и бесконечного, и поэтому его справедливо называли предтечей Спинозы. Но всё-таки место, занятое Абеляром по отношению к учению об идеях, остаётся спорным вопросом, так как Абеляр в своём опыте выступить посредником между платонизмом и аристотелизмом высказывается весьма неопределённо и шатко. Большинство учёных считают Абеляра представителем концептуализма. Религиозное учение Абеляра состояло в том, что Бог дал человеку все силы для достижения благих целей, следовательно, и ум, чтобы удержать в пределах игру воображения и направлять религиозное верование. Вера, говорил он, зиждется непоколебимо только на убеждении, достигнутом путём свободного мышления; а потому вера, приобретённая без содействия умственной силы и принятая без самодеятельной проверки, недостойна свободной личности.Абеляр утверждал, что единственными источниками истины являются диалектика иСвященное писание. По его мнению, даже апостолы и отцы Церкви могли заблуждаться. Это означало, что любая официальная догма церкви, не основанная на Библии, в принципе могла быть ложной. «История моих бедствий» История жизни Абеляра  описана им самим в книге "История моих бедствий", где повествуется о гонениях физических и духовных. «Человеческие  чувства  часто  сильнее   возбуждаются   или   смягчаются примерами, чем словами. Поэтому после утешения  в  личной  беседе,  я  решил написать тебе, отсутствующему, утешительное послание с изложением  пережитых мною бедствий,  чтобы,  сравнивая  с  моими,  ты  признал  свои  собственные невзгоды или ничтожными, или незначительными и легче переносил их» - такой преамбулой начинает Абеляр свое произведение заранее подчеркивая его автобиографический характер. Абеляр на склоне лет почувствовал желание помочь одному другу, оказавшемуся в беде, и это побуждение вызвало в нем, в этом короле эгоистов, более глубокие чувства, которые выразились в тяге к самовыражению, к самоанализу, к демонстрации своего превосходства во всем, даже в печали. «Твои беды - ничто по сравнению с моими»,- и он заявляет об этом столь прямо, если не сказать холодно-отрешенно Для того, чтобы понять это, достаточно ознакомиться с содержанием книги Абеляра.  Он проводит своего друга по местам, где он с такой страстью постигал науки: Париж, Лион, снова Париж.  И везде, говорит Абеляр, «я быстро достигал превосходства над своими учителями в искусстве спора и тем возбуждал в них зависть, и чем более росла моя слава, тем более меня ненавидели.  Положение мое оказалось совсем тяжелым, когда, после того, как я безумно влюбился в девушку очаровательную, да еще и обладавшую огромным умом, ее дядя и опекун, впав в великий гнев, устроил так, что я был оскоплен. После этого и она, и я приняли монашеский постриг, но я вскоре обнаружил, что монашеская жизнь в Аббатстве Сен-Дени полна разочаровывающих послаблений и отступлений от правил. Я пытался жить жизнью отшельника в пустыне, но студенты нашли меня в моем отшельничестве, и мне волей-неволей пришлось снова приняться за учительствование».  И так далее и так далее разворачивает Абеляр свою историю, рассказывая о своих ссорах с людьми, среди которых он пребывал, о своих успехах, о своей заносчивости, которая наживала ему врагов, о преследованиях со стороны коллег-преподавателей и со стороны собратьев-монахов, о первом запрете, наложенном на его книги в Суассоне в 1121 г.  Вся эта история рассказана с поразительной простотой и ясностью, но в ней также присутствует странный элемент отстраненности и одновременно явственной жалости к самому себе; здесь не обошлось без иронии, самокритики и раскаяния.  И все это сопровождается постоянными сетованиями по поводу упорствования его противников в своих заблуждениях.Абеляр не был «младшим сыном»; не помещается он и ни в какую другую социальную нишу. Ему суждено было стать одной из самых выдающихся личностей его эпохи.  Из его собственного рассказа ясно, что в начале его карьеры таких, как он, было предостаточно, и многие из них бродили с места на место, от учителя к учителю, из одной школы в другую.  Довольно хорошо организованные учебные центры - зародыши университетов - существовали во многих городах, однако возникновение и развитие университетов, этих признанных центров учености, имевших особые права присваивать ученые степени, этих учебных заведений, куда будут стекаться массы студентов, независимо от репутации того или иного преподавателя, начнется в конце XII - начале XIII веков. Ранний XII век был временем par excellence странствующего школяра, а мастера своего дела, которые могли чему-либо научить, встречались редко.  Еще в ранней юности у Абеляра возник интерес к тому инструменту познания, который тогда назывался диалектикой, а теперь мы бы назвали логикой.  Он также приобрел солидные познания в области латинской культуры, и латинский стиль его писаний отличается исключительной ясностью и силой. Он не удосуживается рассказать нам о том, где он обучился грамматике и риторике; таким же туманом скрыты и начальные шаги величайшего мастера риторики XII века, младшего современника Абеляра и его противника - Св Бернара Клервосского.Абеляр считал переезд в Париж необходимым для своего развития. В Париже к тому времени уже существовало одно выдающееся учебное заведение, которое он сделал самым знаменитым во всей Европе. Здесь он был слушателем Вильяма (Гильома) из Шампо, первого каноника церкви Нотр-Дам, архидиакона Парижа (впоследствии он стал «регулярным каноником» в Сен-Виктор, религиозном центре, наиболее посещаемом учеными людьми). Вильям настаивал на своем собственном решении жгучей философской проблемы тех времен - проблемы «универсалий». «Универсалия» была прямой наследницей Платоновской «идеи», и в интеллектуальном мире, где царил Платон (хотя, как это ни странно, Платона изучали почти полностью через его римских учеников), реальность существования «идей», или групп, или классов феноменов, или «универсалий» являлось общепринятой ортодоксией.  Однако против этой доктрины стали раздаваться голоса протеста, и Вильям попытался убедить своих учеников принять его решение этой проблемы. Абеляр, всегда готовый услужить, обнаружил слабое место в рассуждениях своего учителя и ожидал благодарной реакции с его стороны на это открытие. Но он вознамерился учить своего учителя и тем самым нажил себе первого из своих могущественных врагов.Абеляр довольно подробно описывает и свою любовную историю, и свою женитьбу, однако этот сюжет не умаляет других тем. «Жила в самом городе Париже некая девица по имени Элоиза, племянница одного каноника, по имени Фульбер. Чем больше он ее любил, тем усерднее заботился об ее успехах в усвоении всяких каких только было возможно наук. Она была не хуже других и лицом, но обширностью своих научных познаний превосходила всех. Так как у женщин очень редко встречается такой дар, то есть ученые познания, то это еще более возвышало девушку и делало ее известной во всем королевстве. И рассмотрев все, привлекающее обычно к себе влюбленных, я почел за наилучшее вступить в любовную связь именно с ней.Я полагал легко достигнуть этого. В самом деле, я пользовался тогда такой известностью и так выгодно отличался от прочих молодостью и красотой, что мог не опасаться отказа ни от какой женщины, которую я удостоил бы своей любовью. Я был осведомлен о познаниях этой девушки в науках и о ее любви к ним и потому был уверен, что она легко даст мне свое согласие. Я думал, что мы, даже находясь в разлуке, могли бы переписываться между собой (а ведь писать можно гораздо смелее, чем говорить) и таким образом находиться всегда в приятном общении. Итак, воспламененный любовью к этой девушке, я стал искать случая сблизиться с ней путем ежедневных разговоров дома, чтобы тем легче склонить ее к согласию. С этой целью я начал переговоры с дядей девушки (при содействии некоторых его друзей), - не согласится ли он принять меня за какую угодно плату нахлебником в свой дом, находившийся очень близко от моей школы. При этом я, конечно, утверждал, будто заботы о домашнем хозяйстве в сильной степени мешают моим научным занятиям и особенно тяжело для меня бремя хозяйственных расходов. А Фульбер был очень скуп и сильно стремился доставить своей племяннице возможность дальнейшего усовершенствования в науках.  При наличии этих двух обстоятельств я легко получил его согласие и достиг желаемого; весьма заинтересованный, разумеется, в получении денег, он был убежден и в том, что его племянница чему-нибудь от меня научится. Сверх моих ожиданий он стал настойчиво меня уговаривать, согласился на мои предложения и сам помог моей любви: а именно, он поручил племянницу всецело моему руководству, дабы я всякий раз, когда у меня после возвращения из школы будет время, - безразлично днем или ночью - занимался ее обучением и, если бы я нашел, что она пренебрегает уроками, строго ее наказывал. Я сильно удивлялся его наивности в этом деле и не менее про себя поражался тому, что он как бы отдал нежную овечку голодному волку. Ведь поручив мне девушку с просьбой не только учить, но даже строго наказывать ее, он предоставлял мне удобный случай для исполнения моих желаний и давал (даже если бы мы оба этого и не хотели) возможность склонить к любви Элоизу ласками или же принудить ее [к любви] угрозами и побоями. Однако были два обстоятельства, которые в глазах Фульбера устраняли всякое постыдное подозрение: это его любовь к племяннице и молва о моей прежней воздержанности. Что же еще? Сначала нас соединила совместная жизнь в одном доме, а затем и общее чувство. Итак, под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в занятиях доставляло нам тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об учении; больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным. Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, и эти удары были приятней любого бальзама». Он относится к своей жене с уважением и подробно, что уже само по себе интересно, описывает ее попытки отговорить его от женитьбы; Элоиза предпочла бы оставаться его сожительницей, а не становиться женой, так как женитьба означала бы для него бесчестие и положила бы конец его карьере. Но вот все бурные события позади и Элоиза - уже почтенная аббатисса, а он - преследуемый аббат. Нанятые Фульбертом (дядей Элоизы) преступники нанесли Абеляру такое увечье, которое сделало плотскую связь для него невозможной, и Элоиза и Абеляр расторгли свой брак единственным доступным для них способом - и он, и она ушли в монастырь.  Их связь становится делом прошлого. Элоиза была значительно моложе Абеляра, и все ее существо, пока они были вместе, растворялось в отношениях с Абеляром; в своих письмах она открывает, с несколько пугающей откровенностью, то, с каким обожанием она к нему относилась. Она была полностью захвачена их связью и по-прежнему печалится обо всем том, что было ею утеряно.  Послушание Абеляру является главной пружиной всех ее поступков, и только выполняя волю Абеляра, она остается настоятельницей монастыря. Она продолжает чувствовать себя его женой - это самое главное в ее жизни. Читая такое, легко принять ее слова за чистую монету.  Все это говорится в контексте страстных самообвинений: ее считают примерной настоятельницей, а на самом деле она - несчастная грешница; на ней лежит проклятие Евы. И Абеляр поддерживает ее в том, как она, со своим богатым воображением, видит свою роль. Он рассказывает, что когда она стояла перед епископом, готовясь к пострижению в монахини, ее друзья пытались отговорить ее от этого шага, но она подчинилась воле своего мужа, дав при этом понять, что поступает так в соответствии с духом Стоицизма. Написанная им уже после того, как он пробыл в монашестве более десяти лет, «История моих бедствий» не содержит в себе ничего монашеского.  Напротив, все содержание и весь тон показывают, что и в монашеской рясе Абеляр продолжал оставаться магистром свободных искусств и ни в чем не изменил прежнего умонастроения.  Абеляр писал в своем труде:  «Итак, я был должен, вместо того чтобы жить  трудами  рук  своих,  вновь заняться знакомым мне делом и обратиться к услугам своего языка. Школяры  же стали снабжать меня всем  необходимым  -  пищей  и  одеждой,  заботились  об обработке полей и приняли на  себя  расходы  по  постройкам,  чтобы  никакие домашние заботы не отвлекали меня от учебных занятий.  Так как наша  молельня не могла вместить даже и малое количество  учеников,  они  по  необходимости расширили и значительно улучшили ее, построив из камня и дерева. Хотя она  и была основана, а затем - освящена во имя святой троицы, но так как  я  бежал сюда в отчаянье,  а  здесь,  по  милости  божественного  утешения,  вздохнул несколько свободнее, то в память  об  этой  благодати  я  назвал  этот  храм Параклетом». В этом нет ничего удивительного, поскольку причины, заставившие Абеляра обратиться к монашеской жизни, не имели ничего общего с религиозными мотивами.  Он заявляет об этом с полной откровенностью. Наиболее характерной чертой Абеляра, предстающего перед нами в «Истории моих бедствий», является его чрезвычайно высокое представление о собственной личности, столь необычное и неподходящее для человека, отрекшегося от суетного мира.  Шаг за шагом описывает он свою жизнь. «Я происхожу из местечка, расположенного в преддверии Бретани, как я думаю, милях в восьми к востоку от Нанта, и носящего название Пале  Абеляр не устает вспоминать о всех больших и малых успехах и не жалеет ни места, ни слов для изображения своей мирской славы. Одаренный от природы моей родины или по свойствам нашего рода восприимчивостью, я отличался способностями к научным занятиям. Я же чем больше оказывал успехов в науке и чем легче они мне давались, тем более страстно привязывался к ним и был одержим такой любовью к знанию, что, предоставив своим братьям наследство, преимущества моего первородства и блеск военной славы, совсем отрекся от участия в совете Марса ради того, чтобы быть воспитанным в лоне Минервы. Избрав оружие диалектических доводов среди остальных положений философии, я променял все прочие доспехи на эти и предпочел военным трофеям - победы, приобретаемые в диспутах. Поэтому, едва только я узнавал о процветании где-либо искусства диалектики и о людях, усердствующих в нем, как я переезжал, для участия в диспутах, из одной провинции в другую, уподобляясь, таким образом, перипатетикам». «Возымев о самом себе высокое мнение, не соответствовавшее моему возрасту, я, будучи юношей, уже стремился стать во главе школы и даже наметил себе место, где я мог бы начать такую деятельность, а именно - в Мелёне, бывшем в то время значительным укрепленным пунктом и королевской резиденцией. Упомянутый мой учитель догадался об этом и постарался, насколько это было для него возможно, отдалить мою школу от своей.  Он изобретал всевозможные тайные махинации, чтобы помешать открытию моей школы и, прежде чем я покину его, лишить меня избранного для нее места. Но так как некоторые из сильных мира сего относились к нему недружелюбно, то при их поддержке и содействии мне удалось добиться исполнения моего желания, а его явная зависть возбудила у многих сочувствие ко мне. С самого же начала моей преподавательской деятельности в школе молва о моем искусстве в области диалектики стала распространяться так широко, что начала понемногу меркнуть слава не только моих школьных сотоварищей, но и самого учителя. Вот почему, возымев еще более лестное мнение о своих способностях, я перенес свою школу в укрепленное местечко Корбейль по соседству с Парижем, чтобы получить возможность именно отсюда чаще нападать на своих противников в диспутах».  Абеляр рассказывает, что его отец - Беренгар (Беренгарий) был Бретонским рыцарем, который, до того как взялся за военное дело, любил литературу, а закончил свою жизнь членом монашеского братства. «Отец мой до того, как я препоясался воинским поясом, получил некоторое образование. Поэтому и впоследствии он был преисполнен такой любовью к науке, что, прежде чем готовить каждого из своих сыновей к воинскому делу, позаботился дать им образование. Решение отца было, конечно, исполнено, а так как я в качестве первенца был его любимцем, то он тем сильней старался тщательнее обучить меня». Отец отправил сына учиться в школу, и Абеляр сразу же был так очарован учением, что оставил родной дом и, соответственно, причитающееся ему наследство и отправился странствовать с места на место в поисках возможностей участвовать в спорах, в подражание перипатетикам, странствующим ученым «Аристотелевской школы»; его влекло туда, «где, как я слышал, процветало искусство спора».  История моих бедствий полна восхваления ума и разнообразных талантов Абеляра, причем похвалы эти высказываются им не только от собственного имени или от имени его друзей и Элоизы, но и от имени его врагов. В самом конце «Истории моих бедствий» Абеляр описывает монахов монастыря, в который его назначили аббатом.  Монахи неоднократно покушаются на его жизнь, потому что он обличает их в грехах. «Хотя я пытался, насколько мог, предотвратить ежедневные покушения на мою жизнь во время подачи мне пищи и питья, монахи старались отравить меня даже при совершении таинства причастия, а именно, влив в чашу яд». Логические сочинения Абеляра - такие, как его Диалектика, - посвящены прежде всего проблеме универсалий. Абеляр был убежден, что должен пойти дальше Росцелина, понимавшего универсалии как "физическую реальность", и обратиться к проблеме "значений". Тем не менее он так и не пришел к метафизической интерпретации проблем логики и не ответил на вопрос, что же является "значимым" в самих вещах. В области этики Абеляр был занят прежде всего обоснованием нравственности и, с присущей ему симпатией к человеческому роду, усмотрел основу нравственных поступков в согласии человека с совестью и в чистосердечности намерений. Основные разногласия между Бернаром Клервоским и Абеляром были связаны с проблемой благодати. Первый настаивал на исключительной роли божественной благодати в спасении человеческой души, второй подчеркивал значимость индивидуальных усилий.

9.Арабоязычная философия IX-XII веков. Общая характеристика. Суфизм. Мутазилизм:  средневековая мусульманская философия IX—XII веков, опирающаяся на авторитет Аристотеля. Явилась опосредующим звеном между перипатетиками и аверроизмом. Представителями этого направления были: Ал-Кинди, Ибн Сина, Фараби, Ибн Рушд. Одной из особенностей восточного аристотелизма был теоцентризм, что проявлялось в его совмещение с неоплатонизмом. Однако Бог скорее понимался как вечный двигатель, существующий при вечной материи. Критику идей этого направления дал Газали. Рациональный, логический стиль изложения (Акль). Различие потенциального (имкан) и актуального существования (вуджуб). Восприятие Бога как вечного двигателя и генератора форм (Вахиб аль-сувар). Утверждение вечности материи. Арабская, или мусульманская, философия - понятие условное. Создателями средневековой арабской культуры наряду с арабами были персы, евреи, турки, таджики, узбеки, азербайджанцы, то есть все народы, входившие в состав Арабского халифата. Поэтому средневековую философию восточных народов принято называть арабоязычной. В эпоху пророка Мухаммеда (570 - 632) разрозненные и конфликтующие арабские племена были объединены под знаменем новой религии - ислама. А к началу VII в. образовалось огромное многонациональное государство , простиравшееся от Туркестана до Испании, - Арабский халифат, в котором арабы занимали привилегированное положение, а ислам был господствующей государственной религией. Главным духовным источником для арабов, наряду с исламом, была греческая наука и философия. Прежде всего труды Платона и Аристотеля. Как и христианская, исламская теология нуждалась в философском обосновании, что и обусловило быстрое взаимопроникновение теологии и философии. Поэтому в основных чертах и исходных положениях арабская философия сходна со схоластикой в Западной Европе. Правда, ее расцвет в хронологическом отношении предшествует расцвету европейской схоластики: арабская философия - IX - XI вв.; европейская схоластика - XI - XIII вв. В то время как в Западной Европе в результате варварских нашествий на Римскую империю (V в. н. э.) философия, наука, искусство переживают состояние застоя, которое продлилось вплоть до IX в., на Востоке, благодаря заслугам арабских мыслителей, происходит их подъем. Это позволяет рассматривать арабскую философию как связующее звено между античной философией и последующей ступенью европейской философии - схоластикой. Значительным явлением по-своему философскому содержанию был восточный перипатетизм (аристотелизм).1 Первыми арабскими философами, проложившими путь к аристотелизму, были Аль-Кинди (800 - ок. 870) и Аль-Фараби (870 - 950). По отношению к европейской христианской схоластике важное значение имеет творчество выдающихся представителей восточного аристотелизма Авиценны (Ибн-Сины, 980 - 1037) и Аверроэса (Ибн-Рушда, 1126 - 1196). СУФИЗМ - учение арабской философии о трансцендентном единении с Богом, мистическое направление мусульманского богословия, развивающееся в духе аскезы и иррационального самопознания как познания Бога. Основными понятиями С. являются: таухид - аскетическая жизнь суфия в признании строгого единобожия и в трансцендентном единстве с Богом; тарикат - суфийский мистический путь до момента слияния с Богом; хакикат - мистическое постижение Истины в Боге (в отличие от словесного доказательства единственности Бога в мусульманском богословии как строгом монотеизме); зикр - постоянное ритмичное поминание Бога для достижения состояния духовной сосредоточенности, иногда практикуемое в мистическом танце или физических упражнениях с использованием психотехники и аутотренинга; зухд - аскетическое воздержание, самоотречение, отречение от всего земного. Отличием философской мысли С. от абстрактных мусульманских богословских рассуждений является антропоцентризм, концепция "совершенного человека", сотворенного "по образу и подобию Бога", анализ духовного мира человека, морально-этических норм и духовных структур. В трактовках общества С. тяготеет к идеям социального и имущественного равенства, что ярко проявлялось во влиянии социально-философских суфистских идей на сознание беднейших масс арабского Востока. Течение С. возникло и существовало первоначально в устной форме среди богомольцев, духовных наставников и проповедников ислама - мусульманских авторитетов (шейхов) - в середине VIII в. на территории современных Сирии и Ирака. Затем, выделяясь из аскетизма и развиваясь далее в письменной форме, оно распространилось на весь мусульманский мир, Испанию, Сицилию и на Балканы. Суфийские ордены и братства (см. Дж. С. Тримингем. Суфийские братства и ордены. М., 1989, 328 с.) как практическая реализация положений С. начали возникать с XII в. и действуют до настоящего времени. Наиболее полно выразил философские идеи интеллектуального С. ИбнАраби (1165 - 1240) в учении о "единстве бытия" и о снятии суфийским духом "цепей множественности", присущей материи. Многочисленные последователи Ибн-Араби называли его "Великим шейхом суфизма" и "Сыном Платона", а сторонники ортодоксального ислама ненавидели самобытность его учения и "альтернативность" исламу: в начале 70-х гг. нашего века в Египте было запрещено издание и распространение его трудов. МУТАЗИЛИЗМ одно из крупных направлений в каламе, возникшее еще в 8–9 вв. Дословно означает «обособление». Его сторонники стояли на позициях рационализма и господства знания на основе строгого монотеизма и тождества божественных атрибутов друг другу и сущности Бога. Мутазилиты отрицают слепое следование религиозным авторитетам, а также подчеркивают светский характер власти халифа. Для правителя очень важно соблюдать один из основных принципов мутазилизма – справедливость, исходя щую от Аллаха, способного творить только наилучшее и не допускающего отклонения от установленного порядка вещей. В 20 в. это направление становится духовной основой многочисленных рационалистических течений в мусульманском мире.

Пять основоположений мутазилизма: 1.Справедливость (аль-адль): божественная справедливость предполагает свободу человеческой воли, способность Бога творить только наилучшее (аль-аслах) и невозможность нарушения Богом установленного им извечного порядка вещей;2.Единобожие (ат-таухид): строгий монотеизм мутазилитов отрицает не только политеизм и антропоморфизм, но также — вечность божественных атрибутов, в том числе отрицает вечность атрибута речи, поэтому мутазилиты говорят о сотворенности Корана;3.Обещание и угроза (аль-ваад валь ваыд): Бог непременно осуществит свои обещание и угрозу, если он обещал покорным рай, а непокорным угрожал адом; ни ходатайство Пророка, ни милосердие Всевышнего не в состоянии изменить характер воздаяния за совершенные человеком деяния; это основоположение сближало мутазилитов ихариджитов;4.Промежуточное состояние (аль-манзиля бэйн аль-манзилятэйн), или Наименования и суждения (аль-асма ва аль-ахкям):мусульманин, совершивший тяжкий грех, выходит из числа верующих, но не становится неверующим, находясь в «промежуточном состоянии» между ними; 5.Повеление и одобрение (аль-амр би аль-мааруф ва ан-нахй би аль-мункяр): мусульманин обязан способствовать всеми средствами торжеству добра и бороться со злом; это положение — общее для шиитов, хариджитов и мутазилитов.