Глава 9 философия и методология науки Методология научного познания

Научное познание в нашу эпоху становится все более массовым заня­тием, оно утрачивает черты таинственности и обретает характер ра­циональной методической деятельности, связанной с выдвижением и проверкой гипотез на основе экспериментов. Научное знание стано­вится своеобразным капиталом, обеспечивающим сферы экономики и политики, инвестируемым в технику и производство. Сами ученые мало напоминают древних магов или беспокойных алхимиков, вы­пытывавших у природы ее «последние тайны». Дифференциация и кооперация научного труда сделала ученых специалистами в част­ных вопросах, и сегодня многие из них знают о развитии смежных дисциплин исключительно из газет и популярных журналов. И все же наука — самая грозная и могущественная сила на Земле. Можно ужасаться при виде того, как ее открытия используются в военных и промышленных целях, создают угрозу существованию всего жи­вого, однако никакое другое знание не способно решать те задачи, которые требуются для выживания человечества. Если раньше на-Учное познание не было столь тесно связано даже с материальным производством, то сегодня, наверное, нет ни одного вопроса, который бы решался без соответствующих научных разработок и анализа, имеете с тем при всей своей эффективности наука наталкивается на определенные границы. Л. Витгенштейн писал: «Мы чувствуем ^Что, если бы даже были получены ответы на все возможные научные вопросы, наши жизненные проблемы совсем не были бы затронуты этим»¹. ¹ Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. — М., 1994. — С. 72.

Действительно, проблемы этики, религии, искусства, жизни не раз­решимы научным путем. Это связано не с исторической, а с принци­пиальной ограниченностью научного знания. Эти проблемы ставятся и решаются при условии допущения некоторых абсолютных ценностей и идеалов, которые не осуществимы в чистом и абсолютном виде, но выступают в качестве масштабов оценки наших дел и поступков. Как правило, люди всегда остаются недовольными результатами своей деятельности, считают, что они еще не достигли идеала. При этом речь идет не о соответствии объективному положению дел, как в научном познании. Можно смириться, если скажут, что вы плохой ученый, но нельзя, если скажут, что вы плохой человек, даже если вы совер­шили плохой поступок. Вы не сможете ответить: «Я знаю». То, что про­стительно в сфере умения и знания, непростительно в сфере этического или религиозного.

Эти примеры обнаруживают различие и взаимную дополняемость проблем науки и этики, ни одна из них не исключает другую; сферы истинного, прекрасного и должного и соответствующие им знания со­храняют свою самостоятельность в целостном мире человека. Именно это обстоятельство актуализирует философское исследование науки. Ее развитие привело к гордому осознанию того, что наука не нужда­ется в философии, ибо сама справляется со своими собственными проблемами. Действительно, научные проблемы может решить только наука, а не философия или религия. Есть такие смысложизненные трудности, где наука непригодна: если «по-научному» подойти к про­блеме неразделенной любви, то можно найти ее причину (хотя бывает и так, что ни внешность, ни ум, ни хорошие манеры, ни деловитость не помогают завоевать благосклонность в любви), но это не дает даже утешения. Так же в самом научном исследовании используются такие знания, которые не научны по своей природе. Например, здравый смысл, исторические и культурные традиции, социальные и этические нормы, эстетический вкус — все эти качества уже должны быть у уче­ного, отбирающего, оценивающего, понимающего и объясняющего яв­ления окружающего мира. Все это дает основания для вывода, что идея науки должна стать продуктом совместного осмысления теоретиков и практиков, ученых и философов, политиков и общественности. В качестве тезисов для такого осмысления можно назвать следующие характерные черты научного знания.

1) Научное познание обладает чертами всеобщности и необходимо­сти, системности и упорядоченности. Это отличает его от обыденного знания, представляющего свод эмпирических и жизненно-практических сведений. Оно удовлетворяет требованиям проверяемости и опровер­гаемое™, логической обоснованности и экспериментальной реализуе­мости, что отличает его от философско-мировоззренческих и религи­озно-художественных взглядов. Стержень науки — идея объективной истины, понимаемая как соответствие знания объективным законам.

2) Наука универсальна по своему духу, она доступными ей средст­вами и методами стремится познать самые различные предметы и явле­ния. Вполне научными могут быть исследования религии, философии, искусства. Однако наука об искусстве (искусствоведение) и искусство, наука о религии (например история или психология) и религия при этом не совпадают. Науке, наряду с тенденцией специализации и диф­ференциации, также присуще стремление к единству, выражающееся в интеграции и взаимодействии различных дисциплин.

3) Научное знание опирается на систему принципов и категорий, описывающих мир в единстве диахронического и синхронического, случайного и необходимого, прерывного и непрерывного, качествен­ного и количественного и т.д. В своем непрестанном поиске новых теорий она нуждается в пересмотре сложившегося знания вплоть до собственных оснований. В периоды научных революций возникает особенно острая необходимость в изменении стандартных представле­ний о пространстве и времени, закономерности и причинности и т. п. Для этого недостаточно методов эмпирической проверки и логического доказательства, так как эти процедуры опираются на некоторые общие положения, сами нуждающиеся в пересмотре. Пионеры науки свои мировоззренческие взгляды формируют нередко в ходе осмысления авангардных практик в искусстве, этических, философских и даже ре­лигиозных доктрин. Например, оригинальная философия современной науки американского исследователя Ф. Капры «Дао физики» построена из разнообразных культурных достижений, включающих концепции элементарных частиц и полей в физике и психологии, в индийской и китайской философии.

4) Наука отличается от религиозной веры большей свободой науч­ного поиска, верой в разум, стремлением объяснить мир, не прибегая ^{к Ч}УДУ, словом, всем тем, что ученые называют «организованным скеп­тицизмом». Он распространяется не только на религиозные догматы, но и на идеологические, политические, сословные табу и другие запреты, ограничивающие свободу разума. При этом наука не только не свободна ^от Ценностей, но активно формирует их в рамках профессионального сообщества, открытого для дискуссий и критической рефлексии. Занятия наукой требуют беспристрастности, честности и мужества. Поэтому сознание ученого не сводится к актам расчета и проверки, а характеризуется сложными эмоционально-волевыми действиями, включая любовь к истине, веру в безусловную ценность знания.

5) Наука — это форма знания, социальный институт и одновременно форма жизни занимающихся ею людей. Это обстоятельство определяет недостаточность чисто логических или эмпирических критериев до­бываемого ею знания. Как показывает практика, заблуждения в науке могут вызываться деформированными социальными структурами, порождающими жажду власти, репрессивное отношение ко всему неупорядоченному, приверженность узким идеологическим догмам. Нормальная наука возможна в здоровом обществе, где она служит не группе лиц, узурпировавших власть, не военному или промышлен­ному ведомствам, а свободной общественности, которая контролирует применение знания в интересах выживания и процветания людей. Современная профессиональная подготовка научных и технических специалистов должна включать гуманитарные знания, необходимые для выбора таких ценностных ориентации, которые бы соответствовали культурным традициям человечества, способствовали возрождению и развитию России.

Специфика научного познания раскрывается на примере соотноше­ния теории и опыта. Обыденное и практическое знание нередко пони­мают как чисто эмпирическое и на этом основании определяют науку как продолжение здравого смысла. Такое сближение не оправдано, так как наука иногда должна оцениваться с точки зрения здравого смысла и практической целесообразности. Следует сохранять их самостоятель­ность и независимость от подчинения науке. Сегодня даже религия ближе к обыденной вере и надеждам людей, чем современные теоре­тические представления. Действительно, идеализированные теорети­ческие модели современных ученых поражают воображение даже при сравнении их с образами причудливых и грозных богов древности. При этом возникает закономерный вопрос: чем же научные гипотезы отли­чаются от религиозных представлений и художественно-поэтического воображения? Их отличие заключается в том, что наука строит абст­рактные объекты и теоретические модели с учетом жесткой эмпири­ческой проверяемости и логической непротиворечивости. Кроме того, в ней действуют критерии простоты, нетривиальности, системности и т. п. Все это предполагает весьма тонкие и разветвленные связи между теорией и опытом. Собственно, разделение и связь эмпирического и теоретического уровней и составляет особенность научного знания.

Если обратиться к физике Аристотеля, то можно заметить, что ее исходные положения были не чем иным, как эмпирическими обоб­щениями: тело движется под воздействием силы, движение зависит от приложенной к телу силы и сопротивления среды. Подлинно тео­ретические положения в физику вводятся Галилео Галилеем и Исаа­ком Ньютоном: из нескольких аксиом об идеальных объектах при посредстве высказываний, описывающих процедуры реализации этих объектов в экспериментальных условиях, выводятся разнообразные возможные эмпирические следствия, описывающие поведение движу­щегося тела. Метод науки — это единство анализа и синтеза. Сначала ученый выделяет в сложном феномене движения некоторые логически исходные «простые аксиомы». Например: «Если на тело не действует сила, то оно или покоится, или находится в состоянии равномерного прямолинейного движения». Затем выявляются условия, при которых осуществляется реальное движение: сопротивление воздуха, трение и т. п. Наконец, выявляется количественная зависимость между телом, движущимся в идеальных условиях, и «мешающими факторами». Так, разлагая сложное на простое и математически складывая простое в сложное, наука достигает точных вычислений и предсказаний.

Процедуры анализа образуют исходный пункт познания и представ­ляют собой переход от нерасчлененного, синкретичного восприятия мира к выявлению его строения — целого и части, системы и струк­туры, элементов и отношений, причин и следствий, целей и функций и т. п. Наиболее типичный пример анализа — разделение животных на классы и виды в биологии. Синтез — это своеобразная реконструк­ция, восстановление целого из отдельных частей. Если аналитические методы описания и объяснения редуцируют целое к части, то синте­тические процедуры понимания и осмысления, наоборот, стремятся к постижению целостности явлений. Процесс научного познания ха­рактеризуется взаимосвязью анализа и синтеза, которая реализуется в ходе специализации и интеграции знания, например как построение сначала частных, а затем общих теорий.

Абстрактное познание часто характеризуют как рассудочное и фор­мальное, ибо оно связано с поисками общих определений, отвлекаю­щихся от частностей и выделяющих существенное. Этот необходимый прием мысли дополняется синтезом абстракций, способствующим конкретному определению предмета. Например, в механике движение разделяется на отдельные параметры (сила, инерция, трение, сопро­тивление и т. п.), которые затем связываются в уравнениях, позволяю­щих рассчитать движение тел. Конкретное познание определяется ^как система абстрактных определений и понятий и квалифицируется как синтетическая деятельность разума, дополняющего формальный рассудочный анализ.

Взаимосвязи и переплетения теоретического и эмпирического в научном познании имеют разносторонний характер. Поэтому любая попытка одностороннего понимания в духе узкого эмпиризма или тео­ретизма приводит лишь к тому, что изгнанные, как несостоятельные, элементы теоретического или эмпирического проникают в другое место. Действительно, анализ эмпирического базиса, фактов, которые считаются учеными и философами эмпиристской ориентации надеж­ной основой науки, абсолютными истинами, непосредственно кон­статирующими «саму реальность», обнаруживает, что на самом деле факты — это очень сложные по своему составу компоненты знания.

Во-первых, факты — не случайные, а специально отобранные «суще­ственные» явления. Во-вторых, эти явления описываются, обобщаются и интерпретируются. Стало быть, они — не непосредственные конста­тации того, что есть «на самом деле». Факты — это дело рук ученого, ис­пользующего не только теоретические установки, но и эксперименты, и приборы для установления фактов. Однако на основании теоретиче­ской «нагруженности» наблюдений и измерений было бы неосмотри­тельно утверждать, что факты ничего не значат, ибо устанавливаются на основе теории. На самом деле они подтверждают реализуемость теории. Экспериментальные и технические устройства — это вопло­щенные в материале теории, свидетельствующие об их применимости. Конечно, здесь не достигается полная реализация идеальных объектов и теоретических моделей, однако создаются хотя и искусственные, но реальные условия их исполнения, которые могут варьироваться и контролироваться, рассчитываться и учитываться в форме матема­тических моделей, таблиц, графиков, формул и т. п.

Построение научной теории проходит ряд этапов. На базе эмпи­рических данных осуществляются их классификация, обобщение, логическая и математическая обработка. Теоретик стремится разде­лить эмпирические обобщения на основные и производные, построить логически взаимосвязанную систему, состоящую из гипотетических и опытно проверяемых высказываний. При этом необходимость объ­яснения явлений заставляет прибегать к гипотезам более глубокого, нежели эмпирический, уровня, отражающего причинно-следственные, существенные и необходимые связи. Для этого строятся теоретические модели глубинных процессов, опирающиеся на систему абстрактных и идеализированных объектов.

Наиболее существенный этап построения теории — разделение сово­купности относящихся к изучаемой предметной области высказываний на теоретический и эмпирический уровни. Теоретическая схема пред­ставляет собой корреляции абстрактных объектов, выражаемые в форме уравнений, «х» и «у» которых соответствуют понятиям, напри­мер «массы», «силы» и т. п. Математические уравнения представляют взаимосвязи теоретических объектов и выступают в качестве их опре­делений. Важный момент данного этапа развития теории — соотнесе­ние эмпирически наблюдаемых и теоретических объектов на основе так называемых операциональных определений, отражающих процедуры реализации объектов теории в экспериментальных ситуациях. Если наглядно представить теоретический язык как иностранный, а эмпи­рический как русский, то операциональные определения выступают в роли словаря. Например, в высказывании «температура тела про­порциональна кинетической энергии молекул» связываются вместе теоретический и эмпирический термины и одновременно описывается процедура измерения температуры термометром.

В дальнейшем теория подлежит процедурам аксиоматизации и формализации. В ходе аксиоматизации анализируются теоретиче­ские высказывания, и среди них выявляются более фундаментальные, восстанавливаются скрытые допущения и вводятся необходимые для логического вывода аксиомы и постулаты, а также выполняются логические требования полноты, непротиворечивости, разрешимости, независимости и простоты для исходных положений теории. Форма­лизация представляет собой отвлечение от содержательного значения теоретических высказываний и построение логико-математической модели. При этом выявляется общность содержательно различных тео­рий, уточняется язык теории, который функционирует как исчисление.

В целом научная теория представляет собой систему знания, ко­торая удовлетворяет требованиям непротиворечивости, логической согласованности, простоты, выполняет функции описания, обобщения, объяснения и предсказания, способствует интеграции знаний. Это до­стигается за счет различения и согласования содержательно-понятий­ной, теоретической и эмпирической подструктур науки. Положения верхнего уровня не имеют наглядной и эмпирической интерпретации, а получают ее благодаря логической связи с другими эмпирически проверяемыми высказываниями, образующими проверочную основу теории и непосредственно описывающими данные наблюдения и из­мерения.

Естественно, что при этом могут быть построены самые разные гипотетические конструкции, более или менее эффективно описываю­щие, объясняющие предметную область. Наука, особенно современ­ная, отличается терпимостью к самым необычным гипотезам, однако предъявляет к ним достаточно жесткие критерии. Прежде всего такие гипотезы должны быть принципиально проверяемыми. Для этого необ­ходимо, чтобы из них посредством операциональных определений вы­водились эмпирические следствия. Однако этого недостаточно, так как теоретические высказывания имеют общий характер, и для их полного подтверждения необходимо проверить огромное количество фактов. Поэтому в науке часто удовлетворяются высокой степенью вероятно­сти. В дополнение к проверяемости (верифицируемость) применяется и критерий принципиальной опровергаемости (фальсифицируемость). Это может показаться странным — требовать движения опровергаемых гипотез. Однако К. Поппер, австрийский философ науки, активно ра­ботавший в Англии после эмиграции из фашистской Германии, моти­вировал этот критерий тем, что наука развивается, и следовательно, судьба ее теорий — быть опровергнутыми и замененными другими, бо­лее совершенными теориями. Смелые предположения и решительные опровержения — так звучит его требование.

Вместе с тем, если внимательно рассмотреть, как в науке происхо­дит проверка и опровержение теорий, то можно убедиться, что этот процесс необычайно сложен и интересен тем, что в ходе его не только отвергаются устаревшие знания, но и формируются новые идеи и гипо­тезы, которые затем становятся основой принципиально новых теорий. На первый взгляд требование опровергаемости в науке не выполняется: любой ученый защищает свою гипотезу, и это проявляется не только в сборе подтверждающих данных, но и наличием целой системы за­щитных средств, благодаря которым можно сохранить исходную идею даже в том случае, если приводятся отрицательные, опровергающие ее данные. Например, в ответ на них исследователь может не признать точность, адекватность отрицательных экспериментальных результа­тов. Факты вовсе не так уж «упрямы», как их нередко представляют. Поскольку они зависят от точности приборов, от интерпретации наблюдений, от методов статистической обработки, всегда есть воз­можность подвергнуть их сомнению. Поппер видел в этом проявление догматизма. На самом деле — это здоровый консерватизм, способствую­щий уточнению как теорий, так и фактов, ведь в случае расхождения теоретических предсказаний с эмпирическими данными виновником может оказаться не только теория, но и неправильно установленные данные. Если же факты не вызывают сомнений, то перестройке под­лежит теория. Она также проходит несколько этапов: от выдвижения вспомогательных объяснений и изменения некоторых узловых компо­нентов теоретической модели до полного пересмотра фундаменталь­ных предпосылок. Последнее характерно для научной революции.

Революции в познании — продукт взаимодействия весьма раз­нообразных факторов. Они могут быть связаны с социальными из­менениями, в результате которых меняются статус, мировоззрение и самосознание ученых. Важную роль в развитии науки могут при­обретать авангардные движения в культуре, под влиянием которых вырабатываются новые способы видения и понимания мира. Однако воздействие социокультурных факторов на науку становится значи­мым в том случае, когда в самой науке созрела кризисная ситуация, когда новые научные факты оказались необъяснимыми ресурсами имеющихся теорий. При таком положении дел приходится пересмат­ривать устоявшиеся теоретические представления о природе, сущности движения, пространства, времени, причинности и т.п. Критическая ситуация в науке оказывается предметом философских размышлений. Чтобы разрешить критическую ситуацию в физике конца XIX - начала XX веков, пришлось переосмыслить многие понятия классической фи­зики. Например, отказаться от якобы очевидных различий между поня­тиями «тяготение» и «инерция», «тяготение» и «ускорение», «масса» и «энергия», изменить традиционные представления о независимости масштабов измерения пространства и времени от движения.

Революционные ситуации могут складываться не только в естест­венных науках, но и в социальном и гуманитарном познании. Причем роль субъективного фактора в разрешении подобных кризисов в со-циогуманитарных науках гораздо выше, чем в естествознании. Будучи участником жизненного мира данного сообщества, субъект-теоретик разделяет с ним мировоззрение и ценности культуры, в которой он получил образование. Так, например, выступая от имени поколения своих современников, субъект исторического познания стремится пересмотреть предшествующую историю. Тем самым он способствует более полному и всестороннему пониманию исторических событий.

Специфика соииально-гуманитарного познания

В широком смысле слова всякое, в том числе и естественно-научное, по­знание социально, так как осуществляется общественным существом — ученым, укорененным в жизненном мире, получившим определенное образование и воспитание и разделяющим традиции, идеалы и нормы общества. Социальность познания определяется также и тем обстоя­тельством, что объект исследования оказывается тематизирован до-теоретическим способом, и его выбор, селекция, интерпретация перво­начально определяются интересами, потребностями, мировоззрением определенной исторической эпохи. Например, теории Ньютона и Эйн­штейна отличаются не только полнотой и глубиной, но и различными картинами природы, которые складываются как социально значимые представления о мире. Отмеченная социально-практическая обуслов­ленность знания сегодня уже не рассматривается, как во времена Бэкона и Декарта, в качестве мешающего или искажающего истинное отображе­ние реальности фактора. Напротив, демократическое общество, культи­вирующее нормальные человеческие потребности, опирающееся в своей политике (в том числе и научной) на общепринятые нормы и ценности, заинтересовано в объективной истине.

Познание социальной и природной реальности имеет свою специ­фику, состоящую в том, что социальные явления и процессы, будучи продуктами человеческой деятельности, не могут быть познаны без учета целей, намерений, мотивов действующих в истории людей. Конечно, это не исключает того, что социальный мир может позна­ваться как некоторая объективная система, обладающая автономной структурой и законами. Однако такой способ рассмотрения соци­альных явлений оказывается недостаточным. Он был бы нормален для инопланетян, изучающих поведение жителей Земли в качестве посторонних наблюдателей. Не зная о внутренних мотивах поведения людей, они описывали бы его на основе статистических методов, так как мы изучаем, допустим, движение молекул. Такой способ может быть эффективен для изучения законов функционирования больших масс людей, но не поступков отдельных мужчин и женщин.

Социальные действия интенционалъны, то есть осмысленны в ши­роком смысле этого слова, и нуждаются в понимании. Оно укоренено в антропологию, в культурные традиции, в том числе и неэксплици-рованные. В деятельности идеальные нормы и ценности проявляются в групповых ожиданиях и типе поведения как культурные образцы, выражающие самосознание сообщества.

Система норм социального поведения выступает и как основа языковой коммуникации..Социальная теория ориентируется на ин-ституализированные ценности и традиции, исполняющие роль норма­тивов действия и общения. Это ведет к существенной модификации естественно-научной теории за счет дополнения ее нормативной и аксиологической дисциплинами. Получившаяся в результате модель применяется не к событиям или к смысловым образованиям как та­ковым, а к институционально значимым нормам, которые не зависят от интенций субъекта и, наоборот, определяют субъективное полагание смысла. Нормы и правила манифестируют институты, и их объектив­ный смысл раскрывается благодаря пониманию социальных фактов.

Понимание и объяснение

В естественно-научной теории понятия и принципы образуют логически связную систему, которая благодаря интерпретации функ­ционально соотносится с эмпирическим базисом. Построение социо­логических теорий также пошло по пути введения таких теоретических понятий, которые выполняют определенные функции. Однако в соци­альных науках эти связи как объективны, так и интенциональны: цели действующего субъекта определяются нормами общества, а также зависят от технических средств их реализации. Таким образом, ока­зываются в одинаковой мере возможными два пути: раскрытие объ-ективно-интенциональных связей на основе понимания и построение биологической модели, в которой организующим началом поведения изолированных индивидов выступает единство системы. Это и при­водит к расцвету герменевтики и системного подхода в современной методологии социального познания.

Толкотт Парсонс (1902-1979) определяет общественную систему как взаимосвязь институтов, интегрирующих традиции и роли, необ­ходимые для существования социума. Очень эффективной для объяс­нения функционирования норм оказывается кибернетическая модель: институты выполняют функцию регуляторов, обеспечивающих суще­ствование системы. Парсонс выделяет внешние и внутренние условия самосохранения и считает особо важными ценностные параметры, кото­рые пригодны для измерения: 1) степени реализуемости поставленных целей; 2) приспособляемости к экстремальным условиям; 3) интеграции и стабилизации существующих институциональных норм и образцов.

Модели, опирающиеся на биологические методы бихевиоризма, ока­зываются недостаточными для описания общества. Приспособление к среде не объясняет того обстоятельства, что масштаб исторической жизни определяется интерпретацией господства в той или иной си­стеме. Ценности, которые определяют поведение людей и использу­ются для управления, не даны, а «находятся» и обсуждаются в процессе политической деятельности. И это не теоретический процесс, так как Ценности канализируют энергию влечений, что и делает их предметом как объективного, так и интенционального понимания.

Понимание и объяснение

Представители аналитической школы, развивавшие традиции по­зитивизма, исходили из методологического единства естественных и гуманитарных наук. Объяснение исторического события они видели ^в сведении или выведении его из законов. Такой метод достаточно эффективен в естествознании. Ссылка, например, на то, что вода расширяется при переходе в другое агрегатное состояние, вполне до­статочна для объяснения разрушения бутылки с водой, оставленной на морозе, а также для однозначного предсказания результата в этих условиях. Карл Гемпель (1905-1997) считал, что именно такая схема объяснения используется в исторических науках и не развертывается только по причине тривиальности самих исторических законов. «Иму­щие власть не откажутся от нее», «власть развращает», «побеждает тот, кто лучше вооружен» и т. п. трюизмы составляют некую практическую мудрость, и поэтому историку не приходит в голову возводить ее в ранг теории. Согласно Гемпелю объяснение действий людей «ничем сущест­венно не отличается от причинных объяснений в физике или химии»¹. ¹Нетре1 С. G. Oppenheim P. The Logic of Explanation. - N. Y., 1953. - P. 327.

Между тем именно это допущение и есть самый спорный пункт сто­ронников объяснения. Почему умерла Клеопатра, а Джордано Бруно был сожжен на костре? Объяснения этих событий ссылками на то, что змеиный яд опасен для организма, а все живое способно гореть, ничего не дает историку. Проблема в том, почему Клеопатра решилась умереть и отчего выбрала такое странное средство, как змеиный укус в грудь? Почему люди приговорили Бруно к смерти и исполнили при­говор таким чудовищным с нашей точки зрения способом? Очевидно, что на подобные вопросы нельзя ответить, не прибегая к ссылкам на цели и намерения людей, традиции и институты общества.

Критику номологического объяснения предпринял Уильям Дрей (р. 1921). По его мнению, ссылка на общие законы ничего не объяс­няет: требуется ссылка на частные условия и обстоятельства. Задача историка, по мнению Дрея, состоит в «наполнении» тривиальных исторических обобщений конкретными обстоятельствами. При этом возникает парадокс: общие законы ничего не дают для объяснения кон­кретных исторических действий, а ссылка на конкретные обстоятель­ства делает ненужным применение общих законов. Историк вынужден балансировать между крайностями, и вопрос о роли законосообразных объяснений в истории во многом зависит от выбора предмета иссле­дования: крупномасштабные социальные действия обществ, народов, классов, групп или поступки отдельных людей. В своем споре Гемпель и Дрей выбрали крайние позиции и таким образом снова продемон­стрировали односторонность абстрактных моделей. По сути, в спорах об «исторических законах» выявились крайние позиции. Исайя Берлин писал: «Несмотря на все старания открыть законы истории, не было найдено ни одного даже мало-мальски достоверного принципа, исходя из которого историки могли, зная начальные условия, дедуцировать прошлые или будущие события»¹. Berlin J. The Concept of scientific History. — Philosopical Analysis and His-tiry. _ _N_ у., 1966. - P. 13.

Положительным результатом прошедшей дискуссии можно считать осознание неуниверсальности дедуктивно-номологической модели научного объяснения: тезис о «дедукции» скрыто предполагает опору на «обстоятельства», которые определяют то или иное историческое событие, что приводит к вырождению объяснения, которое перестает быть законосообразным и относится только к индивидуальному собы­тию. Это означает, что теория рационального действия должна быть дополнена другими моделями поведения.

При определении специфики социально-гуманитарных наук следует избегать двух крайностей. Одна состоит в построении их по образцу ес­тественных. Одним из первых тому примеров можно считать «Логику» Джона Милля (1806-1873), который в качестве метода социальных наук разработал индуктивную логику. Она эффективно применялась в экономике и социологии, однако вызывала критику со стороны гу­манитариев — историков и специалистов так называемых наук о духе. Если Милль считал достаточным для познания общества обобщение причинно-следственных связей, установление устойчивых зависи­мостей между объективными обстоятельствами и субъективными действиями, то крупный немецкий историк XIX века Вильгельм Диль-тей считал задачей гуманитариев не объяснение действий на основе общих законов, а их понимание на основе «вживания» во внутренний мир людей. Выдвинутый Дильтеем проект «понимающей науки» стал основой альтернативного, так называемого герменевтического подхода (от греческого слова «герменевтика», означающего понимание, истол­кование). Позднее идеи Дильтея были развиты Х.Т. Гадамером.

Феномен понимания пронизывает все межчеловеческие отношения, включая историю, политику, обмен мыслями и переживаниями, нрав­ственные поступки и эстетические вкусы. Герменевтика не сводится к методике или методологии потому, что отнюдь не абсолютизирует познавательные акты, а напротив, указывает, что важнейшие предпо­сылки естественных и особенно гуманитарных наук базируются на не­которых жизненных решениях и связаны с неэпистемическим опытом переживания вины, ответственности, желания свободы и справедливо­сти, с чувствами веры и надежды. Ее главное значение в современной технической культуре состоит как раз в том, что она указывает на зна­чимость этого опыта.

Дополнительность научного, нормативно-ценностного и герменев­тического подходов может быть реализована в плоскости коммуника­ции. В этом случае социальные институты, задающие критерии рацио­нального решения, а также технического, инструментального действия, и духовная общность людей на основе традиций, идеалов и ценностей опосредуют друг друга в процессе человеческой коммуникации. Куль­турные феномены имеют двойственную природу: с одной стороны, они играют функциональную роль, а с другой — выступают носителями со­циальных значений и смыслов. Именно это обстоятельство открывает взаимную дополнительность естественных и гуманитарных наук.

В социальных науках субъектно-объектная модель трансфор­мируется с учетом того обстоятельства, что ученый, изучающий общество, сам к нему принадлежит. Это означает, что оно соединяет в себе теоретическое и дотеоретическое знание об обществе. Исследо­вательская практика есть часть общественной системы: то, как ученые дискутируют друг с другом, в какие отношения они включаются в ходе интеракции в рамках научных институтов, какие нормы и образцы они разделяют — все это не зависит от индивидуального выбора. Ис­следовательская практика становится частью повседневных практик и может проводиться соответствующими методами. Пренебрегать ли в социальных науках этой зависимостью от социального жизненного мира? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо уточнить: что такое участие в жизненном мире? Сводится ли оно к языковой деятельности или включает какие-то иные способы принадлежности к воспроизвод­ству общественных отношений?

Выражение «быть составной частью социального мира» можно пояснить указанием на символы, которые производят люди как гово­рящие и действующие существа: утверждения, убеждения, ценности, произведения искусства, предметы материальной культуры, а также на институты, общественные системы и другие стабилизирующие уч­реждения. Социальный исследователь должен определенным образом «относиться» к изучаемой им социальной реальности. Чтобы описы­вать, надо понимать, а чтобы понимать, надо быть участником. Ясно, что такое «отношение» участия не похоже на наблюдение и не может контролироваться принятыми в науке способами, ибо наблюдение сцепляется с пониманием смысла.

Смыслопонимание — это коммуникативный опыт, предполагающий участие в процессе понимания. Этот процесс можно назвать перформа-тивным в том смысле, что речь выступает формой действия, то есть это не просто сообщение о социальной реальности, но ее изменение. Пред­писания институтов и других общественных учреждений подлежат исполнению. Это предполагает герменевтическую просвещенность социального субъекта. Однако как соединить установку участника социального жизненного мира с объективной установкой его иссле­дователя? Как один и тот же человек может совмещать обе позиции? Сегодня мы уже не можем принять ни позитивистское, ни герменев­тическое решение этого вопроса. В качестве выхода используются методологические возможности коммуникативного опыта.

Восприятие высказываний другого человека предполагает понима­ние последнего как участника социального и языкового взаимодейст­вия. Социальный исследователь всегда втянут в разговор как партнер, интервьюер, слушатель, зритель и включен в речевое взаимодействие личностей. Установка одной личности на другую выражается ценно­стно и отличается от констатации истинного положения дел. Человек всегда оценивает то, что есть, на основе социально значимых образцов. Коммуникативное действие включает как собственное предпочтение, так и оценку притязаний другого. Объективная позиция в социальной науке также строится на оценках, ибо социальная реальность (то, во что верят познаваемые субъекты) может расцениваться как «пред­рассудок», «проекция», «иллюзия» и т.п.

Представители «объективизма», абстрагирующиеся от роли субъ­ективных намерений, на самом деле вовсе не избавляют от них ре­альную историю. Игнорируя человеческий фактор, они не способны контролировать его реальное воздействие на ход истории. При этом так называемые исторические законы существенно отличаются от законов природы именно тем, что они проходят через сознание людей и реали­зуются с учетом их понимания. Те или иные представления об обществе основываются на жизненных интересах и в борьбе за их реализацию. Более того, эти интересы не всегда правильно осознаются, ибо высту­пают предметом идеологической интерпретации, и именно поэтому нередко в истории случается то, чего никто не хотел. Последнее об­стоятельство, отмеченное Марксом, приводит к необходимости дистан­цирования от переживаний, намерений, целей и желаний людей при объяснении истории. Односторонний подход к обществу, опирающийся только на «понимающую» науку, страдает не меньшими недостатками, чем объективистский подход. Действительно, религиозные, идеологи­ческие, моральные и т. п. ценности, верования и убеждения — весьма мощные факторы исторического развития. Вместе с тем весь этот массив духовного опыта также нуждается в критическом анализе и об­основании. Наука и рациональная философия могут способствовать просвещению людей и развитию адекватных жизненно-практических знаний, не идеологий и утопий, а таких стратегических ориентации общественного развития, которые действительно будут способствовать выживанию и процветанию людей.

Противопоставление естественно-научного и социогуманитарного знания нередко опирается на различие истинности и ценности. При этом считается, что наука описывает факты и события такими, как они есть, и воздерживается от ценностных суждений. Наоборот, мораль и религия постоянно осуждают действительность на том основании, что она не соответствует высшим ценностям. Постулат свободы науки от ценностных суждений, сформулированный Максом Вебером, соответствует современному пониманию науки как средства для до­стижения общественных целей. Но парадокс состоит в том, что наука и техника, понимаемые как средства, на самом деле определяют и цели: сегодня планы развития и политические решения принимаются с уче­том мнений экспертов и научных консультантов, которые опираются при постановке задач на технические возможности. Таким образом, планирование общественного развития опирается не столько на ду­ховные ценности или субъективные желания, сколько на объективные возможности техники и экономики.

На этом основании гуманитарии резко критикуют вмешательство науки в жизненный мир человека и стремятся подчинить науку мо­рали и другим духовным ценностям. Но такое подчинение было бы по-своему опасным. Дело в том, что мораль тоже не может основываться сама на себе и сама выступать критерием плохой или хорошей морали. Таким образом, речь должна идти не об односторонней, опирающейся либо на точное знание, либо на моральные ценности философской ме­тодологии социогуманитарного знания, а о взаимосвязи науки и этики. Разумеется, теоретического понимания их самостоятельности и вместе с тем взаимозависимости еще недостаточно. Необходимо добиться того, чтобы в самой социальной системе были созданы условия для их взаи­модействия и взаимопереплетения. Понимание того обстоятельства, что человек выступает одновременно субъектом и объектом социогуманитарного знания, составляет заслугу Маркса. На примере анализа буржуазной политической экономии он показал, что исследовательская практика — не инструмент нейтрального познания законов функционирования общественной системы, а ее важ­нейшая составная часть. Науку Маркс определяет как критическую реф­лексию, разоблачающую идеологические предпосылки во всех формах сознания. Такая теория понимается им как важнейшая часть социальной практики, направленной на самоизменение общества. Современные кри­тические исследователи Т. Адорно, Г. Маркузе, Ж.-П. Сартр, М. Фуко, Ж. Делёз, Ж. Бодрийяр и др., опираясь на идеи Маркса, предприняли интересные попытки развития стратегий эмансипации науки от идео­логического горизонта буржуазного сознания. Осмысление дискуссий о критической функции социогуманитар-ного знания приводит к выводу, что освобождение не приходит со сто­роны, и поэтому сама общественность должна найти в себе мужество в отстаивании собственных интересов и в разоблачении идеологиче­ских мифов. Особая ответственность при этом возлагается на ученых, которые должны учитывать и контролировать последствия практиче­ского использования науки. Общество должно стимулировать широкие общественные дискуссии, касающиеся стратегических установок, пла­нов, ценностных норм. Только так может быть построено «открытое» общество, то есть такое, в котором познание и критическая рефлексия будут способствовать его развитию.

Контрольные вопросы и задания

1. Перечислите и раскройте специфику основных методов научного познания.

2. Какова роль вненаучного знания в науке и культуре?

3. Определите специфику гуманитарных наук.

4. В чем вы видите различие объяснения и понимания?

5. Какие проблемы поднимает философия техники?

6. Разделяете вы мнение технофобов или, наоборот, верите в то, что научно-технический прогресс сделает нашу жизнь лучше?

Литература Степин В. С. Философия и история науки. — М., 2005.