Глава 15 будущее человечества

В поворотные моменты истории люди живут в напряженном состоя­нии между ожиданием кризиса и надеждой на возрождение. Это не только отражение объективных трудностей, но и мобилизация духовных сил, пробуждающая различные реакции — от политических революций до решимости к внутреннему самосовершенствованию. Как и все другие большие противоположности, различия активного действия и духовного самосозерцания должны преодолеваться путем открытия или создания условий для новых возможностей. Конечно, необходимость выбора мобилизует ответственность, отрывает человека от повседневных забот и заставляет осмыслить гражданскую позицию и нравственный долг. Однако полезно задуматься и о том, а из чего, собственно, предоставляется возможность выбирать, и нельзя ли рас­ширить горизонт решений. Великие философские вопросы «кто я», «откуда я» и «зачем я» без соответствующих опосредовании нередко склоняют к максимализму. Однако мудрость жизни состоит в умении обходить резкие грани и соединять в жизни то, что в абстрактных тео­риях считается несоединимым.

Все сказанное относится и к оценке нашего нынешнего состояния, и к ожиданиям лучшего будущего. Наверное, с самого начала своего возникновения люди были недовольны своим настоящим, однако дол­гое время идеализировали прошлое и со страхом глядели в будущее. Напротив, христианство обратило взоры людей к вечному, а эпоха технического прогресса, сохранив устремленность вперед, поставила будущее в зависимость от науки и развития промышленности. Однако в XX веке люди стали бояться техники. Отсюда ожидания зловещего конца света, нигилизм и требование переоценки всех ранее принятых высших ценностей.

В чем же причины столь нерадостного восприятия своего будущего у людей, живущих в сравнительно более благополучных, чем прежде, условиях? В первую очередь, нельзя не видеть границ возможностей промышленного освоения природы, исчерпания ресурсов Земли в результате их нерационального использования, когда большая часть добываемого сырья идет в отходы. Это приводит к тому, что не только воздух и вода, но и производимые с огромным трудом продукты и осо­бенно средства питания отравлены химикатами и солями тяжелых металлов. Отсюда складывается поистине нерадостная картина, где самой несчастной фигурой оказывается уже не индивид, а как в Апо­калипсисе, человеческий род в целом, и даже без надежды на спасение «избранных».

Другая причина пессимизма — это военная угроза. Люди на протя­жении долгой истории живут в условиях перманентной войны, и это склоняет к философским выводам об изначальной агрессивности человека, которая вытекает из его биологической сущности: как все слабые животные, человек вынужден быть агрессивным. В борьбе с природой и с сильными животными он культивировал насилие. Став самой могущественной на земле силой, люди обрели неслыханную власть, и агрессивность стала угрозой для существования как природы, так и общества. Ранее человек выживал благодаря не только силе, но и сдержанности, самодисциплине, ответственности, разумности и моральности. Поэтому моральное и религиозное воспитание всегда имело значение для сохранения человеческого рода.

Пещерное сознание проявляет себя в войнах. Сегодня они на­чинаются даже тогда, когда, по крайней мере, на словах никто этого не хочет, и наоборот, все стремятся к миру. В сущности, безумная гонка вооружений в нашем столетии возникла вопреки по-своему рациональ­ной и обоснованной доктрине оборонной достаточности, когда никто не собирался нападать первым, а вооружался исключительно с целью предотвратить возможность агрессии. Однако в результате накопилось столько оружия, что можно несколько раз уничтожить все население и сделать Землю непригодной для жизни. Это и создает скрытый затаенный страх, подпитывающий пессимистические прогнозы в от­ношении будущего. Очевидно, что если человечество озабочено выжи­ванием, оно должно научиться не только заключать сложные военно-политические договоренности, но и начать осуществлять постепенные шаги, исключающие саму возможность военной и особенно атомной катастрофы.

Другие основания для пессимизма дает эволюция социальной системы. Прошлое оставило нам в наследство либеральные идеи и надежды на реализацию свободы, равенства, справедливости, демок­ратии. Политическое мировоззрение людей было проникнуто этими идеями, а между тем история XX века отмечена печатью тоталитарных режимов, что немало способствовало тому, что даже в «открытых обще­ствах» власть прибегала к образу врага и использовала существование тоталитарных режимов для угнетения своих сограждан. И даже сегодня, когда есть надежды на преодоление противостояния «сверхдержав», перспективы выбора лучшего политического и социального устройства неясны и ограничены. В России возникли неожиданные для теоретиков трудности с реализацией моделей западной демократии. А на Западе традиционный либерализм критикуют с разных сторон «коммунита-ристы» и «фундаменталисты». Одни считают, что западное общество неизбежно распадется, если не возродит духовные связи между людьми, на основе которых крепится солидарность и дружеская поддержка. Другие настаивают на оживлении связи людей символами «крови и почвы», которыми всегда укреплялись могущественные государства. Оба проекта приходят в вопиющее противоречие с демократией.

Наконец серьезные опасения вызывает состояние самого нравст­венного сознания. Священники и философы, интеллектуалы и деятели культуры призывают оздоровить современное общество. Если «страш­ный гость» — нигилизм — в XIX веке стоял у дверей, то сегодня он уже внутри и поразил сознание не только разочарованных в жизни ин­теллигентов, но и большинства обычных людей, которые, не критикуя и не сомневаясь, вообще не думают о высших ценностях.

Сегодня философы предупреждают не о «смерти Бога», а о «смерти человека». Речь идет о переосмыслении эпохи просвещенного атеизма, разрушившего веру в Бога. Безусловно, он имел серьезные основания и был вызван развитием уровня человеческого самосознания, которому уже не нужна была подпорка в форме веры во всемогущее существо, так как он мог опираться на собственные знания и моральную ответ­ственность. Однако экспансия знания во все сферы духовного опыта парадоксальным образом привела к утрате смысла человеческого су­ществования, и эта утрата стала опорой нигилизму.

Нигилизм разоблачал христианскую мораль как иллюзорный спо­соб сохранения устоев жизни, как скрытую форму власти «слабых» над «сильными», не преодолевающей насилие, а основанную на нем. Однако нигилизм никак нельзя счесть позитивным и жизнеутверждаю­щим мировоззрением. Отречение от прежних ценностей, утрата веры в смысл жизни сделали людей пассивными. Мировые войны с их ужа­сами стали возможными благодаря молчаливой покорности и неверию в дееспособность человеческих идеалов

Исходя из этого неполного перечня проблем, которые сегодня счи­таются глобальными, угрожающими не просто отдельному человеку, а всему человечеству в целом, становятся понятными основные направ­ления предсказания будущего, в ходе которого мысль пытается найти выходы из сложившейся ситуации.

Желание предвосхищать будущее — одно из древнейших в человеке, о чем свидетельствует наличие разного рода прорицателей и гадателей у самых древних народов. Их прогнозы, видения и пророчества под­креплялись во многом и тем, что они служили причиной соответствую­щих действий и оказывали значительное психосоматическое влияние, способствовали мобилизации телесных и духовных сил человека.

Но и сегодня интерес к будущему не остыл. Напротив, существует большое количество различных организаций, объединяющих специа­листов в самых разных отраслях знания, которые занимаются обосно­ванными прогнозами будущего развития. Важность этих прогнозов, ко­торые, в отличие от утопий, основываются на имеющихся достижениях и ресурсах, состоит в том, что они показывают последствия дальнейшего расширения современных технологий и образа жизни и позволяют осу­ществить необходимые коррективы с целью устранения отрицательных результатов. Сильное впечатление на политиков и общественность произвели прогнозы и предупреждения членов «Римского клуба», объединившего видных ученых, специалистов и бизнесменов из более чем тридцати стран мира. Уже первый доклад вызвал сенсацию, так как его авторы делали вывод о наступлении в первой половине XXI века глобальной катастрофы, если действующие тенденции технического прогресса останутся прежними. Они рекомендовали перейти к «ну­левому», а затем «органическому» росту и призывали к прекращению гонки вооружений, более рациональному использованию природных ресурсов и помощи слаборазвитым странам. В последние годы его участники более пристальное внимание стали уделять внутренним — социальным, психологическим, культурным и т.п. — пределам роста.

В отличие от научных прогнозов, в которых не учитываются воз­можные качественно новые изобретения, социальные, культурные, моральные потрясения или изменения, утопии как форма предвосхи­щения будущего связаны с верой и ожиданием лучшего и предполагают и даже пытаются предложить нетрадиционные способы разрешения тяжелых проблем современности. Среди них выделяются технократи­ческие и морально-политические, или социальные, утопии. Как видно из анализа утопий, большинство из них не просто модели «светлого будущего», а альтернативы настоящему, которое в них отрицается. При­чем если в классических утопиях на первом плане стоял нравственный идеал, а социальное и экономическое устройство моделировалось как наиболее эффективное условие его осуществления, то сегодняш­ние проекты будущего делают акцент на рационализации всех челове­ческих отношений. Примером технократичекой футурологии служит концепция американского философа и социолога Элвина Тоффлера, в которой надежды связываются с «третьей волной» информационной технологии, которая должна наступить вслед за «второй» (индустри­альной). На базе новой технологии будут реализованы такие идеалы, как свободный труд, который выступает как неоплачиваемая работа для себя и своих близких, свободный брак, напоминающий растяну­тую во времени полигамию, свободный союз всех наций, заменяющий «белую интермедию» новым «техноцветным миром».

«Техноидиллии» приобретают все более фантастический характер и тем самым демонстрируют возможные социальные и человеческие последствия технического прогресса. Становление постиндустриаль­ного общества характеризуется переходом от индустриального труда к сервисному и развитием сферы услуг, а также превращением науки и информации в целом в инструмент технического и социального раз­вития. Ядерный синтез и солнечный свет откроют новые безопасные источники энергии. Новые средства связи — электронные микросхемы, стекловолоконные каналы передачи информации, спутниковые системы связи — в совокупности с компьютерной техникой откроют безгранич­ные возможности коммуникации и развития человеческого разума. То­талитарные режимы в этих условиях станут попросту невозможными, так как благодаря коммуникативным связям каждый непосредственно сможет высказать остальным свое мнение и не будет ограничен в до­ступе к телеэкранам и средствам массовой информации.

Утопическое сознание было распространено и на Руси. С самого начала зарождения русского государства продумывалось и обосновы­валось его всемирно-историческое значение, а Москва осознавалась как наследница Рима. Вместе с тем речь шла не столько об имперских амбициях, сколько о культурно-исторической миссии объединения народов на основе духовного идеала. Конечно, его можно расценивать и как прикрытие колониалистской политики, однако исторические факты свидетельствуют о том, что метрополия несла при этом наиболь­шие издержки, ибо заботилась о просвещении и процветании окраин.

После преобразований Петра I среди интеллигенции возник спор между западниками и славянофилами. Одни видели будущее России в следовании европейской цивилизации, другие отстаивали самобыт­ность и мечтали о том, что Россия станет центром славянского мира. К счастью, речь не шла о каком-то реальном выборе, последствия которого были бы ужасными. Этот спор способствовал лучшему по­ниманию как сущности западной цивилизации, основанной на разуме, самодисциплине и ответственности, так и своеобразия России, где философия сердца и духовного единства удивительным образом ужи­вались с жесткой государственной властью.

Говоря о «Русской идее», И.А.Ильин писал: «Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот путь нашего возрождения и обновления»¹. ^хИльинИ. О грядущей России. - М., 1993. - С. 318.

Осмысляя этот завет, следует дополнить его и другими, идущими не только от веры, но и от исторической и прак­тической традиции, истоками. Россия — это не только страна душевной любви и трогательной веры, но и могущественный государственный, хозяйственный и военный организм. Его состояние сегодня сильно подорвано, и это крайне опасно, ибо сохранение порядка на обширной территории, населенной разными народами, оказывается под угрозой. Поэтому следует помнить, что историческая миссия России состоит не только в сохранении «русской идеи», но и в поддержании порядка на почти 1/6 части Земли. Это предполагает цивилизационный процесс, о котором как-то забыли, заменив его идеологической пропагандой «дружбы между народами». Но когда дружба прошла, стали необхо­димыми правила цивилизованного поведения, потому что отношения между народами оказались явно не на высоте.

Россия одной своей стороной обращена на Запад, а другой — на Восток. Вопрос об их специфике также сложен и запутан. Он обострился в связи с сомнениями в фундаментальных ориентациях западной цивилизации, сделавшей ставку на покорение природы, волю к власти и рациональный расчет. Поэтому растет интерес европейцев к Востоку и России, а также к другим экзотическим цивилизациям, которые уже считаются не вар­варскими, а напротив, заслуживающими всяческого внимания и даже подражания в той части, где они обеспечивают сохранение и выживание человека. Наверное, самый яркий пример — широкая популярность дзен-буддизма, вписывающего процедуры восточной йоги и медитации в повседневные практики жизни европейцев и американцев.

Россия как синтез великих культур Запада и Востока осмыслялась в так называемом евразийском движении. Чтобы понять суть его идеи, следует учесть отрезвляющий опыт достаточно прохладного отноше­ния как славян, так и европейцев к российской эмиграции. Сбылись, как они не раз сбывались, горькие слова Достоевского: «Не будет у России и никогда еще не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобож­денными». Поэтому понятны прозвучавшие в Софии слова о необхо­димости избавиться от несчастной склонности русской души к всече­ловеческой и братской любви, которая на деле оказывается любовью к Западу, и обратить свои надежды на Восток. Важно отметить, что речь шла не о новых ценностях и идеологических стереотипах, а о реальных взаимодействиях народов, каждый из которых живет на своей собст­венной территории и обладает самобытной культурой.

Позитивное значение евразийской утопии состоит в отказе от ду­ховного колониализма и в призыве учитывать своеобразие этносов. Космополитизм и интернационализм нередко оборачиваются культур­ным шовинизмом, поэтому евразийцы видели будущее за «истинным национализмом», который состоит не в заимствованиях чужих этносов и не в навязывании соседям своих навыков и представлений, а в само­познании — это долг, хорошо сформулированный двумя афоризмами: «Познай самого себя» и «Будь самим собой».

Продолжая евразийскую ориентацию уже в наше время, Л.Н.Гу­милев утверждал, что общечеловеческая культура, единообразная и одинаковая для всех, невозможна, и что именно мозаичность челове­чества придает ему необходимую пластичность, благодаря которой оно как вид сумело выжить на земле¹. ¹ Наше наследие. № 3.1991. - С. 21.

Как бы неудачно ни складывалась реализация евразийской утопии, ее значение состоит в обращении к историческим и национальным реалиям, которые не поддаются господству разума. Это такие реалии, которые должны приниматься во внимание и учитываться в тех или иных политических решениях, касающихся будущего развития России.

Вышеприведенные оценки кризиса современности и предлагаемые выходы из него необходимо расценивать как не взаимоисключаю­щие, а чаще всего взаимодополняющие. Внимательное их изучение свидетельствует о сложности выхода из сложившейся угрожающей ситуации. Разнообразие альтернатив современного мира не уклады­вается в прокрустово ложе старой дихотомии «град земной или град Божий». Сегодня на Земле взаимодействуют различные тенденции, и единственным реальным выходом остается мирное сосуществова­ние. Оно не ограничивается политическим переговорным процессом между различными странами. «Мирный договор» должны составить и подписать различные социальные группы, члены производственных коллективов и даже члены семьи, где, несмотря на кровнородственные связи, взаимодействуют люди с разнонаправленными интересами.

Задумываясь о судьбах мировой культуры, европейской цивилиза­ции, о путях России, а также о глобальных перспективах и смысложиз-ненных задачах, необходимо дополнять их конкретными поступками, способствующими улучшению как собственной, так и общественной жизни, нравственному совершенствованию, прежде всего, самого себя и того малого круга коллег, друзей и родственников, которые состав­ляют наше непосредственное окружение. Любовь к себе и близким не исключает, а подпитывает уважение к «дальним» — и не только к людям, но и к природе и животному миру. Преодолеть репрессивность и жажду власти прежде всего в самом себе, устранить источник угнете­ния в структурах не только политической власти, но и повседневного общения — это и значит сделать важный шаг к лучшему будущему, в котором плоды труда, познания и творчества больше не обернутся против самого человека.

Следует учитывать, что предлагаемые философами проекты и сце­нарии будущего развития, во-первых, вызваны осознанием границ научно-технического развития, во-вторых, выступают в качестве свое­образного предупреждения и призывают к поискам новых решений или к морально-ответственным действиям, направленным на отказ от безудержного потребления природы или на более рациональное ее использование, в-третьих, предлагают устройство будущего в зави­симости от технических, социальных или этических предпочтений. При этом долгосрочные научные планы и прогнозы исходят из сохра­нения основных тенденций развития и пытаются рассчитать период возможного сохранения этих тенденций, а также наличие ресурсов для их осуществления. Чаще всего они вынуждены указывать гра­ницы роста современной технологии. Социальные утопии отличаются интересом к общественным проблемам и, моделируя лучшее будущее, допускают возможность принципиально новых открытий, на основе которых можно было бы улучшить человеческую жизнь. Весьма инте­ресный жанр — так называемые антиутопии, примером которых могут служить романы Е. Замятина «Мы» и Дж. Оруэлла «1984». В этих про­изведениях рисуются мрачные картины жизни в условиях соединения двух до предела усовершенствованных и взаимодополняющих машин техники и власти. Их популярность вызвана тем, что пророчески нари­сованные картины «светлого будущего» в какой-то мере реализовались в тоталитарных режимах XX века.

Человек — это такое существо, которое всегда недовольно своими свершениями и все время находится в поисках нового. Эта, может быть, тяжелая для индивида форма существования — источник его совер­шенствования. Вместе с тем нельзя отрицать и то, что излишнее мора­лизаторство и ориентация на запреты вредят человеку, сдерживают его активность. Изменению подлежит не только сам человек, но и так назы­ваемые вечные ценности. Одной из причин нигилизма можно считать застой в культурном творчестве новых моральных и этических норм. Старые оказались слишком жесткими и недееспособными в новых условиях, а новые, достаточно гибкие и эффективные, не утвердились в силу политических, религиозных и иных предубеждений.

В реконструкции драматической картины человеческого сущест­вования необходимо подчеркнуть три важнейших принципа Эриха Фромма: любовь к жизни, разумность и деятельность. Эти принципы осмысляются сквозь призму противоречивости человеческого суще­ствования и включают уяснение природы деструктивности, иррацио­нальности и «бегства от действительности». Причинами деструктив­ного или конформистского поведения Фромм считает репрессивную политику общества, проводимую в семье, школе, церкви, казарме и т. п. При этом он разрабатывает стратегию активного поведения, в которой удачно соединяются религиозно-этические, социальные и экзистенци­альные потребности человека.

Человеку всегда было свойственно объединяться на основе сим­патии в форме дружественности. Такие формы признания друг друга не были чисто интеллектуальными, хотя и не исключали духовного общения. И наоборот, любые интеллектуальные и иные духовные союзы так или иначе понимались как формы реализации гуманности. Взаимосвязь философии и дружбы сегодня кажется не столь очевид­ной, как в Древней Греции, и для нас остается разве что предметом мечтаний. Само по себе добавление дружбы к философии может не столько радовать, сколько настораживать: разве истины не доста­точно для единства? И что же представляет собой тогда дружествен­ность, если не солидарность любителей мудрости?

Анализ способов телесной сборки человеческих коллективов обнаруживает скрытую подводную часть айсберга истории. Традици­онные общества были весьма озабочены сборкой коллективных тел. Например, в античных «гимнасиях» органическое тело превращалось в подобие произведения искусства, правда, не столько художественно-эротического, сколько военного характера. Точно так же христианский храм, воспринимаемый сегодня как место проповедей, на самом деле еще и телесно объединял верующих соучастием страданиям Христа: со­страдая его мукам, они учились терпеливо переносить насилие и обман, царящие в мире. Дружба на расстоянии, придуманная гуманистами, стала основой сборки людей в новых условиях. Издание книг и журна­лов объединило людей различных сословий и профессий в читающую публику. Государство институализировало это странное занятие — чтение книг — и сделало школы и гимназии центрами воспитания не только интеллектуальных, но и государственных добродетелей. Это было время расцвета гуманизма, философии и дружественности: книги и лекции наилучшим образом способствовали цивилизации и гумани­зации человечества.

Гуманитарии обеспокоены растущей «бестиализацией» людей и ви­дят ее причину в отказе от чтения книг и возврате к чудовищным зрели­щам, напоминающим об эпохе Рима. Новые масс-медиа не цивилизуют людей, а ведут к их одичанию. Но не оказывается ли такой вердикт всего лишь сожалением о закате эпохи книги и философии, так ли орга­нично связано с ними производство и культивирование человеческого? В сущности, в эпоху господства книжных медиумов тоже было немало нечеловеческого. Взять хотя бы борьбу идеологий, которая, в конце концов, приводила к фанатичным и к тому же крупномасштабным мировым войнам. Вопрос о человеке — это вопрос о медиумах, и тот факт, что эпоха эпистолярного гуманизма приходит сегодня в упадок, не означает, что наступает эпоха варварства, одичания и террора.

Выбор пути России в глобализирующемся мире

Какой видится судьба человека в современную эпоху? Технократиче­ское мировоззрение, как оптимистическая идеология эпохи прогресса, в результате осознания его негативных последствий, вроде экологиче­ского кризиса, недееспособности демократии, дегуманизации обще­ства, сменяется апокалипсическими настроениями, выражающимися в тезисах о смерти человека, конце цивилизации и т. п. Раньше ученые славили разум и человека. Сегодня ими тоже овладели апокалипсиче­ские настроения. Стоит заговорить с ученым, начнется тема экологии: техника опасна, ибо ведет к исчерпанию ресурсов, генные технологии, клонирование угрожают самому человеку. По прогнозам Римского клуба, ресурсы должны были уже давно закончиться. Очевидно, что его члены занимались нагнетанием обстановки. Встает задача сохранить науку от самой себя.

Гуманитарии видят выход в обращении к традициям древности, в усилении религиозного, морального, гуманитарного воспитания, в возвращении к духовному культурному наследию, на базе кото­рого возможно восстановление солидарности людей и сплоченности общества. Представители естественных наук, наоборот, считают вы­ходом из кризиса ускоренное развитие цивилизационного процесса, глобализацию и вестернизацию, а также развитие современных тех­нологий, снижающих техногенную нагрузку на природу. В противо­положность добрым речам о человеке, ведущем поиск человеческого в человеке, зарождается радикальный дискурс, отвергающий гума­нистические ценности: природу нельзя спасти, необходимо развивать медицину, искать «ген долголетия», разрешить клонирование и таким образом, используя ресурсы биологического носителя, искать новую материю для мысли. Отсюда популярность фантастического проекта, предлагающего заново сделать человека. Если природу и органическое тело человека нельзя спасти, то следует создать искусственный носи­тель духа. Пока наука не может нам предложить новое искусственное тело, можно сосуществовать со старым, используя клонов для замены больных органов.

Исток человеческих проблем следует искать в глобальных изме­нениях, охвативших наш мир. Уже давно идет процесс запустения традиционных коллективных пространств, в рамках которых люди совместно проживали, говорили на одном языке, сообща вырабаты­вали коллективные чувства, представления и даже понятия. Не ясно, как возможно сегодня единство автономных индивидов, торопящихся после работы в свои отдельные квартиры в спальных районах. Не ясно, существуют ли какие-то общие проблемы, заставляющие принимать их участие в общественной жизни. Аполитичность, апатия, конфор­мизм, омассовление — об опасности этого постоянно напоминают гуманитарии.

То, что мы живем в апокалипсическую эпоху, это не заслуга и не вина человека. Техническая культура породила новые медиумы коммуникации, которые имеют мало общего с религией, гуманизмом и метафизикой. Традиционные понятия и различия уже не позволяют понять такие культурные феномены, как инструментарий, знаки, произведения искусства, законы, нравы, книги, машины и другие искусственные «вещи», которые невозможно распределить по таким различиям, как дух и материя, душа и тело, субъект и объект. Попытка рассуждать об этих сложных феноменах в рамках однозначной онтоло­гии и двузначной логики приводит к деструктивным последствиям.

Для этого надо преодолевать научно-техническую истерию, которая питается страхами перед атомной угрозой и «термоядерной зимой». На самом деле современные технологии гораздо гуманнее прежних. Опасения должна вызывать не столько техника, сколько пещерное мышление людей, которые ее используют. Если раньше научно-технические открытия применялись в военных целях, то и сегодня крупные компании смотрят на открытия в области генных и ком­пьютерных технологий точно так же, как их предшественники-капи­талисты смотрели на залежи полезных ископаемых и осуществляли колонизацию мира.

Антитехнологическая истерия особенно характерна для тех, кто за­ботится о гуманизации человека. Но именно техника выводит человека из нечеловеческого состояния в человеческое. Техника не производит отчуждения, как не является причиной перверсий. Технологии, имею­щие дело с информацией, открывают путь для ненасильственных отношений, формируют новый тип рациональности, а не игнорируют ее в поисках способов самореализации. Многие ученые стали говорить о «диалоге с природой», что означает отказ от стандартной установки на покорение природы. Нарастание военно-технического безумия несо­вместимо с новыми технологиями. В мире, который стал сетью межин­теллектуальных взаимодействий, эффективным становится не господ­ство, а сотрудничество. Человек был и остается продуктом технологий очеловечивания, одомашнивания, социализации и цивилизации.

Модель современности следует строить не как противостояние сверхдержав, а как сеть, состоящую из каналов, по которым циркули­руют люди, товары, знания и капиталы (включая культурный и симво­лический). Так называемая глобализация протекает весьма по-разному, в зависимости от конкретных условий. Необходимо описание путей, по которым циркулируют информация, деньги, культурные артефакты и иные ценности. Важно знать, какие организации и люди обслуживают эти сети. К каким последствиям приводят те или иные инъекции евро­пейских культурных образцов (экономика, политика, права человека, искусство и др.) в «тело» неевропейских народов. И наоборот, могут ли, и если могут, то как, те, кого представляют другие, представлять себя сами и тем самым влиять на другие «цивилизованные» народы. Тут тоже мало разговоров о взаимодействии культур, необходимо просле­дить трансформации культурного и иного капитала. Предлагая в каче­стве лекарства лечения современности архаичные формы солидарности даже в сублимированной форме, нельзя недооценивать положительные качественные изменения коммуникативных трансформаций, смяг­чающих социальную ткань. Социальная реальность становится более сложной, дифференцированной, в ней возможна игра и свобода.

Наше время предоставляет человеку столько свободного времени, сколько у него никогда не было раньше. Кажется, наступило время развлечений. Развлечение становится главным мотивом жизни, охва­тившим все слои населения и окончательно уничтожившим сложный био-психо-политический феномен, названный пролетариатом. Запове­данный Богом труд перестает быть главным проклятьем для человека. То, что не слишком удачно называют обществом потребления, выра­жает главное: общество перестало конструироваться на основе нужды, нехватки, экономии и ограничений. Решающая особенность нашего времени заключается в повороте человека к собственному благоден­ствию. Очевидно, драма современного общества уже не может быть описана языком старых сценариев об эксплуатации или отчуждении. Пора осознать, что критерии человеческого сложились в последнее аграрно-империалистическое столетие и уже давно устарели. Рево­люции начала XX века были консервативными, возвращающими к уравнительной бедности и экономии. Им соответствуют модальные идеологии, опирающиеся не на идеи, а на потребности.

Свобода сводится к необходимости, а достаток — к удовлетворенным потребностям. Это можно объяснить социально-психологическими об­стоятельствами. Родители постоянно учат детей, что они должны жить лучше них. Это продолжается и в поучениях профессоров, уверяющих, что богатство ведет к упадку культуры. Расцвет психоанализа и ака­демического марксизма после Второй мировой войны также способ­ствовал повышению субъективного переживания нехватки. При этом, конечно, молчаливо предполагается рост благосостояния, для того чтобы его отрицать. Собственно, облегчение жизни и позволило ин­тенсифицировать переживание бедности, так сознание становится своеобразным складом прошлой нужды. Так возникает пессимизм рос­коши, что характерно для Ницше и Шопенгауэра. Именно это чувство недовольства культурой и превращается в отрицание благополучия.

Рост покупательной способности масс способствовал изменению сознания. Даже низшие слои населения вступили в рынок моды, мо­бильности, дизайна и гастрономии, характерный для индустриального общества. Прежде всего, автомобильная культура, хотя ее чрезмерное развитие наносит вред, свидетельствует об изменении жизни в сторону достатка. Но настоящим достижением становится расширение зоны свободного времени, благодаря чему возникают новые субкультуры. Излишки времени уходят на развитие разного рода талантов и даже на конструирование приватных метафизических систем. Эта изощрен­ность психики, повышение ее чувствительности ведет к трансформации жилья, многие не только улучшают одно, но и инвестируют средства во второе. Начинается дачный бум. У нас он также зарождался под зна­ком нужды, как подсобное хозяйство. Но, продолжая восприниматься в терминах нужды, дачный участок на самом деле перестает быть огородом и становится местом отдыха и развлечений. Вообще говоря, столь широкое вторжение масс людей в сферу развлечений, отдыха, туризма, спорта, музыки не имеет прецедента в истории. Чтобы верно оценить достижения, достаточно сопоставить современность с первым послевоенным десятилетием.

Почему же на фоне роста благосостояния процветал либо пессими­стический, либо утопический язык XIX столетия, выражавший мечты о лучшей жизни? Почему люди так долго не захотели признавать, что их чаяния о хорошей жизни, наконец, воплощаются? Лишь немно­гие интеллектуалы 1920-х и 1930-х годов смогли избежать как уто­пизма, так и пессимизма в отношении прогресса и констатировать рост благосостояния бедных слоев населения. Но едва ли кто отмечал в своей критике или диагностике «духовной ситуации времени» те су­щественные изменения, которые обнаруживают несостоятельность прежней двузначной оценки бытия как подлинного или неподлинного. Тем самым черный дискурс о цивилизации продолжался. Как левые, так и правые понимали реальность как господство или рабство.

Неудивительно, что в климате благоденствия в Европе и Америке 1970-х годах неожиданно прокатились волны протеста, которые можно объяснить реанимацией культа жертвенности. Люди вновь стали ощу­щать себя жертвами тоталитаризма. Можно говорить о появлении новой формы рессентимента. Но протест выражался не в классовой борьбе, а в форме разоблачения вредных воздействий технологий. Кроме психологического мотива, протест «зеленых» имеет основа­тельные экономические причины. Подогреваемая медиократическими средствами, развивалась практика возмещения ущерба, нанесенного не только стихийными бедствиями и катастрофами, но и вредными выбросами и прочими опасными для здоровья людей последствиями технического прогресса.

Маркс и Энгельс писали о власти товарно-денежных отношений. На самом деле психоистория капитализма развивается от пуританского отношения к труду до либеральной свободы ориентирования в форме шопинга, спорта, туризма, коллекционирования и т. п. Субъект эпохи постмодерна отрекается от общепринятых форм жизни. Он меньше оза­бочен платежеспособностью или родственными связями, а больше своей индивидуальной биографией, он колеблется не между добром и злом, а между шуткой и розыгрышем. Люди озабочены едой и любовью.

Американское слово «секс» стало синонимом «разгруженного» отно­шения к половым отношениям, они стали рассматриваться не как спо­соб продолжения рода, а как путь к удовольствиям. Открылся рынок эротической жизни, что было названо Вильгельмом Райхом сексуальной революцией. Сексуальная озабоченность в ее фаллической форме сегодня преодолевается. Начиная с XIX века сексуальная потенция становится символом подлинного богатства. Бедные — это импотенты. Речь идет о том, что люди неправильно распоряжаются сексуальностью либо по причине зажатости, либо из-за незнания опций. Сексология проливает свет на особенности современного общества. Экспликация «сексуального» происходит во всех сферах: в публицистике, эстетике, психологии, экономике. Это разрушило монополию государства на ре­гулирование отношений разнополых личностей. Были оправданы такие опции, как гомосексуализм, автоэротизм и другие формы девиантного полового поведения, если они не имеют криминального характера. Об­острилось внимание к интимной сфере жизни. Исследуется структура перверсивного опыта, сексуальное поведение кодируется в терминах не драмы, а наслаждения.

Современность характеризуется резким снижением рождаемости в высокоразвитых обществах. Это свидетельствует о преемственности менталитетов Нового мира и старой Европы. С одной стороны, можно говорить о восстании против мировоззрения нищеты — наследия индустриально-городского общества. С другой стороны, о резком сни­жении рождаемости в постаграрных обществах. (В Японии, Германии, Италии — 0,9 %.) В США процент выше за счет притока мигрантов, но ценой маргинализации выходцев из Европы. Это служит основой рассуждений о взаимозависимости благосостояния и низкой рождае­мости. Слабая биологическая инвестиция — так в терминах экономики можно описать нежелание обременять себя детьми — характерна для развитых стран. Таким образом, можно говорить о детско-мате-ринской нищете в обществах благоденствия. Отказ от родительского долга отчасти оправдывается дороговизной воспитания и образования детей. Если посчитать, то сегодня в постиндустриальных обществах со­держание ребенка обходится дороже, чем позолотить шпиль на церкви. В современных высокоразвитых обществах период детства протянулся почти на 30 лет, причем сами взрослые дети не ощущают своих приви­легий, а родители живут в постоянном страхе за будущее своих детей. Таким образом, суть дела не в недостатке средств на воспитание и об­разование, а в недостатке родительского тепла. Низкую рождаемость нельзя объяснить ссылками только на профессиональную занятость женщин и на дороговизну воспитания. Современные государства тра­тят такие средства на поддержку материнства и детей, каких никогда в истории ни одно общество не вкладывало. Кроме того, контрацептивы снижают количество не желаемых детей, и случаев избавления от них становится меньше. Правда, в России это настоящая проблема, острота которой определяется не только неустроенностью молодых родителей, но и увеличением числа больных детей. И все-таки причина падения рождаемости лежит в изменении стандартов комфорта. Люди уже не желают обременять себя лишними заботами о других.

В современных обществах идет беспримерная борьба за уменьше­ние страданий от болезней. Цивилизационный процесс, затронувший больницы, проявляется в том, что кроме хирургов весьма важными фигурами там становятся психологи и социологи. Даже старики и ин­валиды занимаются спортом. Болезнь становится не просто формой жизни, но и сопровождается культурой диеты и фитнеса, что ведет к расширению курортов, грязелечебниц и т. п. Еще сто лет назад Томас Манн в «Волшебной горе» определял курорт метафорой материнского инкубатора. Наступление на страдания происходит благодаря разви­тию разнообразных медицинских служб. Разрабатывается утонченная герменевтика болезней, которые представляются с позитивной сто­роны, как шанс для больного проявить заботу о себе. На Западе клини­ческий архипелаг оснащен различными средствами, делающими жизнь больного не только вполне сносной, но и комфортной, имеющей свои прелести и радости. Кроме специалистов современные клиники имеют совершенный гуманистический патронаж.

Горючим веществом развития современной технологии и экономики является строительство общества как гигантской теплицы, в которой благоденствуют люди. Свободное время тратится на развлечения. Львиную долю его съедают путешествия, передвижение в поисках удовольствий. Современные тела — это тела водителей или пассажи­ров автомобилей. Два из трех моторизованных передвижений тратятся на неэкономическую и не профессиональную деятельность. Прежде всего, бросается в глаза расцвет туризма: сегодня количество путе­шествующих людей и потраченного на туризм времени во много раз превосходит то, что было раньше, даже если учитывать кругосветные путешествия. В целом свободное время тратится не на производитель­ный труд, а на соревнование по части разного рода забав и развлечений. Но вряд ли это может служить аргументом в пользу освобождения. Большинство людей развлекается по установленному образцу, доволь­ствуясь тем, что предоставляет индустрия наслаждений. Отсюда при­стальное внимание современной философии должно быть обращено на сферу досуга и развлечений.

Контрольные вопросы и задания

1. Что такое футурология?

2. Опишите глобальные проблемы человечества.

3. Каковы основные прогнозы и сценарии будущего?

4. Будущее и политика.

Литература

1. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. — М., 1999.

2. МедоузД. и др. Пределы роста. — М., 1991.

3. Тоффлер А. Футурошок. - СПб., 1997.

4. Тоффлер А. Третья волна. — М., 2000.

5. Хаттингтон С. Столкновение цивилизаций. — М., 2003.

6. Человек, государство, глобализация. — СПб., 2005.