5. Теория перманентного кризиса централизованно планируемой экономики

советского типа. Стратегические дефекты советской экономики.

Объясняя истоки кризисного сокращения ВВП в постсоциалистических странах, многие представители неоклассической теории выдвигают концепцию перманентного кризиса экономики советского типа. Характеризуя исходный пункт рыночной трансформации российского общества, некоторые ученые трактуют исторический путь России в ХХ в. как совершенно особый, уникальный, но неудавшийся эксперимент. Опираясь на методологию «уникальности развития России», ее движения к социализму при обнаружившейся недостижимости данного идеала, сторонники теории перманентного кризиса приходят к выводу о том, что все произошедшее в нашей стране после 1917 г. – пустая трата времени, дорогостоящий зигзаг, заведший общество в тупик, выйти из которого возможно только назад, возвращаясь в обстановку стихийно развивающейся свободной рыночной экономики и проходя затем все этапы ее закономерной эволюции. Они исходят из предположения, что централизованно планируемая экономика с самого момента своего возникновения в России находилась в непрерывном кризисном состоянии, которое, однако, скрывала фальсифицированная статистика. Соглашаясь с данной теорией, некоторые отечественные ученые²⁴ рассматривают переживаемый страной нелегкий период не просто как фазу экономического цикла. Они усматривают в нем общий кризис сложившегося в прошлом социально-экономического и политического строя, который искусственно был сформирован в ходе «больше­вистского переворота» 1917 г. и поддерживался лишь постоянно воспроизводимым насилием (существованием некоей «подсистемы страха»). Поступательное развитие сформированной неестественной по складывающимся экономическим отношениям, структуре воспроизводственных пропорций, территориальной организации производства системы было немыслимо здесь без постоянного жесткого контроля со стороны неуклонно разбухающего бюрократического аппарата. Утверждается, что перманентный кризис был скрытым, внешне­ довольно слабо проявляющимся до конца 1980-х гг. Кризисные явле­ния не получали адекватного отражения в макроэкономических показа­телях. Но первые же попытки реформирования экономики и демократизации общества в период горбачевской перестройки и гласности, отход от тоталитаризма спровоцировали переход подавленного состояния кризиса в состояние открытое.

В таком объяснении причин российского кризиса несложно обнаружить некое рациональное зерно. Действительно, сложившаяся в сталин­скую эпоху (и сохранившаяся после «косметического ремонта» в годы хрущевской оттепели, брежневского застоя и горбачевской перестройки) централизованно планируемая экономика, обеспечивая решение ряда важных, относительно краткосрочных задач (восстановление разрушенного хозяйства, индустриализация, победа в Великой отечественной войне и др.), на рубеже 1970–1980-х гг. начала­ все более отчетливо демонстрировать свою долгосрочную неэффективность и неспособность к дальнейшему повышению уровня жизни населения. Мощными, идущими из прошлого факторами не преодоленного и по сей день российского кризиса выступают:

 тот факт, что непосредственным мотивом хозяйствования в со­ветской экономике являлось наращивание выпуска валовой продукции (при исчислении объема которой учитывались не только конечные, но и все более разбухающие промежуточные товары) — без достаточного контроля над ее качеством и динамикой издержек производства;

 наложение властью строгого запрета на частную собственность, предпринимательскую деятельность и, как результат, тотальное огосударствление экономики, в которой цены к тому же не были свободными, а потому невозможно было достичь макроэкономического равновесия товарных рынков. В экономике существовал некий денежный навес, т. е. избыточная покупательная способность населения, накопленная в результате эмиссии денег (использованной для финансирования бюджетных дефицитов) в сочетании с системой контролируемых цен;

 чрезмерно высокая доля ВВП, перераспределяемая через госу­дарственный бюджет, что означало существование завышенных, подрывающих стимулы к труду налогов в сочетании с мас­штабными государственными расходами, которые принудительным сглаживанием финансового состояния домохозяйств, предприятий, регионов поощряли социальное иждивенчество;

 утяжеленная и перекошенная структура народного хозяйства: переизбыток инвестиционных товаров, доля которых достигала 76%, при тотальном хроническом дефиците продукции потребительского назначения (особенно мясомолочной), на которую приходилось лишь 24% выпуска. Формирование такой «самоедской» экономики, опирающейся на идеологию «затягивания поясов», помимо всего прочего привело к стремительному истощению недр, вырубке лесов, отравлению воздуха и воды, т.е. к серьезному подрыву экологической безопасно­сти нашей страны. До сих пор Россия занимает второе после КНР место в мире по числу городов (особенно в регионах, где функционируют химические и металлургические комбинаты), загрязнение атмосферы которых превышает все допустимые пределы. На российских свалках находится несколько миллиардов тонн опасных для здоровья людей отходов производственной деятельности;

 техническое и технологическое отставание от индустриально развитых стран, выразившееся в высоком физическом и моральном износе основного капитала в большинстве отраслей гражданского сектора экономики, невосприимчивого к научно-техническому прогрессу. Подобная невосприимчивость в немалой степени объяснялась так называемым плановым фетишизмом, т. е. нежеланием хозяйственных руководителей ставить под угрозу выполнение плана производства традиционной для данного предприятия продукции во имя запуска новых технологий, нацеленных на выпуск качественно новых, высокотехнологичных товаров;

 затратный механизм хозяйствования, стимулирующий перерасход всех видов производственных ресурсов в расчете на едини­цу выпускаемой продукции. Так, за последние 30 лет суще­ствования советской экономики стремительный рост инвестиций привел к расширению накопленного основного капи­тала в 8 раз, в то время как ее ВВП увеличился лишь в 3 раза. Весьма показательным в плане сравнения уровня фондоотдачи­ является, например, тот факт, что в СССР производилось тракторов в 7 раз больше, чем в США, и это при существенно меньшем объеме сельскохозяйственного производства;

 гигантомания, т.е. опора экономики на излишне крупные предприятия. Стремясь облегчить задачу централизованного управления огромной страной (ведь степень управляемости любой системы находится в обратной зависимости от количества объектов управления), а также получить экономию за счет положительного эффекта масштаба, власти сознательно стимулировали концентрацию производства, чему в немалой степени способствовал факт явной­ заниженности цен и тарифов на сырье, электроэнергию, грузовые перевозки, который порождал иллюзию эффективно­сти сверхкрупных объединений. При этом чертами монополизма обладали даже не отдельные предприятия, а некие ведомства. Осуществляя директивными методами руководство теми или иными отраслями, они зачастую подменяли макроэкономиче­ские цели своими собственными, лишали подчиненные предприятия внутренних стимулов к эффективной деятельности;

 «аритмия» в уровнях развития отдельных регионов, причем Россия оказывалась даже беднее целого ряда других союзных республик, не имея собственной столицы и своей академии наук;

 преобладание уравнительной системы оплаты труда вне прямой зависимости от его результатов (в сочетании с привилегированным распределением в пользу верхушки компартии и госаппарата) и при тотальном контроле над доходами хозяйственных субъектов. Правда, господство уравнительных тенденций в распределении для большинства населения сочеталось с обеспечением полной занятости (и даже сверхзанятости). Однако отсутствие у работников страха потерять рабочее место являлось немаловажным фактором невысокой производительности труда в СССР, порождало социальное иждивенчество, патерналистскую психологии значительной части населения;

 низкий уровень экономической свободы. В какой-то степени подобное ущемление хозяйственных свобод принесло свои плоды в период индустриализации, когда оказался возможным рост объема производства в обстановке резкого подавления свободы выбора сферы хозяйствования, жест­кого ограничения предпринимательской активности, отсутствия рынка­ жилья, формализации профсоюзного движения. Однако если говорить обо всем ХХ в., то наивысшие темпы роста благосостояния здесь обеспечивали те страны, в которых оказались наиболее защищенными демократические свободы во всех сферах общественной жизни, включая и экономику, где на деле была реализовано право выбора форм и видов хозяйственной деятельно­сти, приобретения и продажи недвижимости, участия в забастовках и т.п. И наоборот, как отмечал видный немецкий экономист В. Ойкен, тотали­тарное государство, лишая людей свободы экономического выбора, тем самым освобождает их от ответственности и в конечном счете­ приводит к бедности. Между тем возможность последовательного отхода от тоталитаризма в Советском Союзе отсутствовала, поскольку перемены в системе социально-экономических отношений осуществлялись здесь исключительно в форме принудительных реформ «сверху» (как это было во времена Н.С.Хрущева, Ю.В. Андропова, М.С. Горбачева) – без опоры на жизненные интересы субъектов микроуровня;

 отсутствие циклических кризисов. Хотя данное обстоятельство и приносит некие краткосрочные выгоды (прежде всего, отсутствие вынужденной безработицы), однако нельзя забывать, что кризис наряду со своими разрушительными последствиями выполняет, однако, и важные созидательные функции. Во время кризиса, пусть на короткое время, но происходит стихийным путем насильственное приспособление структуры производства к структуре платежеспособных потребностей, т.е. достигается сбалансированность спроса и предложения. Прохождение рыночной экономики через кризисную фазу – один из ведущих способов ее саморегулирования, изменения отраслевой структуры, сброса не пользующейся спросом продукции. В связи с этим так называемое бескризисное развитие советской экономики неминуемо сказывалось на уровне ее сбалансированности: не получая своевременного разрешения, в ней накапливались глубинные диспропорции, которые рано или поздно должны были ввергнуть ее в глубочайший хозяйственный спад. Хорошо известно, что советская экономика только по названию была планомерной и пропорционально развивающейся. И это не удивительно, ведь в огромной стране проблема составления и тем более практической реализации единого сбалансированного плана была по определению неразрешимой из-за ее колоссальной размерности. Кроме того общеизвестно, что выход из всякого циклического спада обеспечивается массовым обновлением основного капитала на базе использования технологи­че­ских достижений и появления в экономической науке новых идей. Усиливая моральный износ основных фондов предприятий, и диктуя необходимость их интенсивной замены, кризис как бы «провоцирует» ускорение НТП. В обстановке заметно упавших цен он ставит производителей перед выбором: либо они вписываются в требования­ современного этапа НТП, либо неминуемо превращаются в банкротов, поскольку в конкурентной среде выпускаемая ими продукция становится некачественной и дорогостоящей. Именно такие последствия, как отмечалось выше, имел энергетический кризис 1970-х–начала 1980-х гг., проявившийся с особой интенсивностью в странах, лишенных значительных нефтя­ных месторождений. Стимулируя поиск дешевых заменителей нефти и внедрение энергосберегающих технологий (в том числе выпуск более экономичных в плане потребления топлива автомобилей и самолетов), этот кризисный спад спровоцировал радикальную технологическую реконструкцию. В результате затраты нефти в расчете на единицу ВВП в США и Западной Европе уже в 1986 г. сократились в 1,5 раза, а в Японии – в 2 ра­за по сравнению с уровнем 1972–1973 гг. Наша же страна в этот­ период (не случайно названный периодом «застоя») откровенно «жировала» на нефтедолларах и «проспала» новую ветвь технологического прогресса, большинство предприятий гражданского сектора не занимались активно ресурсосбережением и не внедряли новые поколения машин и оборудования. Как следствие, бескризисное развитие обернулось не только тактическими выгодами, но и стратегическими потерями отечественной экономики, которые обозначились со всей очевидностью в последнее десятилетие ХХ в. Нельзя забывать и то, что кризис «вычищает» из национальной экономики слабые в техни­ческом отношении, неконкурентоспособные фирмы, что содействует повышению общего уровня производительности труда, а значит, и снижению издержек производства многих товаров. В результате потребители получают возможность приобретать более дешевые товары и услуги. В связи с этим в обстановке общехозяйственного спада роль государства состоит вовсе не в вытаскивании множества нежизнеспособных предприятий из кризисной «ямы», а в обеспечении финансового оздоровления экономики путем «сброса» неэффективных, устаревших производств, одновременно с санацией потенциально перспективных фирм. Между тем в советской хозяйственной практике господствовал идеологический, по сути, тезис о необходимости всемерной поддержки отстающих промышленных предприятий, колхозов, что на деле обернулось растратой ограниченных производственных ресурсов и, как результат, сочетанием острого товарного дефицита и высоких по мировым меркам цен на целый ряд товаров «не первой необходимости»;

 чрезмерная милитаризация национального хозяйства. Будучи крайне безынициативной во всем, что не относилось к гонке вооружений и укреплению международного престижа страны, правящая в 1970-1980-е гг. бюрократия оказалась, однако, крайне восприимчивой к новаторству в военной сфере. Советская экономика, как отмечает С.П. Аукуционек²⁵, была во многом подчинена политическим целям – наращиванию оборонного потенциала страны и достижению военно-промышленного паритета с США. Несмотря на отставание от Соединенных Штатов по объему ВВП, паритет к началу 1970-х гг. был все-таки достигнут, и советская военная доктрина получила необходимое материальное обеспечение. С определенной долей иронии можно утверждать, что в Советском Союзе не было военно-промышленного комплекса: он сам таковым являлся (причем далеко не только в годы Великой Отечественной войны, когда от 65 до 68% промышленной продукции имело прямое военное предназначение). Официально на оборонные цели в нашей чрезвычайно милитаризованной стране в 1987–1988 гг. тратилось 10,5% ВВП (а в сред­нем за 1980-е гг. – 9–13%) по сравнению с 6–7% в США. Но эта цифра­ была серьезно занижена, поскольку цены на поставляемые ВПК факто­ры производства были искусственно заниженными (а некоторые из них, например, интеллектуальные ресурсы, формируемые в рамках государственной сис­темы подготовки кадров, вообще доставались ему даром) – так что «оборонный» советский рубль, как полагали многие эксперты, был эквивалентен 4–6 дол. Между тем эффективность столь масштабных инвестиций в военное производство была невысока, а в ряде случаев (например, при создании боевых отравляющих веществ или избыточного количества танков) она и вовсе оказывалась отрицательной – в связи с неизбежной тратой огромных средств на их будущую утилизацию.

На 1800 отечественных военных предприятиях в конце 1980-х гг. работал каждый четвертый работник, занятый в промышленности. Однако для адекватной оценки масштабов милитаризации следует учитывать, что, с одной стороны, в 1989 г. в объеме производства ВПК доля товаров народного потребления и других видов продукции гражданского назначения составляла около 40%, а с другой стороны, многие, по сути, гражданские предприятия выпускали и военную про­дукцию. В состав оборонно-промышленного комплекса России к началу 2000 г. все еще входили 1700 предприятий и орга­низаций, 700 научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро, которые были связаны с полутора тысячами смежников в 10 странах СНГ. Среди субъектов Российской Федерации наивысшая доля промышленных работников, занятых в этом комплексе, зафиксирована в Удмуртии (55,3%), за которой следуют Саратовская (50,9%), Новосибирская (43,5%) области, а также Северо-Западный регион (30,7%). Так что, надорвавшись на чрезмерной милитаризации национального хозяйства, которая рано или поздно должна была поста­вить объективные пределы ее дальнейшему развитию, СССР переадресовал этот стра­­тегический дефект своему правопреемнику – Российской Федерации, вступившей на рубеже 1980–1990-х гг. в полосу кризисного развития.­

Справедливости ради необходимо отметить, что отмеченные дефекты в немалой степени объяснялись необходимостью максимально ускорить развитие отечественной экономики в откровенно враждебной внешней среде. Многое здесь действительно удалось решить (включая победу в Великой Отечественной войне), причем в достаточно короткий срок. Но социальной ценой стремительного количественного роста отечественной экономики стали неуклонное снижение ее эффективности и в конечном итоге глубокий кризис, обнаруживший необходимость перехода к качественно иной экономической системе.