2. Развитие отечественной историографии.

Историография как научная дисциплина возникла не сразу. Она постепенно вызревала в недрах исторической науки и была теснейшим образом связана со степенью ее зрелости. Уже В.Н. Татищев в своем знаменитом предисловии “Предизвесчение о истории…” обращал внимание на историю наук и ученых. Историографический опыт накапливался в трудах историков XVIII - начала XIX веков, но в целом, до середины XIX века историография разрабатывалась эпизодически.

Одними из первых критиков, которые по существу и знаменуют начало историографии были его современники - А.З. Зиновьев и И.Н. Средний-Камашев. Перу Зиновьева принадлежит работа “О начале, ходе и успехах российской истории” в которой автор рассмотрел не только развитие исторической науки в лице ее крупнейших представителей, но и поставил ряд методологических проблем, правда, в весьма общей и образной форме. Так, рассуждая об отечественной исторической науке и влиянии на нее европейской традиции он замечал, что образование есть воздух души. Оно всеобще по своему действию, развитию умственных сил, но различно по месту и времени, еще более по народам, вере и порядку вещей, т.е. историография изначально вписывалась в национальную культурную традицию.

И.Н. Среднему-Камашеву принадлежала этапная, рубежная (как заметил П.Н. Милюков) работа “Взгляд на историю как на науку”. Сочинение Камашева нацеливало читателя на науковедческий аспект изучения истории как науки. Но к этому большинство российских ученых попросту не было еще готово. И поэтому, как отмечает М.П. Мохначева “Взгляд Камашева” не повлек за собой прямых откликов читателей . Камашев стремился построить теоретико-методологическое обоснование всеобщей истории на основе сочетания высказанной Платоном мысли о гармонии в мире звуков и производную от нее идею преемственности и взаимодействия культур Запада и Востока (Вольтер, Гердер) с тезисом Гердера о нелинейном развитии природных процессов.

На середину XIX в. приходится взлет творчества выдающегося русского историка С.М. Соловьева, который конструирует социологическую концепцию истории России, аккумулируя идеи гегельянства и раннего позитивизма. В своей “Истории России с древнейших времен” он столкнулся с необходимостью историографического переосмысления опыта всех своих предшественников, и прежде всего - “преодоления” Н.М. Карамзина.

То есть, речь шла об осмыслении исторических концепций, созданных на протяжении почти полутора веков, поиске нового конструктивного подхода к русской истории. Результатом такой рефлексии стала серия историко-научных работ С.М. Соловьева, некоторые из которых были написаны в жанре специальных монографий. Следует иметь в виду иначавшуюся дифференциацию и специализацию исторической науки в этот период, что вызывало потребность в научных обзорах. Историография, таким образом, благодаря трудам Соловьева, начинала исполнять научно-информационную, коммуникативную функцию.

Первым крупным историографическим трудом обобщающего характера по историографии явилась книга М.О. Кояловича “История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям”. Выход этой книги знаменовал переход историографии, как научной дисциплины в новое качество - о ней начале говорить как о самостоятельной научной дисциплине и даже стали отрицать ее молодость, находя, что “наука русской истории в своем развитии прошла уже значительный путь и накопила уже немалый опыт”.

На рубеже XIX-XХ веков интерес к историографии значительно возрос. Университетские курсы по историографии читали ведущие ученые страны - в Московском университете - В.О. Ключевский, которого затем сменит его ученик П.Н. Милюков, в Киевском университете - В.С. Иконников, в Харьковском - Д.И. Багалей, в Петербургском- А.С. Лаппо-Данилевский. Этот своеобразный историографический бум можно объяснить несколькими обстоятельствами.

Во первых, - позитивизм заключал в себе мощный историко-научный пафос, именно в рамках этой доктрины возрастает интерес к истории науки, причем, обращалось внимание и на социальный фактор историко-научного развития.

Во-вторых, это период ярко обозначившейся дифференциации исторической науки - многие вспомогательные исторические дисциплины постепенно приобретают статус самостоятельных.

В третьих, историческая наука переживает начинающуюся парадигмальную ломку, что было вызвано как социальными условиями конца века так и симптомами кризиса позитивистской доктрины, “третьей научной революцией”, что объективно стимулировало историографическое осмысление.

Судьбу историографии как науки в советский период нельзя назвать удачной - мы можем заметить слишком много дискретных линий в ее развитии, вплоть до полного забвения ряда достижений, что во многом это было связано с отношением к исторической науке вообще. В 1920-е гг. небольшим островом, где сохранялась историография как наука был Институт красной профессуры, и, в частности, знаменитый историографический семинар М.Н. Покровского.С восстановлением исторических факультетов в нашей стране в середине 1930-х гг. курсы историографии вновь начинают читаться в университетах. В это время, как заметил А.М. Сахаров, было предложено несколько решений вопроса о предмете историографии. О.Л. Вайнштейн в 1940 г. в своем курсе лекций “Историография средних веков в связи с развитием исторической мысли от начала средних веков до наших дней” под историографией понимал совокупность литературы по определенной проблеме, но в то же время, рассматривал эту литературу как движение исторической мысли высвеченное теорией.

С 1938 года в московском университете аналогичный курс начал читать А.Е. Косминский, хотя опубликован этот курс был гораздо позже.1960-1970 гг. стали важным этапом в дальнейшем развитии историографии, что было связано с не только со степенью зрелости самой исторической науки, но и с возрастающей ролью точных наук в жизни общества. Это последнее обстоятельство имело два противоположных следствия - первое выразилось в бурном развитии науковедения, и, так или иначе, оказало воздействие на историографию. Второе нашло отражение в усиливающемся противопоставлении точных и общественных наук, и даже в определенном нигилизме по отношению к гуманитаристике в целом, что явилось определенным стимулом к рефлексии над методологическими и историографическими вопросами своей науки, к примерке на себя методов и методик точных наук.