6. Аргументы противников теории перманентного кризиса.

Рассмотренная выше «зигзаго-тупиковая» трактовка причин кризиса централизованно-планируемой экономики может считаться оправданной лишь при абсолютизации пути развития западных стран как единственно верного. Между тем это было бы проявлением жесткого детерминизма, однолинейной трактовки общественного развития. Если же использовать более взвешенный подход к оценке общества, сложившегося в России к началу переходного процесса, в контексте мирового развития, то можно утверждать, что события, развернувшиеся в нашей стране в начале ХХ столетия, не только не выпадают из общего хода мирового развития, но и самым тесным образом связаны с ним. Тогда, на рубеже веков, отчетливо проявились многие провалы, фиаско рыночного механизма: усилился монополизм, стало остро ощущаться подоходное и поимущественное неравенство людей, обострились проблемы внешних эффектов и дефицита общественных благ и т.п. Это потребовало усиления государственного регулирования экономики, преодолевающего объективные несовершенства рынка, что вызвало кардинальные перемены в механизме функционирования свободного рыночного (капиталистического) хозяйства. Однако формы таких перемен оказались двоякими.

С одной стороны, в большинстве стран с рыночной экономикой государственное регулирование действовало опосредованно, встраиваясь в рыночный механизм и подчиняясь ему (теоретическое обоснование такой модели регулируемой рыночной экономики представлено, прежде всего, в работах Дж. Кейнса). С другой стороны, государственное регулирование действовало непосредственно, вставая над рынком и в той или иной мере подчиняя его себе, а в крайнем случае – игнорируя механизмы рыночной самонастройки воспроизводства. Данная модель принудительно направляемого хозяйства, теоретически обоснованная в работах В. Парето, В. Зомбарта, П. Струве, В. Ойкена, О. Ланге, получила практическое воплощение (при известных различиях) в Италии, Германии, России, а после Второй мировой войны – в некоторых государствах Восточной Европы и других регионов мира.

При подобном подходе российская модель планово-регулируемой экономики уже не может трактоваться как исторический зигзаг. Последовательно отстаивая принцип многовариантности социально-экономического развития, большинство отечественных и зарубежных экономи­стов признают теорию перманентного кризиса советской экономики излишне идеологизированной, поверхностной и лишенной достаточной аргументации. Ведь общеизвестно, что царская Россия вовсе не являлась индустриальной державой с достаточно образованным населением. Это была преимущественно аграрная страна, вывозящая сельскохозяйственное и иное сырье и импортирующая машиностроительную продукцию. Если доля США в мировом промышленном производстве в 1913 г. составляла 35,8%, Германии – 15,7%, Великобритании – 14%, то доля России – всего 5,3%. При этом удельные веса производимого на ее территории чугуна и стали были и вовсе мизерными – 1,6 и 1,4% соответственно. В то время как среднее число лет обучения взрослого населения Италии составляло 4,8 лет, Японии – 5,4 года, США – 8,3 года, России – всего 1–1,2 года.

И если бы не свершилась Октябрьская революция, то тяжелые последствия Первой мировой войны и наверняка не обошедшего в этом случае российскую экономику мирового кризиса 1929–1933 гг. едва ли возвели бы ее к неким высотам процветания. В то же время только за период с 1945 по 1975 г. производственный потенциал нашей страны увеличился минимум в 3 раза, были построены новые горо­да. Сложилась всеохватывающая система подготовки квалифицированных кадров – одна из лучших в мире. Хотя СССР отличался в целом асоциальной экономикой, однако его отставание в социальной сфере от других развитых стран было все же меньше, чем в сфере материального производства: у подавляющего большинства граждан сохранялась уверенность в завтрашнем дне. Благодаря системе централизованного планирования стране удалось избежать послевоенного дефляционного шока и массовой безработицы, которые интенсивно проявились в других странах-победителях (США, Великобритании, Канаде). Развиваясь даже быстрее, чем в годы сталинской индустриализации, Советский Союз уже к 1950 г. стал второй в мире индустриальной державой. В дальнейшем на железнодорожном транспорте произошел переход на электро- и тепловозную тягу, бурно развивалась гражданская авиация, радиоэлектронная промышленность. Развернулись массовое жилищное строительство и производство потребительских товаров длительного пользования. В структуре продовольственного потребления возросла доля мясомолочной продукции.

К 1985 г. продукция советской промышленности достигла отметки в 80% от американской (правда, в западных оценках называлась меньшая цифра – 50%²⁶). При этом в структуре валового продукта СССР обрабатывающие отрасли развивались быстрее добывающих: 82% против 41% в 1971–1980 гг. и 38% против 12% в 1981–1990 гг. соответственно. Строительство Новосибирского Академгородка в 1956 г., где интенсивно развернулись фундаментальные научные исследования, случилось задолго по появления американской Силиконовой долины. В нашей стране были созданы многие высокотехнологические про­извод­ства на уровне мировых стандартов. Одно только первенство СССР в космической сфере является ярким проявлением принципиальной жизнеспособности отечественной экономической системы. Да и в традиционных отраслях, склонных к гигантомании, далеко не все было столь уж безнадежным. Так, функционирование единой сети железнодорожных перевозок приводило к тому, что в 1991 г. съем продукции с 1 км железных дорог был в нашей стране в 4 раза больше, чем в США при вдвое меньшей себестоимости перевозок. В 1989 г. ВВП Советского Союза уступал лишь американскому (а при расчете его по ППС отставание вообще не фиксировалось), а Россия (на территории которой производилось 55% советского продукта) находилась по этому показателю на третьем месте в мире, пропуская вперед еще одну только Японию²⁷.

Советская экономика хотя и сталкивалась со значительными труд­ностями до конца 1970-х–начала 1980-х гг. (поскольку вклад интенсивных факторов в ее экономический рост не превышал 20–30% при более чем 50%-ном их вкладе в прогресс индустриально развитых стран), но в целом сохраняла устойчивость. Если руководствоваться международными стандартами национального счетоводства, то социально-экономическую ситуацию, сложившуюся в СССР в этот период, трудно признать кризисной. Ведь проявившееся в этот период замедление темпов роста национального продукта²⁸ вовсе не тождественно его абсолютному сокращению, а торможение позитивной динамики реальных доходов населения – еще далеко не его прогрессирующее обнищание. С середины 1950-х гг. до конца 1980-х гг. минимальная зарплата выросла в 3 раза при повышении цен всего в 1,3 раза. Отставание от наиболее развитых государств по ряду гене­ральных направлений НТП (особенно в сфере информационно-коммуникационных технологий) с позиций сегодняшнего дня явно не выгля­дело необратимым и в немалой степени компенсировалось выходом страны на передовые рубежи в других наукоемких отраслях.

Лишь последующие события вывели отечественную экономику из относительно равновесного состояния. С середины 1970-х гг. падение фондоотдачи в России перестало компенсироваться (особенно в промышленности) ростом производительности труда. Среднегодовой прирост производительности в период 1960–1973 гг. составлял 3,7%, а падение фондоотдачи – 3,2%, и это сочетание позволяло советской экономике обеспечивать 1,5%-ный рост эффективности производства. Соотношение данных показателей эффективности резко ухудшилось в 1973–1978 гг.: 0,3 и –2,3% соответственно, что алгебраически означало падение суммарной эффективности на 4,5% в год. Столь нега­тивная тенденция была обусловлена прежде всего наступлением ново­го, «информационного» этапа научно-технической революции и резким­ усложнением хозяйственных взаимосвязей, координация которых оказа­лась не по силам громоздкой административно-командной системе.

Неуклонное снижение эффективности производства даже при сохранении завышенной доли инвестиций в ВВП должно было рано или поздно привести к затуханию роста и делало неминуемыми грядущие кризисные потрясения в экономике. Причем их неизбежное появление едва ли следовало расценивать как победу капиталистического строя над социалистическим. Как отмечает Г. Попов, скорее то была победа еще более прогрессивного (при дополнении формационного подхода к классификации экономических систем подходом общецивилизационным) строя – постиндустриального, который в те годы интенсивно формировался в развитых странах²⁹.

Однако смена замедляющегося экстенсивного роста полномас­штабным экономическим спадом должна была, по прогнозам, состояться лишь к самому концу ХХ в. Причем если бы руководству страны удалось укрепить дисциплину и порядок в производственной сфере (именно на это были, как известно, нацелены административные действия Ю.В. Андропова), сократить объем помощи многочисленным странам «народной демократии» и «социалистической ориентации», довести расходы на закупки военной техники до уровня оборонной достаточности, то спад ВВП вполне можно было отложить еще на 5–10 лет. Дополняя комплекс подобных предпосылок, ученые Академии наук СССР (в частности, ее Центрального экономико-математического института – ЦЭМИ) еще в первой половине 1980-х гг. просчитывали возможность эволюционного реформирования советской экономической системы за счет:

 создания благоприятных условий для возрождения и расширения ее частного сектора (формируемого путем так называемой «малой приватизации» в легкой, пищевой промышленности, сельском хозяйстве, сфере услуг и т.п.);

 акционирования крупных предприятий, их всесторонней коммерциализации (с резким расширением прав и ответственности менеджмента в части нахождения поставщиков, поиска покупателей, установления цен, распределения прибыли и т.п.), активного задействования арендных отношений как реальной альтернативы «большой приватизации»;

 целенаправленного «выращивания» отечественных конкурентов зарубежным транснациональным корпорациям (в том числе­ в форме совместных предприятий с иностранным участием);

 повышение доли наукоемких видов продукции (в которых воплощались конкурентные преимущества отечественной экономики) в ВВП и всемерного поощрения их экспорта;

 поэтапного освобождения цен на потребительские товары с сохранением правительственного контроля над ценообразованием в высокомонополизированном инвестиционном секторе.

Выполненные позднее Институтом народнохозяйственного прогнозирования (ИНП) Российской академии наук модельные построения и расчеты показывали, что в случае практического воплощения подобных предложений ученых даже без каких-либо радикальных изменений в планово-регулируемой хозяйственной системе вполне можно было бы ограничиться незначительным спадом объема производства в старых и неперспективных отраслях государственного секто­ра. Положительный эффект от развития частного сектора в относительно стабильной экономической среде, а также целенаправленное стимулирование точек роста в ключевых отраслях нового технологического уклада позволяли ожидать депрессии с «нулевым ростом» в 1992–1994 гг., а далее – и оживления экономики, начиная с 1995–1996 гг., с выходом на устой­чивый рост до 7% в год. Однако эти качественно-количественные разработки специалистов оказались попросту невостребованными властя­ми, не желавшими перемен в сложившемся политическом строе и руководствовавшихся идеологическим постулатом о недопустимости «реставрации капитализма»³⁰. И эта их «страусиная позиция», стремление «спрятать голову в песок» от гру­за накопившихся противоречий делали неизбежным насильственный слом советской хозяйственной системы путем радикальных рыноч­ных преобразований с неизбежными негативными последствиями для реального ВВП нашей страны.