34 Вопрос

===== Социологизм Дюркгейма

Для понимания основополагающего принципа теории ученого, обозначенного термином социологизм, необходимо различать в нем следующие два аспекта:

• онтологический;

• методологический.

Онтологическая сторона теории (концепция социальной реальности) состоит из следующих основных тезисов.

1. Социальная реальность включена в универсальный природный порядок. Она столь же устойчива и реальна, как и другие реальности, поэтому она также развивается в соответствии с определенными закономерностями.

2. Общество - это реальность особого рода.

Речь идет о том, что социальная реальность автономна, отделена от индивидуальной реальности. Идея дихотомии общества и индивида проходит красной нитью сквозь все творчество французского социолога.

Несомненно, что во всякой общей теории общества существует и общая теория человека, так и у Дюркгейма. Для него человек - двойственная реальность, в которой взаимодействуют и борются две сущности: социальная и индивидуальная. Противопоставление этих двух начал выступает у социолога в виде следующих некоторых дихотомий:

а) факторы, общие для данного общества или группы, и характерные для одного или нескольких индивидов;

б) Сознание и поведение ассоциированных индивидов и изолированных индивидов;

в) Социально предписанные обязанности и стихийно формируемые желания и действия;

г) Факторы, находящиеся вне индивида и возникшие внутри его сознания.

1. Онтологическая сторона социологизма также провозглашает примат социальной реальности над индивидуальной, значение которой вторично. Общество в интерпретации Дюркгейма - независимая от индивидов, вне- и надындивидуальная реальность. Оно - объект всех религиозных и гражданских культов. Таким образом, онтологическая черта социологизма (социальный реализм) противопоставлена точке зрения о том, что общество - это сумма составляющих его индивидов.

Методологическая сторона симметрична онтологической. Поскольку общество - часть природы, постольку социология подобна наукам о природе, и ее целью также является исследование причинно-следственных связей и закономерностей. Дюркгейм натаивает на применении в социологии объективных методов. Изучению подвергается не понятия о социальной реальности, а она сама непосредственно; из социологии устраняются все понятия, образовавшиеся вне науки.

Из специфики социальной реальности вытекает самостоятельность ее как науки, специфика ее методологии и понятийного аппарата, отсюда и положение о том, что социальные факты должны объясняться другими социальными фактами. По Дюркгейму социология - это наука наук, призванная обновить и социологизировать другие отрасли: философию, историю, этику и др. Из-за этого те проблемы морали, религии, познания, категории мышления, которые пытался разрешить Дюркгейм в своих исследованиях, нередко выходили за рамки собственно социальной проблематики, являясь, по сути, философией.

Таковы основные принципы социологизма, с помощью которых Дюркгейм доказывал необходимость социологии и возможность ее существования как самостоятельной науки. Теперь ему было необходимо определить предмет и метод новой науки.

Предмет - социальные факты, которые существуют вне индивидов и оказывают на них принудительное воздействие. Также говорит Дюркгейм и о разделах новой науки, выделяя три основных: социальная морфология, социальная физиология, общая социология.

Первая исследует структуру общества, а также географические основы жизни, народонаселение, его объем, плотность и т.д.

Вторая исследует жизненные проявления обществ, охватывает социологию религии, морали, юридическую, экономическую и лингвистическую социологии.

Третья напоминает общую биологию, осуществляет теоретический синтез и устанавливает общие законы; это философия социологии.

Идея социальной солидарности

социальный солидарность дюркгейм социолог

Дюркгейм за свою жизнь создал множество статей, рецензий, лекций, многие из которых опубликованы после его смерти. При жизни издано лишь четыре книги: О разделении общественного труда(1893), Метод социологии(1895), Самоубийство(1897), иЭлементарные формы религиозной жизни(1912).

Первая книга представляет собой публикацию докторской диссертации Дюркгейма. Ее содержание намного шире заглавия, ее основная цель - доказать, что разделение общественного труда обеспечивает социальную солидарность. Разделение труда, по мнению автора, тот фактор, который создает и воссоздает единство обществ, где традиционные верования утратили свою силу. Для обоснования этого Дюркгейм выдвигает следующую теорию. В архаических (сегментарных) обществах социальная солидарность основана на полном растворении индивидуальных сознаний в коллективном (механическая солидарность. А в развитых (организованных) она основана на автономии индивидов, разделении функций, причем коллективное сознание здесь не исчезает, но действует в ограниченной сфере.

Схема

Механическая солидарность Основана на сходствах (преобладает в менее развитых обществах)Органическая солидарностьОснова на разделении труда (преобладает в более развитых обществах)1. Морфологическая (структурная) основаСегментарный тип (вначале на клановой, затем на территориальной основе) Слабая взаимозависимость Относительно малый объем населения Относительно низкая материальная и моральная плотностьОрганизованный тип (слияние рынков и рост городов) Слабая взаимозависимость Относительно большой объем населения Относительно высокая материальная и моральная плотность2.Типы норм (воплощенные в праве)Правила с репрессивными санкциями Преобладание уголовного праваПравила с реститутивными санкциями Преобладание административного, гражданского, коммерческого, процессуального и конституционного права3а. Формальные признаки коллективного сознанияБольшой объем Высокая интенсивность Высокая определенность Власть группы абсолютнаМалый объем Низкая интенсивность Низкая определенность Большой простор для индивидуальной инициативы и рефлексии 3б. Содержание коллективного сознанияВысокая степень религиозности Трансцендентность (господство над интересами человека и беспрекословность) Приписывание высшей ценности обществу и интересам общества в целом Конкретность и детальный характерВозрастающая светскость Ориентированность на человека (связь с его интересами и открытость для обсуждения) Приписывание высшей ценности достоинству индивида, равенству возможностей, трудовой этике и социальной справедливости Абстрактность и общий характер

Однако вскоре Дюркгейм отказался от плоского эволюционизма в пользу представления о сложности и многообразии социальной эволюции. Он признает сохранение некоторых элементов механической солидарности при господстве органической, вообще для Дюркгейма это идеальные категории. Следующая его работа Метод социологии была сначала опубликована в 1894 году в виде статей, а в следующем году отдельной книгой. Дюркгейм пытается дать описание способов постижения социологической истины: определения и наблюдения социальных фактов, социологического доказательства, различение нормальных и патологическихявлений. Сама попытка систематизации и обоснования социологического метода была новой для того времени. Здесь проявилось стремление Дюркгейма строить социальную науку не только на эмпирическом, но и на методологическом фундаменте.

Идею социальной солидарности Дюркгейм продолжает подробно анализировать в таком своем произведении, как Самоубийство, написанном в 1897 году. Почему именно эта тема затронута Дюркгеймом?

Во-первых, на таком социальном феномене, как самоубийство, проверялся уровень сплоченности общества.

Во-вторых, само явление можно определить и выразить количественно.

В-третьих, существовала солидная статистика, позволяющая оперировать объективными данными.

Анализируя понятие самоубийства, Дюркгейм дает следующее определение: «Самоубийством называется каждый смертный случай, который непосредственно или опосредовано является результатом положительного или отрицательного поступка, совершенного самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах. На основании статистических данных он делает вывод, что кривая самоубийства подчинена определенной закономерности. Дюркгейм рассматривал самоубийство в связи с изменениями в структуре общества и социальными условиями, в частности семейными, религиозными, национальными и др.

Типологию самоубийств он выводил не из индивидуальных мотивов, поскольку они слишком многообразны, а часто неизвестны, из-за чего не имеют социологического значения. Поэтому он исходил из специфических состояний общественного сознания, которые объясняют характер взаимоотношений индивида и социальной группы.

Дюркгейм выделял три типа самоубийств: 1) эгоистическое, 2) альтруистическое, 3) аномическое.

Эгоистическое самоубийство происходит из-за разрыва социальных связей между индивидом и группой. Когда люди связаны любовью и объединены с той группой, к которой они принадлежат, они с большим упорством борются за свое существование. Кроме того, сознание цели, стоящей перед ними , заставляет их забыть о своих страданиях. Чем сильнее ослабевают внутренние связи в группе, тем меньше индивид от нее зависит и тем больше он будет руководствоваться соображениями своего личного интереса. Эгоистичный вид самоубийства тот, который вызывается чрезмерной индивидуализацией. Подчеркивая роль общества в стабилизации жизни людей, Дюркгейм пишет о том, что отдельные индивиды настолько связаны с обществом, что оно не может стать больным, не заразив их. Общество - это та цель, которой мы отдали лучшие силы своего существования, и поэтому, отрываясь от него, мы теряем смысл нашей деятельности. Подводя итог, Дюркгейм говорит, что эгоизм не вспомогательный фактор, но причина. Если разрывается связь человека с жизнью, это происходит потому, что ослабла его связь с обществом. Что касается частных факторов, то, по Дюркгейму, они случайны. Если человек так легко склоняется под ударами обстоятельств, то это потому, что состояние общества сделало из него добычу, готовую для самоубийства.

Альтруистическое самоубийство выступает своеобразной обратной стороной эгоистического. Недостаточно развитая индивидуальность также может привести к самоубийству. В обоих случаях человек совершает самоубийство не потому, что хочет, а потому, что должен; общество принуждает его к этому. Это значит, что индивидуальная личность в этой среде ценится очень низко. Дюркгейм поясняет, что такое самоубийство совершается из чувства долга, вот почему он называет его обязательным альтруистическим, ибо не всякое альтруистическое является обязательным. В целом в ситуации, когда общество полностью подчиняет себе индивида, человек всегда готов пожертвовать своей жизнью, но и не дорожит жизнью других.

Аномическое самоубийство вызывается аномией, социальной дезорганизацией, в итоге которой люди теряют привычный образ жизни и не могут адаптироваться к новым социальным условиям.

Это особенно относится к периодам кризисов и социальных потрясений, когда рушится сложившаяся иерархия ценностей: одни люди внезапно возвышаются, другие теряют свое социальное положение, это вызывает рост числа самоубийств. Аномия, по мнению Дюркгейма, является в наших современных обществах регулярным и специфическим фактором самоубийств, отличных от всех других типов тем, что он определяется беспорядочной неурегулированной человеческой деятельностью.

Но он замечает и некое сходство между эгоистическим и аномическим типами. И тот и другой определяются отчужденностью, недостаточной близостью общества к индивиду, но в целом они независимы друг от друга и выбирают жертв в разных слоях обществ. Эгоистическое - в среде интеллигенции, в сфере умственного труда, а аномическое - в мире торговли и промышленности.

Исследование Дюркгейма о самоубийстве имело большое научное и практическое значение. Эта проблема стала одной из важнейших в системе социологического познания общественной жизни.

Последующие исследования подтвердили правильность многих выводов Дюркгейма. Например, что процент самоубийства у мужчин выше, чем у женщин, а в городах выше, чем в сельской местности; что среди протестантов самоубийств больше, чем среди католиков; что этот процент выше среди одиноких, вдовых и разведенных людей, чем у женатых, а у женатых он выше среди бездетных.

Дюркгейм писал, анализируя социальные проблемы, связанные с причинами роста самоубийств, что рост их числа вытекает не из существа прогресса, а из особых условий, в которых осуществляется прогресс в наше время. В качестве профилактики самоубийств он ставит задачу укрепления социальной солидарности групп, коллективов, которые окружают индивида со всех сторон. В этом плане он не надеется ни на государство, ни на церковь, ни на семью. Главное средство - укрепление профессиональных корпораций, основной функцией которых будет улаживание классовых конфликтов.

Несмотря на то, что впоследствии исследование Дюркгейма подвергалось критике с разных точек зрения, оно единодушно признается одним из выдающихся достижений не только в изучении самоубийств, но и в социологии в целом.

Последний и самый значительный труд Дюркгейма - Элементарные формы религиозной жизни. Тотемическая система в Австралии (1912). Исследование основано на анализе этнографических описаний жизни австралийских аборигенов. Обращение к этим формам позволяет исследовать религию в чистом виде, без последующих теологических наслоений. Дюркгейм хотел проанализировать социальные корни и социальные функции религии. Однако его работа превратилась в исследование социальных аспектов идеологии, ритуала и некоторых других явлений, выходящих за рамки собственно религии.

Дюркгейм отвергает определения религии через веру в Бога (есть религии без Бога), через веру в сверхъестественное (последняя предполагает веру в естественное, возникшую сравнительно недавно) и т.п. он исходит из того, что отличительной чертой религиозных верований всегда является деление мира на две противоположные сферы: священное и светское. Круг священных объектов не может быть определен заранее; любая вещь может стать священной.

Автор детально анализирует социальное происхождение тотемических верований, обрядов. Религия укрепляет социальную сплоченность и формирует социальные идеалы. Религия - это символическое выражение общества. Дюркгейм также подчеркивает сходство между гражданскими и религиозными церемониями. Поэтому его работа - вклад не только в становление социологии религии, но и в изучение гражданской религии и светских культов. Эта работа была признана классикой социологической мысли, а ее автор соответственно классиком.

==== Закон Парето, или принцип Парето, или принцип 20/80 — эмпирическое правило, названное в честь экономиста и социолога Вильфредо Парето, в наиболее общем виде формулируется как «20 % усилий дают 80 % результата, а остальные 80 % усилий — лишь 20 % результата». Может использоваться как базовая установка в анализе факторов эффективности какой-либо деятельности и оптимизации её результатов: правильно выбрав минимум самых важных действий, можно быстро получить значительную часть от планируемого полного результата, при этом дальнейшие улучшения неэффективны и могут быть неоправданны (согласно кривой Парето).

Приводимые в законе цифры нельзя считать безусловно точными: это скорее просто мнемоническое правило, нежели реальные ориентиры. Выбор чисел 20 и 80 является также данью заслугам Парето, выявившему конкретную структуру распределения доходов среди итальянских домохозяйств, которой и было свойственно сосредоточение 80 % доходов у 20 % семей. Но любое другое конкретное распределение может иметь другую структуру, и для каждой отдельной задачи следует проводить соответствующий анализ, направленный на выявление конкретной зависимости между удельным весом затраченных ресурсов и полученных результатов.

Содержание   [убрать]  1 История 2 Важнейшие следствия закона Парето 3 Применение закона Парето 4 Критика принципа Парето 5 См. также 6 Примечания 7 Ссылки

История[править]

Как универсальный принцип предложен англичанином Ричардом Кохом (англ.), ссылавшимся на частную закономерность, выявленную итальянским экономистом и социологом Вильфредо Парето в 1897 году. Результаты анализа Коха отражены в книге «Принцип 20/80: секреты достижения больших результатов при затрате меньших усилий». Он распространил результат наблюдения Парето на все экономические и социологические явления и вывел ряд следствий принципа, которые сейчас нередко употребляются как самостоятельные эмпирические правила (следствия закона Парето).

Само название «принцип Парето» для «принципа 20/80» предложил Джозеф Джуран^[en] в 1941 году. Конкретные кумулятивные зависимости распределения доходов населения (которые и исследовал В. Парето) принято называть кривой Лоренца, поскольку эта графическая зависимость предложена американским экономистом Максом Отто Лоренцем в 1905 году. Наиболее известным показателем измерения степени неравномерности кумулятивного распределения является коэффициент Джини, предложенный итальянским экономистом и социологом Коррадо Джини в 1912 году.

Соблюдение принципа очень часто встречается в самых разных областях. Например, в том, что 20 % людей обладают 80 % капитала, или 80 % пользователей посещают 20 % сайтов, 20 % покупателей или клиентов (постоянных) приносят 80 % прибыли. Но следует учитывать, что в этих утверждениях фундаментальными являются не приведённые числовые значения, а сам факт их существенного различия.

Важнейшие следствия закона Парето[править]

• Значимых факторов немного, а факторов тривиальных множество — лишь единичные действия приводят к важным результатам.

• Бо́льшая часть усилий не даёт желаемых результатов.

• То, что мы видим, не всегда соответствует действительности — всегда имеются скрытые факторы.

• То, что мы рассчитываем получить в результате, как правило, отличается от того, что мы получаем (всегда действуют скрытые силы).

• Обычно слишком сложно и утомительно разбираться в том, что происходит, а часто это и не нужно — необходимо лишь знать, работает ваша идея или нет, и изменять её так, чтобы она заработала, а затем поддерживать ситуацию до тех пор, пока идея не перестанет работать.

• Большинство удачных событий обусловлено действием небольшого числа высокопроизводительных сил; большинство неприятностей связано с действием небольшого числа высокодеструктивных сил.

• Бо́льшая часть действий, групповых или индивидуальных, являет собой пустую трату времени. Они не дают ничего реального для достижения желаемого результата.

Применение закона Парето[править]

Основная сфера использования закона — экономика, менеджмент, хотя он также эффективен и в политологии^[1].

Принцип Парето лежит в основании идеи компьютерных RISC-процессоров (впрочем, неизвестно, опирались ли авторы идеи на известный им принцип или повторно изобрели его сами). В то время как электронная промышленность шла по пути создания всё более сложныхмикропроцессоров со всё более объёмными системами сложных команд, чтобы обеспечить выполнение как можно большего числа сложных операций одной командой, создатели RISC обратили внимание на тот факт, что в течение большей части машинного времени процессор выполняет команды, составляющие очень небольшое подмножество всей системы команд. Было сформулировано то же правило 20/80 в применении к работе процессора: «в течение 80 % времени работы процессор выполняет 20 % от общего числа реализованных в нём команд». Возникла естественная идея: выбросить из схемы процессора реализацию 80 % редко используемых команд, оставив только 20 % используемых часто, и за счёт упрощения схемы сделать её более производительной.

Стоит отметить, что «виртуализация» аппаратных процессов направлена на снижение воздействия закона Парето на производительность системы, прямым тому подтверждением является использование терминальных систем. Однако использование таких систем не вводит их в исключение закона Парето, так как правило 20/80 выполняется, но последствия данного правила зависят от количества клиентов терминальной системы.

Критика принципа Парето[править]

Математический анализ закона Парето позволяет высказать в его отношении две основные претензии:

• в качественной формулировке (то есть без учёта конкретных значений 20/80) закон представляет собой тривиальное с точки зрения математики наблюдение, согласно которому в ситуации, когда результат складывается из действия множества различных факторов, вклад этих факторов в результат часто бывает различным;

• количественная часть закона математически очевидно некорректна:

  1. действительное распределение вклада большей и меньшей части факторов в реальной жизни бывает каким угодно, и вовсе не обязательно оно равно 20/80;

  2. легко проверить, что конкретные значения распределения меняются даже при анализе одних и тех же данных, достаточно изменить правила группировки выборочных значений.

Можно также заметить, что основное следствие закона Парето, на котором базируется всё его применение (что факторов, дающих наибольший вклад в результат, всегда немного), является лишь эмпирическим наблюдением, которое вовсе не обязано сбываться в каждом конкретном случае.

Данные факты определяют границы применимости закона Парето: он ни в коем случае не должен рассматриваться как непреложный закон природы с конкретно заданными числовыми параметрами. Применение же его в качестве общего принципа, требующего обращать внимание на неравномерность вклада разных факторов в результат и необходимость уделять различное внимание разным по важности факторам, вполне оправданно и полезно.

В применении принципа Парето есть ещё один «подводный камень»: в реально существующих системах такие свойства, как полнота, качество, функциональность, описываются не одним параметром, а некоторой их совокупностью. Даже если распределение вклада различных факторов в каждый из этих параметров по отдельности определяется законом Парето, как правило, вклады одного и того же фактора в различные параметры системы неодинаковы. Один и тот же фактор для одного параметра может относиться к числу малозначительных, для другого — попасть в число определяющих. Поэтому, пытаясь оптимизировать что-либо путём избавления от ненужных частей, оптимизатор должен быть уверен, что учитывает все существенные параметры системы.

Несмотря на то, что «20 % усилий дают 80 % результата», часто невозможно организовать деятельность так, чтобы не затрачивать остальные 80 % усилий. В качестве примера можно указать компанию, которая оказывает комплекс услуг заказчику, из которых наиболее прибыльными являются только 20 %; но заказчик не согласен получать только эти услуги, ему необходимы все 100 % (так называемый «ассортиментный ряд»; в том числе, чтоб «было из чего выбрать»). В науке существует аналогичный принцип, который гласит, что «20 % ученых совершают 80 % открытий и создают 80 % изобретений, но это было бы невозможно, если бы не было оставшихся 80 % ученых».

=== Работа М. Вебера «Политика как призвание и профессия» среди других работ. Мировоззренческие позиции Вебера. Макс Вебер (1864-1920)  является одним из наиболее крупных социологов конца XIX - начала XX  в., оказавшим большое влияние на развитие социологической  науки. Он принадлежал к числу тех универсально образованных умов, которых становится все меньше по мере роста специализации в области общественных наук; он одинаково хорошо ориентировался в области политэкономии, права, социологии и философии, выступал как историк хозяйства, политических инструментов и политических теорий, религии и науки, наконец, как логик и методолог, разработавший принципы познания социальных наук. Очень многое Вебер изучал в историческом аспекте. Все его многотомное наследие, включающее работы по социологии и политологии, религии и экономике, методологии науки, пропитано сравнительно-историческим подходом. Макса Вебера считают бесспорным классиком мировой социологии, энциклопедически образованным ученным, политическим и общественным деятелем. Он происходил из состоятельной и очень интеллигентной  семьи. Наверное, под влиянием отца с ранних лет приобрел вкус к политике и гуманитарным наукам. На философско-социологические взгляды Вебера оказали влияние выдающиеся мыслители разных направлений. В их числе неокантианец Г. Риккерт, основоположник диалектико-материалистической философии К. Маркс, такие мыслители, как Н. Макиавелли, Т. Гоббс, Ф. Ницще и др.  После второй мировой войны в центре внимания ученых оказались  различные, в том числе и политические идеи. Среди работ  Макса Вебера есть  такие, которые посвящены проблемам социологии политики, труда и экономики, власти. Формирование социально-политических воззрений теоретической позиции Макса Вебера во многом определялось и общественно-политической ситуацией в Германии последней четверти XIX в, а также состоянием науки того времени, прежде всего политической экономики, истории и социальной философии. Для общественно-политической ситуации в Германии конца прошлого века характерна борьба двух социальных сил: сходящего с исторической сцены немецкого юнкерства, связанного с крупным землевладением, и крепнущей буржуазии, стремящейся к политической самостоятельности. Формирование самосознания немецкой буржуазии происходило в эпоху, когда на исторической арене появился новый класс- пролетариат. Это определило двойственный характер немецкой буржуазии, ее политическую нерешительность и противоречивость позиции ее теоретиков. К последним принадлежал и Макс Вебер. По своей политической ориентации Вебер был буржуазным либералом, и его взгляды имели характерный для немецкого либерализма националистический оттенок. Из наиболее важных работ Вебера следует отметить такие его работы как «Протестантская этика и дух капитализма», где  он говорит о том, что капитализм – наиболее подходящий для жизни общественный строй, «Харизматическое господство», где рассматриваются различные типы господства и легитимности власти. Не менее важны и его доклады "Политика как призвание и профессия" (1919) и "Наука как призвание и профессия" (1920). В них нашли отражение умонастроения Вебера после войны, его недовольства политикой Германии в Веймарский период. Первому из них и посвящена моя работа. Рассмотреть её интересно потому, что помимо её и нынешней популярности и актуальности, работа лишена каких – либо поучений какую именно политику следует проводить, а целиком посвящена пониманию того, что же собой представляет политика, как она зародилась (рассмотрено множество исторических аспектов), и  поставлен вопрос: творить политику  – это профессия, которой можно научится или истинное призвание. Вебер считается крупнейшим представителем  немецкой исторической школы политэкономии. Правовед по образованию, он начинал свою деятельность с исследований в области экономической истории. Занимаясь экономической историей, Вебер не мог обойти Общество социальной политики и его представителей. Сочинения Макса Вебера поражают энциклопедическим охватом социальной действительности, и не так просто оценить, в какую сферу знаний он внес больший вклад. Однако, главными, на мой взгляд, являются его мировоззренческие позиции в отношении государства и власти, которые  я сейчас попытаюсь раскрыть, ведь и экономика, и политика, и история творятся в государстве, его правителями и населением. Государство, равно как и политические союзы, исторически ему предшествующие, есть отношение господства людей над людьми, опирающееся на легитимное насилие как средство. Таким образом, чтобы оно существовало, люди, находящиеся под господством, должны подчиняться авторитету, на который претендуют те, кто теперь господствует. Какие внутренние основания для оправдания господства и какие внешние средства служат ему опорой?  В принципе, пишет Вебер, имеется три вида внутренних оправданий, т.е. оснований легитимности. Во-первых, это авторитет "вечно вчерашнего": авторитет нравов, освещенных значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение. Далее, авторитет необыденного личного дара, полная личная преданность и личное доверие, вызываемое наличием качеств вождя у какого то человека. Наконец, господство в силу "легальности", в силу веры в обязательность легального установления и деловой компетентности, обоснованной рационально созданными правилами. Правда, чистые типы редко встречаются в действительности.[1] Рассмотрению этих типов уделено большое внимание в изучаемой мною работе. 2. Веберовское понимание политики как отход от позиций классического либерализма. Прежде чем приступить к рассмотрению  позиции Вебера в вопросе понимания политики как призвания и профессии, следует дать определения терминов «политика», «призвание», «профессия», их современное толкование. Толковый словарь русского языка так  трактует термин: «Призвание» -  это особая склонность, способность, внутреннее влечение к какому-либо делу, занятию. «Профессия» в этом же словаре определена как основной род занятий, трудовой деятельности человека. А вот однозначную трактовку слова «политика» найти трудно, споры и дискуссии об определении этого понятия идут и по сей день. «Политике»  самыми разными людьми дано множество определений, например:«Политика - это цивилизованная форма общности, которая служит  достижению общего блага и счастливой жизни» , - говорил Аристотель. Николо Макиавелли понимал политику как  совокупность средств, которые необходимы для того, чтобы прийти к власти и полезно использовать её. Также некоторые ученые отождествляли политику со стратегией действий для достижения поставленных целей. Современное понимание политики многозначно. Чтобы понять какой смысл Макс Вебер вкладывал в данные термины, и  отличаются ли они от принятых ныне, проанализируем его работу «Политика как призвание и профессия» и сравним его понимание с современным. Так, Макс Вебер говорил, что «политика имеет чрезвычайно широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству. Говорят о валютной политике банков, о дисконтной политике Имперского банка, о политике профсоюза во время забастовки; можно говорить о школьной политике городской и сельской общины, о политике управления руководящей корпорацией, наконец, даже о политике умной жены, которая стремится управлять своим мужем[2]» . Политика, по его словам, означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри государства между группами людей, которые оно в себе заключает. В сущности, такое понимание соответствует и словоупотреблению. Кто занимается политикой, тот стремится к власти: либо к власти как средству, подчиненному другим целям, либо к власти ради нее самой, чтобы наслаждаться чувством престижа, которое она дает. Вот как современные учебники по политологии определяют политику: « Политика – это сфера деятельности групп, партий, индивидов, государства, связанная с реализацией общезначимых интересов с помощью политической власти». Таким образом, можно говорить, что любые политические союзы, в том числе и государство – это отношения господства людей над людьми. Что же говорит Вебер о государстве? И есть ли в его понимании расхождения с принятыми в то время воззрениями. Правовое государство Вебер предпочитает называть нетрадиционным: оно выступает у него как легальное господство. Прежде чем выяснить, почему это так, посмотрим внимательнее, что представляет собой этот тип господства. Вебер, кладет в основу легального господства целерациональные действия, то есть соображение интереса. В своем чистом виде, стало быть, легальное господство ценностного фундамента не имеет. Не случайно и осуществляющая этот тип господства бюрократическая машина должна служить исключительно интересам дела. Важно отметить, что отношения господства в "рациональном" государстве рассматриваются Вебером по аналогии с отношением в сфере частного предпринимательства. Политическая позиция Вебера, так же как и его теория господства, представляла собой существенный отход от позиций классического либерализма, теоретически представленного в Германии, в частности, неокантианцами. Теоретически это отход, как нам представляется, наиболее ярко выявился в рассмотрение им правового буржуазного государства как образования чисто функционального, нуждающегося в легитимировании со стороны внешних по отношению к нему "ценностей". С одной стороны, Вебер выступает как представитель рационалистической традиции. Это сказывается как на его методологии, ориентирующейся на сознательное, субъективно мотивированное индивидуальное действие, так и на его политических взглядах: политические статьи и выступления Вебера с 90-х годов прошлого века направлены против аграрного консерватизма и идеологии немецкого юнкерства, которой Вебер противопоставляет буржуазно- либеральную позицию. Сам Вебер не двусмысленно указал на связь понятия рациональности с важнейшей для него ценностью- свободой - в своей полемике с Рошером, Книсом и Майером. Человек тем свободнее, чем рациональнее его действие, т.е. чем яснее он сознает преследуемую цель и чем сознательнее избирает адекватные ей средства. В политическом плане это сказывается в отходе немецкого социолога от классического либерализма. Этот свой отход Вебер наметил, прежде всего, при рассмотрении проблем политической экономии. Политэкономия, по его мнению, не может ориентироваться ни на этические, ни на производственно-технические идеалы - она может и должна ориентироваться на идеалы национальные. Нация выступает у Вебера и как важнейшая политическая ценность. Правда, нужно сказать, что его "национализм" не носил такого характера, как у немецких консерваторов (например, идеи о господстве одной нации). Его идеалом было сочетание политической свободы и национального могущества. Кстати, соединение политического либерализма с националистическими мотивами вообще характерно для Германии, и здесь Вебер, пожалуй, не составляет исключения; однако он дает идеям "национализма" несколько иное обоснование, чем немецкий либерализм XIX в. 3. Политика как призвание. Приступим к рассмотрению основного вопроса моей работы -  кто такие политики по призванию и по профессии. В своей работе я не стану рассматривать вопросы, относящиеся к тому, какую политику следует проводить, какое, таким образом, содержание следует придавать своей политической деятельности. Они не имеют никакого отношения к общему вопросу: что может означать политика как призвание и профессия. Как оказалось в ходе изучения творения Макса Вебера разделить данные понятия не так то просто, ведь политик – профессионал может быть и политиком по призванию, чувствовать себя в политике на «своем месте». Однако, это осуществимо, и я бы хотела понять, как смотрел на этот вопрос Макс Вебер. Рассмотрим сначала «призванных политиков». Как я уже говорила выше, государство, равно как и политические союзы, исторически ему предшествующие, есть отношение господства людей над людьми, опирающееся на легитимное (то есть считающееся легитимным) насилие как средство. Таким образом, чтобы оно существовало, люди, находящиеся под господством, должны подчиняться авторитету, на который претендуют те, кто теперь господствует. Когда и почему они так поступают? Какие внутренние основания для оправдания господства и какие внешние средства служат ему опорой?  Имеется три вида внутренних оправданий , то есть оснований легитимности. Во-первых, это авторитет «вечно вчерашнего: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение, - «традиционное» господство, как его осуществляли патриарх и патримониальный князь старого типа. Это можно назвать «привычкой» постоянно кому – либо подчиняться, связанной с убеждением в том, что «господин (государь, патриарх) лучше знает, что надо делать, тем более правители всегда были, и управляли». Далее, авторитет неординарного личного дара (Gnadengabe) (харизма), полная личная преданность и личное доверие, вызываемое наличием качеств вождя у какого-то человека: откровений, героизма, ума и других, - харизматическое господство, как его осуществляет пророк, или – в области политического – избранный князь-военачальник, или плебисцитарный властитель, выдающийся демагог и политический партийный вождь.[3] «Народ, не заслуживший законного государя, не сумеет иметь его, не сумеет служить верою и правдою и предаст его в критическую минуту" [4].  Наконец, господство в силу «легальности», в силу веры в обязательность легального установления  и деловой «компетентности», обоснованной рационально созданными правилами, то есть ориентации на подчинение при выполнении установленных правил – господство в том виде, в каком его осуществляют современный «государственный служащий» и все те носители власти, которые похожи на него в этом отношении. В данном случае люди понимают, что для совместного существования и нормального функционирования их общества необходимо верховное управление. Они сами выбирают или признают своего лидера, вверяя ему управление государством, обществом, и.т.д. Так какой же политик «призван»  господствовать? В господстве, основанном на преданности тех, кто подчиняется чисто личной «харизме» «вождя», по мнению Макса Вебера, корениться мысль о призвании в его высшем выражении. Преданность харизме пророка или вождя на войне, или выдающегося демагога в народном собрании или в парламенте как раз и означает, что человек подобного типа считается внутренне «призванным» руководителем людей, что последние подчиняются ему не в силу обычая или установления, а потому, что верят в него. Правда, сам «вождь» живет своим делом, «жаждет свершить свой труд», если только он не ограниченный и тщеславный выскочка. Именно к личности вождя и ее качествам относится преданность его сторонников: апостолов, последователей, только ему преданных партийных приверженцев. Однако и сам вождь, помимо обладания исключительными возможностями и качествами, должен поддерживать веру в него в своих подопечных. Он должен быть умелым стратегом, чтобы искусно сочетать выполнение их различных требований, должен хорошо знать историю, чтобы анализировать ошибки прошлого и не повторять их, а при необходимости использовать исторический опыт при решении насущных проблем. Он должен уметь видеть нужды своих подопечных, вовремя наградить или поощрить выдающихся, наказать провинившихся. Ему необходимо постоянно совершенствоваться, иначе, если он  зациклится в одном положении, он рискует потерять поддержку и веру в него своих подчиненных. «Успех вождя полностью зависит от функционирования подвластного ему человеческого аппарата»[5] .    Любое господство как предприятие, требующее постоянного управления нуждается, с  одной   стороны,  в  установке  человеческого  поведения на подчинение господам, притязающим быть носителями  легитимного  насилия, а с другой  стороны, — посредством этого подчинения — в распоряжении теми вещами, которые в случае необходимости привлекаются для применения физического насилия: личный штаб управления и вещественные средства управления. Штаб управления, представляющий во внешнем проявлении предприятие политического господства, как и всякое другое предприятие, прикован к властелину, конечно, не одним лишь представлением о легитимности, о котором только что шла речь. Его подчинение вызвано двумя средствами, апеллирующими к личному интересу: материальным вознаграждением и социальным почетом. Теперь  все  государственные  устройства  можно разделить в соответствии с тем принципом, который лежит  в   их  основе   либо  этот  штаб — чиновников или кого бы то ни было,  на чье послушание должен иметь возможность   рассчитывать обладатель власти — является самостоятельным   собственником   средств   управления,  будь то деньги,  строения,  военная  техника,  автопарки, лошади или что бы там ни было, либо штаб управления «отделен» от средств управления в таком же смысле,  в   каком   служащие   и   пролетариат   внутри   современного    капиталистического предприятия «отделены» от   вещественных   средств   производства. То есть, либо обладатель власти управляет самостоятельно и за свой счет, организуя управление через личных слуг, или штат иных чиновников,  или   любимцев  и  доверенных,  которые не обязательно собственники (полномочные владетели)   вещественных   средств предприятия,   но  направляются   сюда господином, либо же имеет место прямо противоположное.   Современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который внутри определенной сферы добился успеха в монополизации легитимного физического насилия как средства господства и с этой целью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей, а всех функционеров с их полномочиями, которые раньше распоряжались этим по собственному произволу, экспроприировал и сам занял вместо них самые высшие позиции[6]. Вывод к данной главе можно сделать такой: политик по призванию – тот, кто готов всем пожертвовать ради своего дела, подопечных, государства. Он в силу личных качеств, знаний и умений смог стать руководителем. А также он обладает рядом качеств и способностью к совершенствованию, которые помогают ему оставаться у власти. Однако он постоянно должен быть «в тонусе», иначе может упустить нити управления из своих рук и быть свергнутым, потому как политическая ситуация непостоянна и непрерывно изменяется. 4. Политика как профессия. Профессиональные политики, как говорит Вебер, изначально не хотели быть господами, как харизматические вожди, но поступили на службу к этим господам. В ходе процесса работы они продвигались по служебной лестнице плоть до руководящих постов, обеспечив себе при этом неплохой доход и идеальное содержание своей жизни. Можно заниматься «политикой» — то есть стремиться влиять на распределение власти между политическими образованиями и внутри них — как в качестве политика «по случаю», так и в качестве политика, для которого это побочная или основная профессия, точно так же, как и при экономическом ремесле. Политиками «по случаю» являемся все мы, когда принимаем участие в выборах, опускаем свой избирательный бюллетень или совершаем сходное волеизъявление, например, рукоплещем или протестуем на «политическом» собрании, произносим «политическую» речь и т.д., у многих людей подобными действиями и ограничивается их отношение к политике. Политиками «по совместительству» являются в наши дни, например, все те доверенные лица и правления партийно-политических союзов, которые — по общему правилу — занимаются этой деятельностью лишь в случае необходимости, и она не становится для них первоочередным и главным «делом жизни» ни в материальном, ни в идеальном отношении. Точно так же занимаются политикой члены государственных советов и подобных совещательных органов, начинающих функционировать лишь по требованию. Но равным же образом ею занимаются и довольно широкие слои наших парламентариев, которые «работают» на нее лишь во время сессии.[7]  Так кто же всё-таки эти «преимущественно-профессиональные» политики? Как утверждает Макс Вебер, есть два способа сделать из политики свою профессию. «Либо жить «для» политики, либо жить «за счёт» политики и «политикой» («von» der Politik)»[8] . Данная противоположность отнюдь не исключительная. Напротив, обычно, по меньшей мере идеально, но чаще всего и материально, делают то и другое тот, кто живет «для» политики, в каком то внутреннем смысле творит «свою жизнь из этого» — либо он открыто наслаждается обладанием властью, которую осуществляет, либо черпает свое внутреннее равновесие и чувство собственного достоинства из сознания того, что служит «делу», и тем самым придает смысл своей жизни. Пожалуй, именно в таком глубоком внутреннем смысле всякий серьезный человек, живущий для какого-то дела, живет также и этим делом. Таким образом, различие касается гораздо более глубокой стороны — экономической. «За счет» политики как профессии живет тот, кто стремится сделать из нее постоянный источник дохода, «для» политики — тот, у кого иная цель. Чтобы некто в экономическом смысле мог бы жить «для» политики, при господстве частнособственнического порядка должны наличествовать некоторые весьма тривиальные предпосылки: в нормальных условиях он должен быть независимым от доходов, которые может принести ему политика. Следовательно, он просто должен быть состоятельным человеком или же, как частное лицо занимать такое положение в жизни, которое приносит ему достаточный постоянный доход. Так, по меньшей мере, обстоит дело в нормальных условиях. При обычном хозяйстве доходы приносит только собственное состояние. Однако, одного этого недостаточно: тот, кто живет «для» политики, должен быть к тому же хозяйственно «обходим», то есть его доходы не должны зависеть от того, что свою рабочую силу и мышление он лично полностью или самым широким образом постоянно использует для получения своих доходов. Ни рабочий, ни, что тоже немаловажно,  предприниматель, в том числе и именно современный крупный предприниматель, не являются в этом смысле «обходимыми». Ибо и предприниматель, и именно предприниматель, — промышленный в значительно большей мере, чем сельскохозяйственный, из-за сезонного характера сельского хозяйства — привязан к своему предприятию и необходим. В большинстве случаев он с трудом может хотя бы на время позволить заместить себя. Столь же трудно заместить, например, врача, и тем реже возможна замена, чем более талантливым и занятым он является. Легче уже заместить адвоката, чисто по производственно-техническим причинам, и поэтому в качестве профессионального политика он играл несравненно более значительную, иногда прямо-таки господствующую роль[9]. Если государством или партией руководят люди, которые (в экономическом  смысле слова) живут исключительно для политики, а не за счет политики, то это необходимо означает «плутократическое» (властвование богатых) рекрутирование политических руководящих слоев. Но последнее, конечно, еще не означает обратного: что наличие такого плутократического руководства предполагало бы отсутствие у политически господствующего слоя стремления также жить и «за счет» политики, то есть использовать свое политическое господство и в частных экономических интересах. Не было такого слоя, который не делал бы что - либо подобное каким-то образом. Профессиональные  политики непосредственно не ищут вознаграждение за свою политическую деятельность, на что просто должен претендовать всякий неимущий политик. А с другой стороны, это не означает, что не имеющие состояния политики исключительно или даже только преимущественно предполагают частнохозяйственным образом обеспечить себя посредством политики и не думают или же не думают преимущественно «о деле». Для состоятельного человека забота об экономической «безопасности» своего существования эмпирически является — осознанно или неосознанно — кардинальным пунктом всей его жизненной ориентации. «Совершенно безоглядный и необоснованный политический идеализм обнаруживается если и не исключительно, то по меньшей мере именно у тех слоев, которые находятся совершенно вне круга, заинтересованного в сохранении экономического порядка определенного общества» , эта в особенности относится к внеобыденным, то есть революционным, эпохам. «Но сказанное означает только, что не плутократическое рекрутирование политических соискателей, вождей и свиты связано с само собой разумеющейся предпосылкой, что они получают регулярные и надежные доходы от предприятия политики. Руководить политикой можно либо в порядке «почетной деятельности», и тогда ею занимаются, как обычно говорят, «независимые», то есть состоятельные люди.[10] Или же к политическому руководству допускаются неимущие, и тогда они должны получать вознаграждение» . Профессиональный политик, живущий за счет политики, может быть чистым чиновником на жалованье. Тогда он либо извлекает доходы из пошлин и сборов за определенные обязательные действия— чаевые и взятки представляют собой лишь одну, нерегулярную и формально нелегальную разновидность этой категории доходов, — или получает твердое натуральное вознаграждение, или денежное содержание, а нередко и то и другое вместе. Руководитель политикой может приобрести характер «предпринимателя», как арендатор, или покупатель должности в прошлом, или как американский босс, расценивающий свои издержки как капиталовложение, из которого он, используя свое влияние, сумеет извлечь доход. Либо же такой политик может получать твердое жалованье как редактор, или партийный секретарь, или современный министр, или политический чиновник. Все партийные битвы суть не только битвы ради предметных целей, но прежде всего также и за патронаж над должностями. Ущемления в распределении должностей воспринимаются партиями более болезненно, чем противодействие их предметным целям. Со времени исчезновения старых противоположностей в истолковании конституции многие партии (именно так обстоит дело в Америке) превратились в настоящие партии охотников за местами, меняющие свою содержательную программу в зависимости от возможностей улова голосов.  Превращение политики в «предприятие», которому требуются навыки в борьбе за власть и знание ее методов, созданных современной партийной системой, обусловило разделение общественных функционеров на две категории, разделенные отнюдь не жестко, но достаточно четко: с одной стороны, чиновники-специалисты, с другой — «политические» чиновники. «Политические» чиновники в собственном смысле слова, как правило, внешне характеризуются тем, что в любой момент могут быть произвольно перемещены и уволены или же «направлены в распоряжение».  Таким образом, чиновник-специалист и в отношении всех обыденных потребностей оказывался самым могущественным[11]. На сегодняшний день совершенно неясно, какую внешнюю форму примет предприятие политики как «профессии», а потому - еще менее известно, где открываются шансы для политически одаренных людей заняться решением удовлетворительной для них политической задачи. У того, кого имущественное положение вынуждает жить «за счет» политики, всегда, пожалуй, будет такая альтернатива как журналистика или пост партийного чиновника как типичные прямые пути, или же альтернатива, связанная с представительством интересов: в профсоюзе, торговой палате, сельскохозяйственной палате, ремесленной палате, палате по вопросам труда, союзах работодателей и т.д., или же подходящие посты в коммунальном управлении. Ничего больше о внешней стороне данного предмета сказать нельзя, кроме того, что партийный чиновник, как и журналист, имеет скверную репутацию «деклассированного». Увы, если прямо этого им и не скажут, все равно у них будет гудеть в ушах: «продажный писатель», «наемный оратор»; тот, кто внутренне безоружен против такого к себе отношения и неспособен самому себе дать правильный ответ, тот пусть лучше подальше держится от подобной карьеры, ибо, во всяком случае, этот путь, наряду с тяжкими искушениями, может принести постоянные разочарования. Так какие же внутренние радости может предложить карьера «политика» и какие личные предпосылки для этого она предполагает в том, кто ступает на данный путь? Можно сказать, что в основном три качества являются для политика решающими: страсть, чувство ответственности, глазомер[12]. Страсть — в смысле ориентации на существо дела,  страстной самоотдачи «делу», тому богу или демону, который этим делом повелевает. Однако одной только страсти, сколь бы подлинной она не казалась, ещё, конечно, недостаточно.  Необходима еще и ответственность именно перед этим делом, она должна стать основой всей деятельности. А для этого — в том-то и состоит решающее психологическое качество политика — требуется глазомер, способность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей, иными словами, требуется дистанция по отношению к вещам и людям. «Отсутствие дистанции», только как таковое, — один из смертных грехов всякого политика, — и есть одно из тех качеств, которые воспитывают у нынешней интеллектуальной молодежи, обрекая ее тем самым на неспособность к политике» . Ибо проблема в том и состоит: как можно втиснуть в одну и ту же душу и жаркую страсть, и холодный глазомер? Политика «делается» головой, она должна быть обдуманной и взвешенной. И все же самоотдача политике, если это не фривольная интеллектуальная игра, но подлинное человеческое деяние, должна быть рождена и вскормлена только страстью. Но полное обуздание души, отличающее страстного политика и разводящее его со «стерильно возбуждёным» политическим дилетантом, возможно лишь благодаря привычке к дистанции – любом смысле слова. «Сила» политической «личности» в первую очередь означает наличие у нее этих качеств. И потому политик ежедневно и ежечасно должен одолевать в себе совершенно тривиального, слишком «человеческого» врага: обыкновеннейшее тщеславие, смертного врага всякой самоотдачи делу и всякой дистанции, что в данном случае значит дистанции по отношению к самому себе.[13] Тщеславие есть свойство весьма распространенное, от которого не свободен, пожалуй, никто. А в академических и ученых кругах — это род профессионального заболевания. Но как раз что касается ученого, то данное свойство, как бы антипатично оно ни проявлялось, относительно безобидно потому, что как правило, оно не является помехой научному предприятию. Совершенно иначе обстоит дело с политиком. Он трудится со стремлением к власти как необходимому средству. Пытается достичь её любыми способами. Поэтому «инстинкт власти», как это обычно называют, действительно относится к нормальным качествам политика. Грех против святого духа его призвания начинается там, где стремление к власти становится неделовым, предметом сугубо личного самоопьянения, вместо того чтобы служить исключительно «делу». Ибо, в конечном счете, в сфере политики есть лишь два рода смертных грехов: уход от существа дела и — что часто, но не всегда то же самое — безответственность. Тщеславие, его Вебер понимает как потребность по возможности часто самому появляться на переднем плане, сильнее всего вводит политика в искушение совершить один из этих грехов или оба сразу. Чем больше вынужден демагог считаться с «эффектом», тем больше для него именно поэтому опасность стать «разболтанным» или не принимать всерьез ответственности за последствия своих действий и интересоваться лишь произведенным «впечатлением». Его неделовитость навязывает ему стремление к блестящей видимости власти, а не к действительной власти, а его безответственность ведет к наслаждению властью как таковой, вне содержательной цели. И потому, что власть есть необходимое средство, а стремление к власти поэтому одна из движущих сил всякой политики, нет более пагубного искажения политической силы, чем бахвальство выскочки властью и тщеславное самолюбование чувством власти, поклонение ей. «Политик одной только власти», культ которого ревностно стремятся создать и у нас, способен на мощное воздействие, но фактически его действие уходит в пустоту и бессмысленность. И здесь критики «политики власти» совершенно правы. Внезапные внутренние катастрофы типичных носителей подобного убеждения показали нам, какая внутренняя слабость и бессилие скрываются за столь хвастливым, но совершенно пустым жестом. Это — продукт в высшей степени жалкого и поверхностного чванства в отношении смысла человеческой деятельности, каковое полностью чужеродно знанию о трагизме, с которым в действительности сплетены все деяния, а в особенности политические.     Исключительно верно именно то, и это основной факт всей истории (более подробное обоснование здесь невозможно), что конечный результат политической деятельности часто и нередко регулярно оказывался в совершенно неадекватном, часто прямо-таки парадоксальном отношении к ее изначальному смыслу. Но если деятельность должна иметь внутреннюю опору, нельзя, чтобы смысл, то есть  служение делу, отсутствовал. Как должно выглядеть то дело, служа которому, политик стремится к власти и употребляет власть, — это вопрос веры. Он может служить целям национальным или общечеловеческим, социальным и этическим или культурным, внутримирским или религиозным, он может опираться на глубокую веру в «прогресс» — все равно в каком смысле — или же холодно отвергать этот сорт веры, он может притязать на служение «идее» или же намереваться служить внешним целям повседневной жизни, принципиально отклоняя вышеуказанное притязание, — но какая-либо вера должна быть в наличии всегда. Иначе его властолюбивые устремления, нечестность будут тяготеть и над самыми мощными политическими успехами.    Итак, итогом этой главы, вернее выводом можно сделать утверждение – политик по профессии идет в политику ради личной выгоды, а также удовлетворения своих властных амбиций. Часто он забывает о том, что ответственен за людей, над которыми правит, или которые выбрали его. Он идет на поводу у своих идей, стремится к наибольшему материальному благополучию любыми способами. Однако же профессиональный политик может быть и хорошим руководителем, в течение совей карьеры он приобретает различные навыки, общается с другими имеющими определенную власть людьми. В данном вопросе все зависит от самого человека, если он честен и справедлив, хочет быть объективным, он таким и будет, а если политик стремится только к наживе, вряд ли из него выйдет хороший политический деятель.   Таким образом, из тенденции рационализации политической жизни логически вытекает идея превращения политики в своего рода «предприятие», которому требуются профессионально подготовленные люди с разными знаниями и умениями – чиновники-специалисты и «политические» чиновники. Если эти принципы удастся провести в нашу жизнь, то постепенно пойдет процесс ее рационализации. Утвердится порядок, согласно которому «ходить во власть» должны профессионально подготовленные, компетентные в управлении люди, которые прошли подготовительную учебу и службу, выдержали специальные экзамены, доказывающие их способности и возможности работать на политическом «предприятии», что нельзя путать просто с интеллектуальными способностями. Остальные же должны почувствовать рациональность состояния быть свободным от профессиональной политики, чтобы обрести свободу для занятия иным делом профессионально. Следует заметить, что это вовсе не исключает право для всех людей  оказывать влияние на власть, на характер принимаемых политических решений.  Заключение. Итак, можно прийти к выводу, что в настоящее время, в частности в нашем государстве, большинство стереотипов политического благородства претерпели значительные изменения по сравнению с понятиями, преобладавшими во времена Макса Вебера. Точнее говоря, понятия остались прежними, а вот методы и способы проведения, а также средства, необходимые для осуществления политики в некоторой степени изменились. Преобладающее меньшинство политиков, опирающихся на обстоятельства жизни, диктующих свои условия, вынуждено рассматривать саму политику не более чем профессию или как работу, за которую они регулярно получают реальную прибыль.  И учитывая относительную нестабильность политической жизни в стране (по крайней мере, она хорошо представлена в иллюзорном виде со стороны заинтересованных лиц), каждый старается получить наибольшую выгоду в период предоставляемой возможности. Также как, к примеру, рабочий, работающий за станком, более заинтересован в увеличении темпа роста своего материального благосостояния посредством получения зарплаты, нежели, скажем, в темпах роста производства (это уже входит в обязанности работодателя).  Остальное же незначительное большинство может, и хотело бы жить «для» политики, но либо они не имеют достаточного влияния на политическом Олимпе и у них отсутствует значительное количество средств для приобретения этого влияния; либо они являются заложниками вышеуказанных средств и вынуждены лишь озвучивать политические идеи в интересах своего кредитора. Это широко распространено было и в прежние исторические эпохи и сейчас. Изучение политических проблем в историческом аспекте позволило Веберу дать определенные советы и предостережения, которые позволили бы избежать ошибок, допущенных ранее. Идеи Вебера  не потеряют актуальности еще долгое время.  Есть еще один немаловажный вывод  после прочтения «Политика как призвание и профессия» - настоящий политик может сочетать в себе профессионализм и призвание. Он набирается опыта на пути восхождения к вершине власти,  умело использует ее, не ущемляя интересов свои подчиненных. 

=== Творчество В.Г. Сорокина

Наиболее привлекательно для Сорокина поле цитации – соцреализм. Писатель пытается освободить метод от укоренившегося политического ярлыка и ввести в традицию культуры. Отстраненная, чисто эстетическая позиция в отношении к соцреализму реализована в стилистической компрометации свойственных ему образно-ситуативных клише. Одно из них – образ советского человека. В центре рассказа «Открытие сезона» стоит образ егеря, сосредоточивший в себе основные черты положительного типа, воспетого советской литературой: радение за общее благо, знание своего дела, забота о ближнем, спокойная мудрость. Характерен и способ типизации – язык героя, изобилующий диалектизмами, поговорками, народными присказками. Замечательно, что герой не изменяет себе и после главного события рассказа – убийства человека, привлеченного «приманкой» – песней Высоцкого. Деловито по-мужицки просто егерь обсуждает с напарником, как свежевать охотничий трофей.

В «Открытии сезона» отчетливо проступает сюжетная техника Сорокина. Он начинает повествование как писатель-традиционалист, пунктуально следуя устоявшемуся канону, но по мере развития действия меняет угол зрения. Читательские ожидания разрушаются, ситуация подается в гротескно-отстраненном свете. По тому же принципу выстроен рассказ «Соревнование». Фабульный план его первой части – социалистическое соревнование двух бригад, занятых рубкой леса, - призван напомнить основной лозунг «светлых» времен: общественные интересы выше личных. Два члена одной бригады, Лохов и Будзюк, стремятся добросовестной работой перекрыть стахановский почин соседей, но неожиданно «потомственный лесоруб» Ваня Лохов всаживает электропилу в шею товарища. Появление абсурда стилистически не маркируется, он словно продолжает реальность, оборачиваясь словесным бредом. Рассказ заканчивается монологом мальчика. Текстуально он оформлен в виде «потока сознания»:

И ето когда на рынок поедет купит толстого сала а дома из ево вырежет пирамидку и у ей нутро вырежет и поедет у гошпиталь и купит у хирурга восемь вырезанных гнойных аппендиксов и из них гной у пирамидку выпустит, а пирамидку сальной крышкой закроет да и зашьет а опосля пирамидку проварит у козьем молоке до пятого счету и на мороз вынесет а сам митроху найдет…

Становление в России постмодернизма, в русле которого развивалось творчество Сорокина в 80–90-е годы, стало реакцией на воздействие советской идеологической системы. Бессмысленно и монотонно играя с образами, представляющими собой культурные осколки советской идеологии, ничего не вкладывая в них, автор изживает остатки травматического опыта, ушедшего в подсознание. Такая позиция характерна для последователей постмодернизма, которые считают, что история культуры закончилась и все, что можно изобрести, – давно изобретено, поэтому создавать лучше из «великих обломков» уже существующего. Отсюда эклектизм творчества Сорокина, подчеркнуто отстраненного, бесчувственного, механизированного, лишенного какой бы то ни было оценочной направленности. До сердца его образы не доходят и не должны дойти, тем более что от этой категории автор принципиально открещивается.

Очередь – роман-зарисовка в жанре реплик и диалогов в очереди. В своем первом привлекшем к себе внимание произведении, опубликованном в 1985 в парижском издательстве «Синтаксис», Сорокин обнаруживает интерес к исследованию реалий «совка», что роднило его по тематике с писателями-диссидентами. Впрочем, тема совдеповских культурологических изысканий становится для его творчества постоянной. Очередь – одно из основополагающих общественных понятий и реалий советской системы, понимаемое и как своего рода путь к счастью, и как своеобразный тест на терпение и стойкость (выстоишь или не выдержишь и сбежишь). В отрывочных фразах прослеживаются реалии советского образа жизни, тип отношений между людьми, включенных в «вечную очередь», и превращение такого пути в абсурд. Изображая очередь как грандиозный коллективный организм, живущий по своим законам, Сорокин снимает план социальной проблематики – очередь представлена стилистически организованным феноменом.

Норма – сборник стилистически замкнутых на себе текстов, представляющих собой разного рода текстовые штудии на тему «норма»: игры с понятием или варианты интерпретации категории «норма». Первый текст – зарисовки советского образа жизни, повествующие о потреблении гражданами одного и того же продукта, условно называемого «нормой», производимой, как впоследствии выясняется, из человеческих фекалий. Образ «нормы дерьма», похоже, можно рассматривать в качестве метафоры обязательного идеологического «промывания мозгов» у всех слоев общества. Эта процедура, привычная для советских людей, стала своего рода ритуалом, уклонение от которого воспринималось как расшатывание основ и жестоко каралось. Затронута и тема иерархичности советского общества, в котором каждый получал свою «порцию дерьма» в соответствии с тем местом в табели о рангах, которое занимал. В другой части романа, составленной из писем, исследуется противопоставление «норма – патология» – как от связного послания происходит постепенный переход к полубессмысленному изложению и полному бреду. Повествование о зверствах ЧК на селе в период коллективизации, по-видимому, можно интерпретировать как размышление на тему нормы допустимой власти – в какой момент она превращается в насилие и издевательство. Еще один текст – стихотворения о временах года (норма природно-социальная), другой – представлен в виде усадебной прозы о поисках национальной идеи (норма патриотическая), и последний – анекдоты в духе черного юмора, обыгрывающие клише советских фильмов и песен 30-х годов. Отсутствует сквозной сюжет или герой, объединяющий произведение в органическое целое.

Роман – клише русского «усадебного» романа 19 века объемом. Поскольку такая реальность как «русский роман 19 века», существует в сознании исследователей и читателей, писатель взялся создать текст – материализовать это понятие, вычленив общие свойства множества русских романов. Роман Сорокина читается как произведение о языке, существующем независимо от той реальности, которая на этом языке описывалась в 19 веке. Сознание читателя фиксирует, как описывается природа, усадьба, выражение лица барышни и т.д. Но впечатление получается совсем иное, чем при чтении реального Толстого или Тургенева. Отторгнутый от собственного содержания голый скелет романной формы дает странный сопутствующий эффект обесценивания и самого русского романа как литературного и культурного явления.

Тридцатая любовь Марины – женская история в духе производственного романа. В результате «благотворного влияния коллектива» в лице секретаря парткома законченная индивидуалистка, эгоистка и лесбиянка, склонная к религии и диссидентству, становится бодрым членом «здорового» производственного подразделения. Сорокин показывает, как трясина коллективного бессознательного поглощает индивидуальные формы существования вплоть до полного их исчезновения. Растворение в коллективной жизни было своего рода добродетелью при социализме. По сути, судьба Марины, как и жизнь советских людей, была незначительным частным случаем в завораживающем и мощном движении идеологических конструкций. История заканчивается характерной для Сорокина концовкой – уходом в абсурд, в ничто, в бессвязную и бессмысленную идеологическую риторику.

Сердца четырех – роман о том, как некие мистические основания, заложенные в самом, казалось бы, случайном сочетании цифр – 6, 2, 5, 5 – могут стать поводом для создания некой тоталитарной организации. А ее члены будут наделены способностью, как нож сквозь масло, проходить сквозь окружающих людей, неотвратимо приближаясь к неведомой цели своей жизни. Возможно, это намек на то, что любая бессмыслица, получившая статус мистического основания, вполне реально может стать источником силы, неведомой по своим загадочным свойствам. Правда, невольно напрашивается вопрос, с чем соотносится эта сила в первую очередь – с некими достоинствам того, во что верят, или с преображающим возможностям человеческого воображения и веры.

Голубое сало – этот роман-фантасмагория вызвал наибольший интерес и резонанс в обществе. Произведение живописует картины, по словам автора, «коллективного российского бессознательного» образца ХХ века. В качестве действующих персонажей представлен почти полный иконостас архетипических фигур советской мифологии – Сталина, Хрущева, Гитлера, а также культовых фигур – символов российской культуры и литературы – Ахматовой, Бродского и др. Впрочем, сорокинские образы известных личностей имеют мало общего с реальными прототипами – автор продолжает «играть» со стереотипами массовой культуры.

По сюжету романа, клоны русских классиков, написав некие великие тексты, перед тем, как впасть в анабиоз (небытие) выделяют из себя вещество – «голубое сало» – творческость, креативность, созидательное начало в чистом виде. Далее идет дележ и борьба за обладание им, охватывающая как представителей иерархии власти, так и членов неких тайных сект и обществ из будущего и параллельного настоящего. На фоне этой фабулы герои-символы вступают в отношения соития, то бишь «имения» друг друга. Такой тип отношений, как и борьба за обладание неким чудодейственным предметом или веществом, входят в типичный сюжет-клише традиционных мифов. Первичные глубинные уровни психики – обитель бессознательного – также имеют архаическую структуру мифа. Но и тут Сорокин остается верен себе – глубинные архаические отношения взаимопритягивания и взаимопроникновения он низводит до порносюжетов из жизни известных личностей, высмеивая одновременно и святыни истории, и психоанализ.

Пир – действие разных по стилистике 13 новелл происходит во многих странах в прошлом, настоящем и будущем. Замысел книги оформился после знакомства с совершенно особой культурой еды в Японии, куда писатель ездил преподавать русский язык. В целом возникает символ еды как огромного, имеющего множество диалектов и одновременно универсального языка коммуникации людей. Несмотря на то, что автор в основном рассматривает поедание как узко утилитарный «пищевой» процесс, невольно возникает и более широкий образ – потребление в широком смысле. В т. ч. и потребление «под тем или иным соусом» близкого человека – типичный семейный психоаналитический сюжет (новелла Настя).

Лёд – в этой книге автор обращается уже к реалиям современной «капиталистической» России и намекает на некую необходимость для людей «достучаться до сердец». Правда, этот призыв выглядит несколько формально – как рациональное решение или печальная необходимость, а вовсе не как зов души. Впрочем, для законченного постмодерниста и это немало. В любом случае такой призыв интригует. Возможно, это намек на необходимость «разморозить чувства» и перейти в иное качество своего бытия. Признаки такого лучшего существования, к сожалению, указаны писателем более, чем смутно – разве что ноющая боль в полуразмороженном сердце и неизвестно откуда взявшиеся пачки дензнаков в карманах.

По сценариям Владимира Сорокина были сняты художественные фильмы:

Москва (2000, режиссер Александр Зельдович) – семейная история квази-«чеховских» трех героинь Ольги, Маши, Ирины, стремящихся покинуть Москву, подана сквозь призму слома ценностей «безвременья» 90 - х. Стильно снятые живописные картины морального разложения «сливок» бывшей советской аристократии пронизаны настроениями декаданса. На этом фоне разворачиваются криминальные разборки бывших друзей детства. Ставится под сомнение возможность возрождения Москвы как культурного центра на деньгах, крови и комплексах слоя «новых русских». Фильм получил национальную премию «Золотой Овен» за операторскую работу и музыку, вызвал нарекания критиков запредельными по цинизму высказываниями и поступками героев, составляющими резкий контраст с воспеванием поэзии вечерней Москвы;

Копейка (2002, режиссер Иван Дыховичный) – сатирическая эпическая комедия решена как история вещи, а именно автомашины «копейка», ходившей по рукам на протяжении четверти века. Хозяева «копейки», герои своего времени, метко и лаконично выражают собственную жизненную философию в разного рода жизненных ситуациях. Их комментарии и высказывания так и просятся перейти в разряд расхожих народных цитат и поговорок. «Непотопляемость» простой и нужной вещи при любых режимах – пример для подражания человеку, желающему выжить в условиях резко меняющихся общественных отношений.

Владимир Сорокин также автор повести Месяц в Дахау, сборников рассказов Первый субботник, В глубь России, пьесы Землянка, Юбилей, Пельмени («Искусство кино» № 6, 1990), Русская бабушка, Доверие, С Новым годом, Дисформомания, Hochzeitsreise, Щи, Dostoevsky-trip, киносценария Безумный Фриц.

Заключение

Владимир Сорокин – известный культовый экстремальный писатель. Правда, способны полностью прочесть его произведения немногие. Отстраненная, бездушная авторская позиция в сочетании с порноэпизодами и черным юмором воспринимаются многими как крайняя степень цинизма и вызывают инстинктивное отторжение и протест. Что это – провокация или творческий метод? И то, и другое – провокация как творческий метод. Обилие сцен грубого секса и насилия в произведениях Сорокина вызывают постоянные нарекания. Создается впечатление, что писатель постоянно пережимает кнопку стимуляции «центра удовольствия». Возможно, это не только отражение «порнографичности» сознания современного человека – склонности упрощенно и низменно трактовать любые отношения между людьми. Грубая чувственность восполняет вакуум эмоциональности, характерный для выхолощенной шизоидной позиции, лежащей в основе сорокинского творческого метода.

Сорокина неслучайно называют современным маркизом де Садом: «У меня нет понятия культурно допустимого и недопустимого как у людей традиционной культуры, такого резко очерченного культурного кода, за границами которого начинается культурно недопустимое». В результате – общественная организация «Идущие вместе» в 2002 устроила ряд акций, направленных против творчества писателя, и подала в суд на признание ряда мест в произведениях Сорокина порнографическими.

Играя с мертвыми, жесткими формами – оболочками идеологических клише соцреализма и классической русской литературы, он, как опытный паталогоанатом с задатками доктора Франкенштейна, пытается создавать оригинальных литературных монстров из более или менее добротно сшитых кусков клонированных текстов. Правда, преодолеть отталкивающее впечатление от них способен не каждый.

Клонированные тексты очень похожи на настоящую литературу, повторяя ее в деталях, но все-таки жизни не имеют и потому вызывают одновременно восхищение мастерством писателя и тихий ужас. С другой стороны, не является ли это направление своего рода предвестником, предвосхищением фабричного подхода к литературе вообще? Действительно, детективы и женские романы на потоке уже давно клепаются из штампованных болванок – заготовок сюжетных ходов, любовных сцен или сцен насилия, меняются только имена да фамилии героев. Но изощренные сорокинские эксперименты убеждают, что виртуозное умение порождать отдельные, пусть даже «уже шевелящиеся» куски целого, никак не может заменить способности создавать нечто органически цельное и жизнеспособное.

Человек, по убеждению Сорокина, Существует в стихии языка – наиболее непридуманной, подлинной реальности. Постмодернистская установка на столкновение разных языковых пластов, на цитатность в широком смысле, явно воплощаемая Сорокиным, - один из способов эстетического приближения к реальной жизни.

Основной корпус произведений Сорокина собран в двухтомнике, выпущенном московским издательством «Ad Marginem» в 1998. В этом же издательстве в 1999 вышел роман Голубое сало, и с тех пор публикуются все новые книги Сорокина (Пир, Первый субботник, Москва, Лёд), а также переиздаются ранее вышедшие произведения (Сердца четырех, Норма). Книги Сорокина переведены на основные европейские языки, а также на японский и корейский.