Глава XI
Религия человечества
Токвиль выявил специфическое значение современного демократического индивидуализма – а наш индивидуализм является современным и демократическим – посредством сравнения с установками, которые преобладали в предшествующих обществах, додемократических, «аристократических».
Таким образом, как я говорил, в аристократическом обществе идут рука об руку забвение себя («преданность») и безразличие к человечеству вообще, в то время как в демократическом обществе идут парой чувство самости (невозможность забыть о себе) и чувство человечества вообще, чувство подобного себе.
195
Идея человечества, понятие рода человеческого существовали задолго до современной демократии. Они были четко сформулированы греческой философией, которая именно для того, чтобы определить человека разработала понятия рода и вида: человек был для нее политическим животным и разумным животным.
196
В былые времена самым тяжелым преступлением, которое люди не могли простить, было святотатство – преступление против Бога или богов, - а также его аналоги: цареубийство и отцеубийство. При новом, демократическом порядке самым тяжелым преступлением, для которого не существует срока давности, является преступление против человечества (или человечности).
Это недавно возникшее понятие сегодня находится в центре многочисленных дискуссий.
198
Андре Фроссар, которого этот вопрос очень занимал, предложил такое определение: преступление против человечества (человечности) имеет место тогда, когда людей убивают просто потому, что они родились, а не за то, что они совершили или способны совершить.
То, что нет полностью удовлетворительного определения для понятия преступления против человечества, является, конечно, большим затруднением для юристов и для проведения определенного рода процессов. Вместе с тем, такая юридическая неопределенность чаще всего сопровождается моральной убежденностью: некоторые преступления представляются нам качественно отличными от других, нам кажется, что они наносят человечеству более глубокие и более неизлечимые раны. Они имеют, так сказать, характер святотатства. Тем самым они как бы вынуждают нас признать человечество чем-то «священным». Именно во время французской Революции стали говорить о «преступлениях, оскорбляющих человечество».
199
Человеческая деятельность на самом деле имеет два движущих стимула: уклонение от зла и желание блага.
202
Глава XVII
Господство морали
Существует два главных способа представлять себе человечество, преодолевшее политические условия существования или поднявшееся над ними: человечество, организованное в соответствии с правом, и человечество, живущее в соответствии с моралью.
298
Декларации прав человека являются, безусловно, более благородными, но одновременно и гораздо более расплывчатыми текстами, чем национальные законы и Конституции.
299
Каждый человек в принципе способен знать права человека и применять их в интересующих его случаях. Но это и есть как раз то определение природного состояния, которое давали ему первые либеральные авторы, в частности Локк! Власть судей грозит вернуть нас в первобытное состояние, которое есть не что иное, как состояние войны.
300
Дело в том, что христианская любовь никогда не обращена только на ближнего. Скажу грубее: ближнего любят не ради него самого, а «ради Бога». (Ницше, хотя и был яростным противником христианства, говорил, тем не менее, что любовь к ближнему ради Бога – это самое утонченное моральное чувство, до которого пока смогло подняться человечество.) Ближний любим как создание Божье, как его образ. И он любим «во Христе» или «во имя Христа». Эти различные выражения не эквивалентны, но они направлены к единому центру христианского сознания: человеческие чувства, намерения, действия, вписываются в христианскую перспективу, только если они обращены в первую очередь к Богу. В общем, это довольно логично.
Христианская любовь к ближнему имеет особое, так сказать, техническое наименование: милосердие. Однако милосердие – это не только религиозное понятие, это одновременно и понятие политическое, если взять термин «политика» в широком смысле. Если любовь к ближнему предполагает любовь к Богу, она предполагает любовь к истинному Богу. Следовательно, она является подлинной, она является милосердием в полном значении слова только в истинной Церкви, то есть в неком ограниченном круге верующих, каким бы обширным он ни был. Отсюда формула: вне Церкви нет спасения. Милосердие в таком случае становится разделяющим фактором, со всеми вытекающими отсюда фактами нетерпимости и преследования, которые мы можем наблюдать в истории Церквей. Безусловно, здесь-то и кроется историческая, политическая, моральная и логическая причина замены милосердия «гуманностью» - в том смысле, которое это слово приобрело в XVIII веке как высшая из добродетелей. Христианский универсализм в принципе не имеет границ: поскольку каждый человек является образом Божьим, милосердие направлено на всех людей. В то же время, этот универсализм, чтобы реализоваться, обосабливается в определенно Церкви, которая далеко не охватывает все человечество. Получается, таким образом, несовершенный, неполный универсализм. И вот тогда XVIII век предлагает милосердие, отделенное от всякой церкви, которое называется теперь не милосердием, а «гуманностью». «Гуманность» - это доброжелательность, распространяемая на каждого человека как такового, какими бы ни были его раса, нация, класс, мировоззрение, религия и так далее. Именно тогда у европейцев зарождается чувство, что человечество как совокупность всех людей достигло совершеннолетия, по крайней мере, в лице своих наиболее передовых представителей: достигнут максимальный универсализм, если можно так выразиться; отныне каждый человек подобен каждому. Сегодня, по прошествии двух веков, демократические общества все еще живут этой идеей гуманности, и, в сущности, нет оснований, чтобы что-то в этом плане изменилось; а если это случится, то любое изменение будет носить репрессивный характер, потому что, повторяю, эта идея гуманности представляет максимальный универсализм. Расширение может происходить только по отношению к нашим «братьям меньшим», животным. Впрочем, такое движение уже началось.
Можно сказать, что наша доброжелательность к другому человеческому существу направлена в первую очередь на того, кто страдает и чье страдание бросается в глаза; наша доброжелательность направлена прежде всего на страдающее тело – от болезни, от голода и так далее – и называется в этом случае жалостью и состраданием. При такой версии общечеловеческая связь – это связь жалости и сострадания. Так интерпретирует добродетель человечности Руссо, столь сильно повлиявший на современную восприимчивость. Можно сказать, что обоснование современного гуманизма – это жалость в руссоистском смысле. Я позже уточню, что именно понимал Руссо под жалостью. Другая интерпретация отличается от первой и даже противоположна ей: наше отношение адресовано не видимому и страдающему телу, но чему-то невидимому, душе, если хотите, а точнее – достоинству личности. Внутренняя установка, которая адресуется к достоинству личности, которая признает такое достоинство, - это уважение. Такова интерпретация или версия Канта. Жалость к страдающему телу, уважение к достоинству личности (а достоинство всегда духовно) – таковы две главные концепции современного гуманизма или универсализма.
С одной стороны, все человеческие существа являются потенциальными объектами жалости, поскольку они обладают телом, способным страдать; с другой стороны, все человеческие существа являются потенциальными субъектами жалости, поскольку они способны легко внутренне отождествить себя с физическими страданиями другого, обладая телом, способным страдать. Мы сразу понимаем физическое страдание, мы легко его себе представляем. Мы легче сопереживаем человеку, страдающему от зубной боли, или от почечной колики, или не евшему два дня, чем человеку, страдающему от морального унижения, умственного напряжения или духовной тоски.
303
По анализу Руссо, сострадание – это альтруистическое чувство, имеющее два эгоистических мотива, или две эгоистические составляющие: страх перед собственным страданием и удовольствие оттого, что сам не страдаешь.
304
Естественной тенденцией общества, основанного на чувстве жалости, будет предоставление животным таких же прав, что и людям, в том числе и права не страдать. Именно такую тенденцию можно наблюдать сегодня, особенно в странах Северной Европы.
305
Условия жизни животных и человека в этом случае сближаются так тесно, что почти сливаются: животных больше не заставляют страдать, а людей убивают, чтобы не мучились.
«Человеческое достоинство» - это самое высокое моральное понятие для демократического человечества. Именно Кант разработал его наиболее строго и полно и поместил в центр своей моральной и социальной доктрины. Оно же лежит в основе учения стоиков и христиан. Уже стоики сформулировали различие между тем, что имеет цену, и тем, что обладает достоинством: на языке Сенеки, между pretium и dignitas. Это различие будет подхвачено Кантом. В христианстве также утверждается идея достоинства, свойственного человеку, то есть особого благородства по сравнению с другими тварями. Dignitas человека состоит в том, что Бог дал ему свободу воли в отличие от всех других тварей, которые следуют своим природным импульсам, в то время как человек повинуется свободно и, следовательно, может оказать неповиновение закону природы и божественному закону. Можно сказать, что учение Канта представляет собой радикализацию и, следовательно, трансформацию христианской концепции, которая приобрела завершенность особенно благодаря трудам Святого Фомы. Если для Святого Фомы человеческое достоинство состоит в том, чтобы свободно следовать естественному и божественному закону, то для Канта оно состоит в том, чтобы следовать закону, который человек сам себе дал. Можно было бы сказать: для христианина человек обладает достоинством (еще раз: полученным от Бога, который наделил его свободой выбора); для Канта – и в этом различие, одновременно тонкое и радикальное, - быть человеком значит быть достоинством.
Быть человеком значит быть личностью; быть личностью значит быть автономным – это действовать свободно, то есть повиноваться тому закону, который он над собой поставил. Будет упрощением сказать: человеческое достоинство – это человеческая свобода. Скорее, достоинство состоит именно в отношении человека к нравственному закону, который, разумеется, в конечном счете он дает себе сам, но к которому он испытывает очень специфическое чувство, чувство чисто духовное, которое Кант называет уважением. Это некий аффект, который человек открывает в себе, который он не может ни вызвать, ни изгнать: самый закоренелый преступник сохраняет в глубине души уважение к закону. Даже если закон противоречит всем нашим склонностям, по необходимости определяемым интересом, мы чувствуем, что должны и, следовательно, можем повиноваться закону. Мы чувствуем в себе – уважение и есть это чувство – возможность и необходимость полностью незаинтересованного действия, то есть действия, совершаемого из чистого уважения к закону. Таково содержание, сердцевина кантовского понятия человеческого достоинства: уважать достоинство другого значит признавать уважение к моральному закону, которое человек не может не чувствовать внутри себя (даже если он закоренелый преступник), уважение, которое он не может не испытывать к себе самому вследствие присутствия в нем закона; уважать свое уважение к себе. Наиболее обобщенно и ясно эта идея сформулирована в «Доктрине добродетели», второй части «Метафизики нравов».
307
Поразительно, что, отсутствуя в Декларации прав человека и гражданина, она возникает с первых же слов во Всеобщей декларации прав человека от 10 декабря 1948 года: «Принимая во внимание, что признание достоинства, присущего всем членам человеческой семьи, и равных и неотъемлемых прав их является основой свободы, справедливости и всеобщего мира…» Достоинство стоит здесь даже впереди прав. Причиной этого изменения был, конечно, совсем недавний опыт войны и преступлений против человечности, совершенных нацистами. Нельзя было просто сказать, что лагеря представляли собой отрицание прав человека: каким бы верным ни было это определение, оно все равно выглядело слабым. Более точным казалось рассматривать лагеря как систематическую деятельность с целью оскорбить и разрушить человеческое достоинство. В свете лагерного опыта человеческое достоинство кажется более глубоким и ценным принципом, чем даже права человека.
Существует весьма ощутимое напряжение между идеей достоинства и идеей прав. В своем первоисточнике права человека – это его естественные права, связанные с самой элементарной его природой, с его потребностями и стремлениями, и прежде всего – со стремлением к самосохранению. Человеческое достоинство, наоборот, конструируется, согласно Канту, путем радикального и существенного дистанцирования от природных потребностей и желаний. Человеческое достоинство состоит в том, что человек может руководствоваться мотивом, совершенно независимым от природы, более возвышенным и чисто духовным. Немного огрубляя, мы скажем: права человека – это свобода природы, включая прежде всего животную и чувствующую природу; человеческое достоинство – это свобода от чувствующей природы и вообще от природы, направленной на собственные нужды, это свобода духовная.
Для Канта уважение человеческого достоинства означало уважение самой формы человечности; для современного морализма уважение человеческого достоинства означает уважение «жизненного содержания» другого человека, каким бы оно ни было.
Современная мораль ведет к тому, что англосаксы называют «политикой признания» (politics of recognition). Каждый «стиль жизни» требует, чтобы его признали наравне с другими. Здесь мы имеем дело с вполне понятными требованиями, но они наталкиваются на серьезные моральные и политические трудности. Кантовская формула представляется строгой, ригористичной, неосуществимой; современная формула кажется великодушной, либеральной, осуществимой.
309
Мы все – являемся ли мы гомосексуалистами или нет – должны соблюдать известное «правило сдержанности». Именно потому, что наш общественный строй является либеральным, и чтобы он оставался таковым, мы не имеем права требовать от наших сограждан одобрения присущих нам «стилей» и «содержания» жизни: это было бы тиранией. Пусть уважается достоинство каждого – это самое меньшее, но также и самое большее, чего мы вправе требовать.
314