39. Финансовый кризис на начальном этапе перехода к рыночной экономике и механизм достижения первичной финансовой стабилизации.

Переход к рыночной экономике в России закономерно сопровождался резким сокращением доли ВВП, перераспределяемого через государственный бюджет – в связи с кардинальным расширением границ частной собственности в ходе приватизации, переводом на плечи формирующегося частного сектора немалой части затрат, связанных с удовлетворением социально-культурных потребностей работников, необходимостью поддержания конкурентоспособности экономики в условиях радикального повышения степени ее открытости внешнему миру, изменением самого образа нашей страны в глазах мирового сообщества под влиянием ее решительной демилитаризации. Снизить относительную величину консолидированного бюджета позволял и отказ от субсидирования многих убыточных предприятий (прекративших свое существование через прохождение процедуры банкротства) и товаров, до либерализации продававшихся по откровенно заниженным ценам. Сжатию госсектора в немалой степени способствовало также существенное уменьшение масштабов инвестиционной деятельности правительства, четкое ограничение последней финансированием сферы общественных благ и сравнительно узкого круга предприятий (отраслей), относимых к категории приоритетных.

Столь радикальные преобразования при смене типа экономической системы неминуемо сопровождаются развертыванием финансового кризиса. Обычно он проходит четыре этапа, в течение которых осуществляется процесс адаптации системы финансовых отношений к условиям рыночной трансформации общества:

1) финансовая дестабилизация, связанная с распадом финансовой системы планово-регулируемой экономики;

2) первичная финансовая стабилизация, обусловленная запуском рыночных реформ;

3) вторичный фискальный кризис;

4) фискальная консолидация.

На первом этапе, начавшемся еще до вступления России в эпоху рыночных реформ, отчетливо проявилась финансовая дестабилизация, обусловленная не только принципиальными дефектами централизованно-планируемой экономики, вступившей в полосу распада, но и стратегическими просчетами в реализации экономической политики со стороны М.С. Горбачева и Н.И. Рыжкова. Произошло нарушение существовавшей в стране вплоть до середины 1980-х гг. относительной финансовой стабильности – насколько она была возможна в дефицитной экономике. Первым серьезным ударом по ней явилась политика государства в ликероводочном производстве, приведшая к подрыву государственной монополии на продажу спиртных напитков. Проводимая как антиалкогольная кампания, такая политика, безусловно, не достигнув декларируемых целей, одновременно привела к колоссальным потерям государства из-за сокращения поступлений от косвенных налогов деградации сельскохозяйственного производства в южных регионах страны. Финансовый ущерб, который нанесла данная кампания советскому бюджету, был эквивалентен как минимум 20% его доходной части.

Судьбоносным финансовым просчетом властей в горбачевский период явилось их стремление резко наращивать инвестиции в интересах развития машиностроительного комплекса и реализации курса­ на ускорение экономического развития. Хроническая нехватка средств на эти цели, сколь и сохранявшаяся невосприимчивость отечественной экономики к научно-техническому прогрессу, предопределили взрывной, во многом неконтролируемый рост внешнего долга. Искусственное нагнетание инвестиций в тяжелую промышленность нанесло к тому же серьезный урон развитию отраслей потребительского сектора, интенсифицировав и без того масштабный товарный дефицит. Развал финансовой системы и рост внешней задолженности были сопряжены также с повышением закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию при популист­ском удержании стабильно низких розничных цен на продовольственные товары, что потребовало еще более крупных дотаций из государственного бюджета, и без того ослабленного насупившей рецессией.

Немаловажным фактором, способствовавшим подрыву относительного товарно-денежного равновесия, явилась реализация Закона СССР от 30.06.1987 «О государственном предприятии (объединении)», резко расширившего самостоятельность предприятий, но не предложившего адекватного механизма повышения ответственности руководителей за результаты хозяйствования. В результате увеличения доли прибыли предприятий, оставляемой в их распоряжении, резко усугубилась бюджетная несбалансированность в стране. В условиях сохраняющихся нечеткой персонификации прав собственности, мягких бюджетных ограничений это привело то­гда – в условиях проявившейся демократизации социально-трудовых отношений – к взрывному увеличению номинальной заработной платы­ за счет легкодоступных банковских кредитов и дотаций из государственного бюджета при «проедании» внутренних инвестиционных ресурсов (чистой прибыли и амортизационных фондов). Стихийное повышение доходов работников (а также минимального размера пенсий), не сопровождавшееся сколько-нибудь заметным ростом производительности труда, приводило к серьезному удорожанию продукции и делало российскую стагфляцию лишь делом времени.

Финансовые трудности государства стали результатом и откровенного невезения. Это проявилось в обесценении энергоносителей – хотя были, бесспорно, и конкретные заокеанские «творцы» данной ценовой динамики, сговорившиеся с Саудовской Аравией относительно форсированной поставки нефти на мировой рынок. Подобно тому, как в 1973 г. арабские страны организованно спровоцировали резкий скачок цен на нефть, так в 1985–1986 гг. они же осуществили существенное и политически мотивированное сокращение этих мировых цен. Колоссальными оказались также затраты советского бюджета на ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС и помощь пострадавшим от чудовищного землетрясения в Армении.

Мощным катализатором углубления финансового кризиса явились усилившиеся политические трения между общесоюзным и республиканскими правительствами. М.С. Горбачев в экономическом смысле в какой-то степени повторил судьбу французского короля Луи Бонапарта, свержение которого в 1870 г. в немалой степени было следствием отказа буржуазии выполнять свои налоговые обязательства перед бюд­жетом. Аналогично решение республиканского правительства Б.Н. Ель­цина сократить ставку налога на прибыль (потребовавшее аналогичного ослабления тяжести налогообложения и союзным правительством М.С. Горбачева) и последующий отказ многих советских республик перечислять средства в федеральный бюджет не могли не привести к попросту катастрофическому состоянию сферы общегосударственных финансов. Если вспомнить самые бурные политические катаклизмы в истории, то можно обнаружить, что непосредственным побудительным мотивом этих непредсказуемых по своим последствиям­ событий являлся глубокий бюджетный кризис. Это относится и к Великой французской революции, и к Октябрьской революции 1917 г., и к финансовой ситуации в Германии в момент прихода к власти А. Гитлера. Прогрессирующий распад финансовой системы, выразившийся в IV квартале 1991 г. в 30%-ном по отношению к ВВП бюджетном дефиците (что для мирного времени – уникальное явление) стал предвестником грядущих потрясений, случившихся и в нашей стране.

Неотвратимые процессы распада экономической системы, которые протекали на фоне радикальных политических сдвигов, резко осла­били государственный контроль над финансовой сферой. Не случайно приоритетной целью российского правительства на втором этапе развертывания финансового кризиса (с 1992 г.) стало сокращение острой бюджетной несбалансированности. При решении данной задачи и стремлении любой ценой достичь формального равновесия в финансовой сфере фискальные власти всецело положились на морально устаревшую концепцию ежегодно балансируемого бюджета. Конечно, выбор откровенно жесткого варианта обеспечения первичной финансовой стабилизации в немалой степени был детерминирован и рекордным дефицитом федерального бюджета в 1991 г., необходимостью содержания громоздкого госсектора, несущего колоссальный груз накопленных в недрах советской экономики структурных диспропорций и целым рядом других причин. Однако в этом осознанном выборе сыграли свою роль и неоклассические убеждения правящих политических сил, расценивавших бюджетную несбалансированность в качестве некоей «национальной трагедии».

Между тем появление в финансовой системе российского общества циклического бюджетного дефицита – в обстановке неизбежного сжатия налогооблагаемой базы и, соответственно, сокращения налоговых поступлений в бюджет – едва ли следовало расценивать в сугубо трагедийном контексте. Выше уже отмечалось, что закономерный подрыв бюджетной сбалансированности и финансирование возникшего дефицита за счет преимущественно денежного источника расценивается кейнсианской теорией в качестве одного из ведущих механизмов антикризисного регулирования национальной экономики. Рекомендуемое концепцией дефицитного финансирования накачивание частного потребительского и инвестиционного спроса способно было вывести отечественную экономику на траекторию устойчивого роста, который вполне мог случиться где-то уже в 1993–1994 гг. (по аналогии с Польшей, Венгрией, Чехией, государствами Балтии и другими постсоциалистическими странами). Однако преобладание в теории и практике хозяйствования неоклассических постулатов о принципиальной недопустимости дефицита федерального бюджета как источника перманентной инфляционной угрозы и об острой необходимости его решительного искоренения делало переход к хозяйственному оживлению в тот период принципиально невозможным.

Говоря вообще, переход финансовой системы на рыночные принципы по определению не должен протекать излишне радикально, поскольку революция (в отличие от эволюции), решительно разорвав генетическую связь времен, способна повлечь за собой чудовищные разрушительные последствия для функционирования экономики. Ярким подтверждением данного тезиса – по методу «от противного» – явилась перестройка системы финансовых отношений российского общества в результате реализации шокового варианта рыночной трансформации. Отсутствие опыта построения финансовой системы, соответствующей рыночным отношениям, привело к задействованию в ходе ее реформирования традиционного для нашей страны метода проб и ошибок. Причем в фундамент действий властей был положен метод слепого копирования зарубежных подходов к без достаточного учета объективно существующей специфики российского общества.

Формирование либерально-консервативной модели бюджетно-налоговой политики явилось мощным фактором глубокого переходного кризиса в России в 1992–1998 гг. Как отмечает А. Пороховский, «российское общественное сознание оказалось «зацикленным» на «мэйнстримной» неоклассической парадигме; она и стала идейной основой государственной экономической политики… При этом были проигнорированы реальности ведущих национальных экономик, являющихся экономиками смешанными»¹¹⁸. В отличие от кейнсианцев, которые в обстановке инфляции склонны использовать меры по урезанию государственных расходов и повышению налогов лишь до определенной границы, не чреватой резким спадом объема национального продукта, всплеском безработицы и обострением социально-политической нестабильности, предельно жесткая дефляционная бюджетно-налоговая политика неоконсерваторов обычно проводится ими до «победного конца». В результате избыточно-радикальных мер по сокращению всякого бюджетного дефицита (безотносительно к тому, имеет он структурную природу или же циклическую) – включая решительные приватизационные шаги по переводу в частный сектор тех правительственных объектов, затраты на которые признаются излишне обременительными, а также масштабное урезание социальных расходов в сочетании с дальнейшим ужесточением налогового пресса – по стране неминуемо прокатывается волна массовых банкротств даже потенциально жизнеспособных предприятий, резкое сокращение занятости на которых сокращает доходы и покупательную способность населения, но приводит, по замыслу реформаторов, к перемещению дефицитных ресурсов к наиболее эффективным товаропроизводителям.

Докатившись до российских просторов, политика «шоковой терапии» активно рекомендовалась МВФ правительству нашей страны в качестве действенного орудия скорейшего достижения финансовой стабилизации (означающей, прежде всего, приведение инфляционного процесса к некоему приемлемому состоянию), которая рассматривалась как непременная предпосылка последующего, примерно через полтора года, возобновления экономического роста на сугубо рыночной основе. Однако с позиций сегодняшнего дня совершенно очевидно, что каждая из рекомендованных «шокотерапевтами» мер, временно облегчая ситуацию, обрекала в обозримом будущем финансовую систему на новые, не менее масштабные потрясения. Беспрекословное преобладание тактики в ущерб стратегии еще никогда никому не приносило заветных плодов. Конечно, резкое сокращение дотаций и иных способов поддержания хозяйственной деятельности убыточных предприятий (например, предприятий машиностроительного комплекса) за счет бюджета на краткий период способно улучшить бюджетную ситуацию. Однако через некоторое время финансовая сбалансированность вновь оказывается надолго подорванной из-за сокращения платежей обанкротившихся предприятий наряду с резким расширением выплат в виде пособий по безработице, затрат на переквалификацию безработных и т.п.

Первой «жертвой» рекомендуемого неоклассиками урезания бюджетных трат явились централизованные инвестиции. Начиная с 1992 г., правительство России осознанно пошло по тернистому пути хронического недофинансирования объектов производственной и социальной инфраструктуры. В результате отторжения не только кейнсианской модели, но даже промежуточного неолиберального подхода, доказывающего недопустимость переложения на механизм конкуренции надежд на инвестиционный подъем страны в период становления в ней рыночных отношений (когда частные инвестиционные импульсы снизу еще не сформировались), сфера производства и частных, и, особенно, общественных благ, к которой, как известно, частный сектор изначально не проявляет особого интереса, стремительно деградировала, в ее отраслях (например, в образовании и здравоохранении) наблюдались скрытая приватизация и резкое возрастание степени платности предоставляемых населению социально-культурных услуг. Урезание затрат на автономные инвестиции (абсолютно необходимые при хроническом дефиците инвестиций производных) не могло в обстановке неполной занятости не проявляться в действии мультипликативного эффекта в обратную сторону, когда каждый рубль не потраченных правительством средств оборачивался кратным – в соответствии с предельной склонностью к сбережению – снижением российского национального дохода и опережающим мифическую экономию сжатием налогооблагаемой базы.

Для рассматриваемого периода характерно сокращение государственных расходов на содержание армии и закупки военной техники, что предопределило резкий спад ВВП как потому, что значительная его часть ранее создавалась в оборонно-промышленном комплексе, так и в связи с исключением гособоронзаказа из механизма реализации эффекта мультипликатора. Непосредственным поводом для осуществления этого абсурдного подхода служило наметившееся вроде бы в мире «всеобщее замирение» государств. На деле же российские власти действовали по сомнительному принципу: «Нет противника – сокращаем армию, появится противник – сократим территорию». Секвестирование оборонных расходов, вынужденное направление их подавляющей доли не на финансирование оборонного заказа и научные исследования, а на простое содержание вооруженных сил не могли не сказаться на уровне обороноспособности страны, а также на поистине плачевном финансовом состоянии сотен предприятий и многих субъектов Российской Федерации, связанных с оборонно-промышленным комплексом по линии разделения труда и кооперации. Радикальное сокращение централизованных расходов государства на финансирование оборонного заказа привело к еще большей (сравнительно с советским периодом) дифференциации российских регионов, многие из которых, будучи лишенными привычной федеральной подпитки, вынуждены были в течение целого десятилетия (а многие и дольше) влачить жалкое существование, не имея финансовых возможностей для реализации имеющегося в их распоряжении интеллектуального и природно-ресурсного потенциала. Сегодня, когда федеральные власти пытаются изыскивать триллионы рублей на безотлагательную модернизацию Вооруженных сил, бюджетная система нашей страны фактически пожинает плоды той бездумной демилитаризации, которая протекала на втором этапе финансового кризиса.

Всемерная экономия бюджетных средств выразилась тогда и в уменьшении реальных доходов работников государственного сектора, как посредством накопления задолженности по их заработной плате, так и путем отказа от ее своевременной индексации в соответствии с динамикой инфляции. Однако такая политика допустима лишь в течение короткого промежутка времени и только при условии, что у правительства существует уверенность в скорейшем достижении бюджетного равновесия. В противном случае подобная экономия способна обернуться «утечкой мозгов» и через определенный лаг спровоцировать стремительный распад сферы производства социально-культурных благ. Урезание правительственных за­трат на оплату труда государственных служащих привело к воспроизводству весьма специфической средневековой ситу­ации, когда, не имея возможности прокормить своих воевод, государь отдавал те или иные вотчины им «на кормление». Именно такое «кормление» можно наблюдать и сегодня в нашей стране в целом ряде сфер общественной жизни. Массовые задержки зарплаты бюджетников, а также детских пособий, пенсий и иных трансфертов, пик которых пришелся на середину 1990-х гг., привели к мультипликативному сжатию покупательной способности населения, которое через некоторое время опять-таки вызвали еще большее оголение государственного бюджета из-за резкого сокращения поступлений в него косвенных и прямых налогов.

Избыточная бережливость властей выразилась также в уменьшении масштабов дотирования реализации продовольственных товаров (которое предопределило резкий спад спроса населения и соответствующее сокращение производства в сельском хозяйстве) и ускорении приватизационных процессов. Причем последнее аргументировалось не столько стремлением пополнить бюджет за счет приватизационных аукционов (этого-то, как раз, и не получилось), сколько желанием сбросить с него заботу о финансировании ставших убыточными предприятий. Между тем реализация подобного тактического подхода (которая нередко сопровождалась утратой действенного правительственного контроля над финансовыми потоками приватизированных компаний, невыплатой ими в бюджет дивидендов в соответствии с оставшейся в руках государства долей их акций и т.п.) на деле оказалась в глубоком противоречии со стратегическим курсом на укрепление бюджетного потенциала российской экономики.

Предпринимая попытку реанимировать неоклассическую концепцию нейтрального бюджета, состоящую в безусловной приоритетности достижения бездефицитности последнего сравнительно с другими целями макроэкономической политики (включая даже наращивание национального продукта и поддержание полной занятости), финансовые власти наряду с урезанием государственных расходов использовали также столь разрушительное орудие, как завышенные налоговые ставки.