Глава IV

Трагедия советской критики.

Борьба за место под солнцем

и жизнь вдали от софитов:

младоформалисты, бахтин,

Пумпянский и другие

С концом формальной школы в начале тридцатых годов двадцатого века история русского литературоведения и критики приобретает чётким образом дуальный харак­тер. С одной стороны, особенно после эпохи Большого Террора в 1937-39 гг. и ещё ярче после периода борьбы с «космополитизмом» 1948-52 гг., всё более определённым и выпуклым становится облик так называемого офици­ального, «сталинского» литературоведения, основные черты и признаки которого настолько отлились в бронзе многочисленных многотомных монографических серий и «Историй литературы», что давят на стиль и методы ли­тературоведческих исследований даже сегодня. С другой стороны, и в это время отдельные учёные, тогда настоящие одиночки, творили свои труды, посвященные литературе, вне этой магистральной, заглушающей всё живое линии советской науки о литературе. Надо сразу же оговориться и сказать, что, во-первых, и эта «подпольная» критика и наука о литературе не всегда могли (или даже желали) пол­ностью поместить себя в поле противостояния советскому литературоведению, а во-вторых, среди бескрайнего моря этого литературоведения можно было обнаружить вполне деловые, объективные исследования.

Вступая в период, знаменуемый, с одной стороны, ста­новлением, торжеством и крушением советского литературо­ведения, а с другой стороны, подпольным формированием, постепенным развитием и финальным становлением уже

Младоформалисты, Бахтин, Пумпянский и другие 133

и наше время других, не-советских направлений литерату­роведения, следует иметь в виду три момента. Первый, и может быть, самый весомый и интересный в историческом, общественном плане заключается в том, что этот двойной процесс развития русского литературоведения параллелен социальному процессу, происходившему в русском обществе (шире того - в советском обществе). Для нас здесь важно то обстоятельство, что перипетии литературоведения, как и всей широко понимаемой идеологической сферы, прямо влияли на социальные и общественные сдвиги и разломы, зачастую их непосредственно вызывая. Один из наибо­лее показательных примеров здесь - это резкое и очень раннее разделение всей идеологической сферы на «нашу» (в разные периоды - коммунистическую, пролетарскую, большевистскую, советскую) и «не нашу» (соответственно, антикоммунистическую, буржуазную/эксплуататорскую, • обывательскую»/«безыдейную», антисоветскую/капи­талистическую/западную). Эта дихотомия потом распро­странилась и на чисто материальную, производственную, экономическую сферу, когда «не наши» продукты, товары, научные и технологические методы стали подвергаться го­нению, исключению из общественной сферы. Любопытно, •по параллельно существованию «подпольного» литера­туроведения и в этой сфере установилась «подпольная», л иначе говоря, секретная, «закрытая» табель о рангах, в которой всё «не наше» (иностранное) автоматически по­лучало более высокий статус.

Как мы только что указали, в «подпольном», «параллель­ном» литературоведении было несколько направлений. Одно состояло в попытке как-то поддерживать, развивать те же литературоведческие темы, направления, методы, что параллельно развивались в западной науке. Динамика развития науки на Западе и динамика соответствующих про­цессов в русском литературоведении советской поры - это второй момент, который следует иметь в виду. Следующее і іаправление выразилось в стремлении охранять и развивать те чисто русские философские поиски, которые были пред­приняты в конце XIX- начале XX века. Это направление характеризовалось тягой к тому, что мы назвали «новой

134