30. Российская модель смешанной экономики: формирование государственно-корпоративной модели.

Конкретная модель смешанной экономики, которая будет сформирована в России, зависит прежде всего от состояния производительных сил. А они у нас крайне неоднородны: здесь и предприятия с преобладанием ручного труда, и предприятия, находящиеся на передовых рубежах научно-технического прогресса, и небольшие хозяйственные ячейки, и гиганты-монополисты. Незавершенность процесса индустриализации выражается в отсутствии в большинстве регионов достаточно развитой дорожной сети, массовой автомобилизации населения, жилищной инфраструктуры и т.д. Даже в условиях бурного роста отечественного металлургического комплекса фактическое потребление россиянами металлопродукции в расчете на душу населения составляло в 2006 г. 233 кг, в то время как в Японии в 2005 г. – 567, Германии – 469, США – 427 кг.⁷⁷ Подобное состояние материально-технической базы предполагает наличие весьма затейливой комбинации форм собственности. Российский вариант смешанной экономики определяется также многообразием факторов ее социального прошлого. К ним, в частности, относятся:

• тяжеловесность структуры народного хозяйства с гипертрофированным развитием инвестиционного сектора по сравнению с потребительским, неразвитой инфраструктурой и отсталым сельским хозяйством;

• особая роль коллективистских начал в российском обществе;

• преобладание вертикальных по своему характеру (государство – индивид) по сравнению с горизонтальными (индивид – индивид) связей;

• сильные традиции государственной собственности, отторгающей в сознании старшего поколения ее частные формы (особенно на землю);

• отсутствие крупных сбережений у основной массы населения, препятствующее ориентации на сугубо частные инвестиции;

• тяжелое финансовое положение множества предприятий, требующее активного участия государства в регулировании их деятельности.

Во многом тип будущей экономической системы в России определяется самим способом перехода к рыночной экономике и прежде всего реализованным в нашей стране алгоритмом трансформации сложившихся в недрах плановой системы отношений собственности. Не секрет, что в 1990-е гг. в нашей стране протекал прямой захват прежних государственных предприятий, предопределивший в дальнейшем запредельно низкую степень присутствия государства в социально-экономической жизни. Положенный в основу формирующейся экономической системы метод криминальной приватизации, как отмечает С. Дзарасов, «привел к возникновению неизвестного практике и не описанного наукой номенклатурно-криминального капитализма с присущим ему нерыночным характером присвоения».⁷⁸ Иначе говоря, реализация интересов определенных влиятельных социальных сил во многом приводила к становлению не регулируемой рыночной (смешанной) экономики, а экономики стихийно-рыночного типа, которую принято именовать капиталистической.

В отличие от западного капитализма, сохранявшегося как целостная система в развитых странах до Великой депрессии, российский капитализм вырос не из рыночных отношений, а из властно-бюрократических и криминальных структур. Поэтому культура рынка с его правилами игры, т. е. принятыми в цивилизованном мире правовыми и этическими нормами, ему глубоко чужда. Будучи основан на безоговорочном доминировании финансово-промышленных групп, на высочайшей концентрации производства, перманентно воспроизводящей невиданную в мире монополизацию,⁷⁹ капитализм по-российски может действовать лишь в соответствии со своей криминальной природой, по «закону джунглей», где сильный пожирает слабого. Понятно, что там, где свыше половины валового продукта присваивается в обход честной конкуренции, путем использования силы власти, коррупции, шантажа и прямого разбоя, не может появиться сколько-нибудь цивилизованного рынка, а значит, бессмысленно ожидать его позитивного воздействия на социально-экономическое развитие.

В этих условиях в России сформировалась государственно-корпоративная модель, или модель мафиозно-бюрократического капитализма, которая может в определенной степени считаться естественным продолжением господствовавшей прежде административно-командной экономики (модели реального социализма). Данную модель характеризуют соединение денег и власти, формирование политико-финансовой олигархии, которая подчинила институты государства интересам конкретных олигархических групп, связанным с безграничным обогащением. Значимой особенностью этой хорошо известной мировой практике модели является сращивание государства не с индустриально-технологическим капиталом, а с капиталом сырьевым – в интересах регулярного поступления в федеральный бюджет по возможности большей доли природной и экспортной ренты.

Становление такой крайне нерациональной модели, основанной на дезинтеграции сырьевого и обрабатывающего секторов промышленности, вовсе не является неким революционным событием в истории российского общества. Выступая следующей – по всей видимости, завершающей – стадией эволюции командной экономики, модель мафиозно-бюрократического капитализма сохраняет преемственность со своей генетической основой, поскольку также опирается на поддержание властных полномочий номенклатурного класса, на последовательное урезание, изгнание демократии из общества и превращение ее в сугубо управляемую, на сращивание собственности и власти. Появление данной модели на постсоветском пространстве в немалой степени объясняется огромными размерами нашей страны, охватывающей восемь часовых поясов, в сочетании с низкой плотностью населения, что объективно порождает значительную «экономию от масштаба» и выводит представителей естественных монополий, а также ряда тесно связанных с ними отраслей в эпицентр экономический, а значит, и политической власти.

Разменяв властные полномочия на наиболее привлекательные объекты прежней госсобственности и безусловно подчинив труд капиталу (присвоением не только прибавочного, но и значительной части необходимого продукта), а потребителя производителю (инструментом монопольно высоких цен), значительная часть советской номенклатуры трансформировалась в класс капиталистов, функционирующих и сегодня в социальной среде, весьма отличной от условий современной рыночной экономики с регулирующим воздействием государства. Для сформировавшейся в нашей стране экономической системы квазирыночного типа, отмечает А. Некипелов, «характерен невиданный разрыв между финансовой и производственной сферами, отсутствие связи между уровнем процентной ставки и отдачей капитала в реальном секторе экономики, демонетизация последнего.⁸⁰

Формирование в нашей стране в переходный период так называемой государственно-корпоративной разновидности экономической системы стало глубинной основой и непозволительно низкой абсолютной и относительной величины заработной платы, поскольку повышение уровня всех членов общества изначально не рассматривается в ней в качестве сколько-нибудь приоритетной цели. В этой лишенной значимых хозяйственных перспектив модели экономического строя интересы работников заведомо не являются значимыми для правящей политической элиты, которая оказывает жесткое давление на параметры соотношения различных частей национального дохода под углом зрения минимизации доли оплаты труда в составе последнего. Решение данной задачи достигается федеральными властями:

– посредством их жесткого противодействия доведению минимальной оплаты труда до прожиточного минимума;

– путем консервации тарифных ставок даже высококвалифицированных работников (например, доцентов и профессоров вузов) на уровне, близком к прожиточному минимуму;

– за счет безразличного отношения властей к многочисленным случаям задержек и невыплаты заработной платы, в том числе в государственном секторе экономики;

– посредством построения системы платежей предприятий во внебюджетные социальные фонды по принципу: «чем выше платишь зарплату, тем более масштабными становятся твои отчисления в эти фонды».

Тот факт, что в составе большинства бедных семей имеются, как минимум, два работающих человека, позволил В.Н. Иванову и А.В. Суворову сделать вывод, что «низкая заработная плата значительной части населения является основным фактором риска бедности в России».⁸¹

Особенностью отечественной экономики, функционирующей на базе государственно-корпоративной модели, является, на наш взгляд, возможность роста общего уровня жизни в стране только при условии увеличения степени подоходной и поимущественной дифференциации населения, т.е. в случае перераспределения реальных и финансовых активов большинства российских граждан в пользу 15–20% наиболее обеспеченных семей. Однако подобный статистически фиксируемый рост благосостояния следует считать во многом формальным, поскольку он не сопровождается сокращением масштабов бедности и к тому же не заключает в себе возможностей устойчивого роста национальной экономики, а значит, и наращивания уровня жизни в обозримой перспективе.

Такая специфическая закономерность российской экономики, проявившаяся на этапе ее рыночной трансформации, имеет свойство вновь и вновь воспроизводиться на сложившемся в период реформ 1990-х гг. фундаменте, является неустранимой без радикальных перемен в самом социально-экономическом устройстве российского общества. А пока она проявляется, никакие единичные акты по перераспределению доходов между богатой и бедной частями нашего общества не в состоянии принципиально что-либо изменить. Даже в случае, если в рамках единичной «кавалерийской атаки на капитал» государство разделит национальный доход всем поровну, неравенство при сложившейся структуре отношений собственности очень быстро восстановится.

Сложившаяся в России модель экономической системы характеризуется тем, что подоходная дифференциация населения усиливается в ней как в фазе кризиса, так и в фазе подъема – в то время как в большинстве других стран при благоприятной конъюнктуре обычно происходит, напротив, некоторое сближение граждан по уровню получаемых ими текущих доходов. Подобная модель порождает действие хорошо известного в мировой практике парадокса бережливости, при котором в условиях, когда обеспеченные семьи попросту не успевают потратить свои доходы и наращивают предельную склонность к сбережению (или же направляют их на приобретение более качественных благ иностранного производства), представители бедных семей, ощущая себя все менее защищенными в социальном плане, вынуждаются избыточно сберегать. И в том, и в другом случаях закономерно сокращается спрос на отечественную продукцию, что тормозит экономический рост нашей страны и обрекает будущие поколения ее граждан на вынужденное сокращение сбережений в интересах поддержания привычного уровня потребительских расходов.

Ответственность за формирование данной модели экономической системы в нашей стране (а значит, и за характеризующее ее состояние бедности значительной части населения), на наш взгляд, должны разделить между собой и государство, которое последовательно сбрасывает с себя заботу о функционировании и развитии социально-культурной сферы, и общество, которое еще в советский период (а, может быть, и намного раньше) утратило свою способность активно бороться за реализацию экономических интересов своих членов. Если в развитых странах с демократическими традициями угроза внесения даже небольших поправок в трудовой кодекс выводит на улицы миллионы человек, то российское общество зачастую безмолвствует даже в ситуации, когда попираются сами его жизненные устои. Можно ли в этих условиях удивляться стремлению властей все трудности переходного периода к рыночной экономике последовательно перекладывать на плечи народа?

Социальная структура современного российского общества весьма специфична, характеризуясь соотношением следующих страт: 0,1% населения (т.е. около 140 тыс. человек) составляют руководители финансово-промышленных групп и крупнейших корпораций. Около 2% жителей страны (примерно 3 млн. человек) представляет правящая государственная бюрократия, сконцентрированная главным образом в Москве и Санкт-Петербурге. Только 15% населения нашей страны составляет так называемый «средний класс», к которому можно отнести местную бюрократию, представителей среднего и крупного бизнеса, а также высокодоходную часть интеллигенции. Около 7% граждан России так или иначе связаны с криминалом. Остальные 66% и 10% составляют базовый слой населения, далекого от состояния материального достатка, а также откровенные бедняки, испытывающие острую потребность в социальной защите.

Отвергая возможность позитивного воздействия сложившегося в нашей стране механизма воспроизводства неравенства и бедности на динамику ВВП, некоторые отечественные экономисты склоняются к необходимости проведения комплекса радикальных преобразований данного механизма. Так, А.Шевяков справедливо отмечает, что «проблему бедности не решить без определенных мер и реформ в области распределительных отношений».⁸² Думается, однако, что в данном суждении представлен несколько более легковесный подход, основанный на поверхностном понимании глубинных причин нынешней бедности по-российски и не создающий необходимых предпосылок для ликвидации ее наиболее социально конфликтных проявлений. Что же касается задачи радикального расширения численности получателей выгод от повышения российского ВВП, то для ее решения явно недостаточно проведения, действительно, значимых перераспределительных реформ. По нашему убеждению, решение этой актуальной задачи попросту немыслимо без изменения самого типа экономического строя российского общества – что означает кардинальную ломку системы производственных отношений, тех отношений собственности на факторы и результаты производства, которые составляют генетическую основу данной системы. И центральным звеном данных радикальных преобразований выступает нахождение оптимального соотношения различных форм собственности на каждом данном этапе российского общества, их наилучшей комбинации в каждой отрасли и в каждом регионе Российской Федерации, рассматриваемой в качестве единой воспроизводственной системы.

Впрочем, важнейшими особенностями государственно-корпоративной модели является не столько официальный переход в собственность номенклатуры, тех или иных политико-финансовых кланов прежней «общенародной» собственности (она и раньше находилась в ее безраздельной собственности), сколько подключение ее к двум «трубам», через которые налоговые поступления должны направляться в государственный бюджет, а затем перераспределяться между отраслями и регионами страны. Распределительные отношения в каждом обществе, как известно, определяются отношениями в сфере производства, которые в свою очередь жестко детерминируются сложившейся в нем структурой форм собственности на средства и результаты производственной деятельности. Поэтому при олигархическом типе общественного устройства происходит закономерное перемещение доходов от массового потребителя и государства к немногочисленной элите, в результате чего присвоение и расхищение добавленной стоимости, созданной гражданами Российской Федерации, разветвленными кланово-корпоративными структурами приобрело поистине колоссальные масштабы.

По данным Н. Шмелева, в 1990-е гг. экономия России от прекращения субсидий экс-советским республикам составляла в годовом исчислении порядка 50 млрд дол., субсидий странам СЭВ и остальным «друзьям» – 25 млрд дол. Военные расходы сократились в 4–5 раз, расходы на науку и образование – более чем в 10 раз. Средняя заработная плата к 1999 г. сократилась примерно в 3 раза, пенсии и пособия – в 5 раз. При этом относительная налоговая нагрузка на экономику выросла примерно вдвое. Возникает вполне логичный вопрос – куда это все ушло? ⁸³ А деньги эти присваивались, например, собственниками «Сибнефти» (умело использующими тонкости отечественного налогового законодательства) за счет реализации нефти на территории Калмыкии, где существовали серьезные налоговые послабления, а также при задействовании различных обществ инвалидов, что позволяло им платить корпорационный налог по смехотворным ставкам. В результате ежегодные потери государства, предпочитающего не замечать столь разорительных для него налоговых схем, исчислялись десятками миллиардов долларов.

Уникальное сочетание высокой налоговой нагрузки, характерной для стран, население которых имеет широкие социальные гарантии, с неуклонным сокращением объема выполняемых государством функций (обычно проявляющимся, наоборот, при либерализации экономики) по обеспечению обороноспособности страны, удовлетворению социально-культурных потребностей и, в целом, по финансированию сферы общественных благ имеет достаточно простое объяснение. В 1990-е гг. в России наблюдались и постоянно усиливались отвод финансовых ресурсов на «свою территорию», использование их олигархическими кланами (срастающимися с зарубежными транснациональными корпорациями) по собственному усмотрению. И это становилось глубинным источником перманентного налогового и бюджетного кризиса, ввергшего экономику нашей страны в августе 1998 г. в состояние дефолта.

В начале же ХХI в. сохранение главных черт данной модели является причиной перевода «голландской болезни» в России в затяжную, хроническую стадию. Узко групповые интересы представителей мощного топливно-энергетического комплекса, ориентированного на воспроизводство бесперспективного курса на продолжение поставок энергоносителей на мировые рынки (вплоть до полного их исчерпания) находятся сегодня в остром противоречии с долгосрочными общественными интересами, которые состоят в скорейшем преодолении экспортно-сырьевой направленности отечественной экономики. Сегодня ни для кого уже не является секретом тот факт, что далеко не все, что выгодно «Газпрому» и «Русалу», является выгодным для всей России. Полагая, что «с одной стороны, в конкурентной экономике государство не должно своей политикой подавлять корпоративные интересы», В. Маевский справедливо подчеркивает и то, что, «с другой стороны, корпоративные интересы не следует возводить в ранг государственных и строить на этой основе долгосрочную политику социально-экономического развития. Необходим компромисс интересов».⁸⁴ Как отмечает С. Губанов, нарастающая индустриальная деградация российской экономики в этих условиях – прямой результат не неких объективных причин, связанных с мощным притоком нефтедолларов, которые вполне можно перенацелить на развитие сектора обрабатывающих отраслей, а существования в ней компрадорской (отражающей интересы иностранного капитала) экономической системы.⁸⁵

Мафиозно-бюрократическая модель имеет и некоторое позитивное значение. Ее становление позволило эволюционным путем демонтировать планово-распределительную экономику, избежав полномасштабных социально-политических конфликтов в ходе распада сверхдержавы. И хотя в России свершилась далеко не бархатная революция, военных конфликтов между народами (за исключением Чечни) все же не наблюдалось. Однако созидательный потенциал этой, навязанной нам извне, модели серьезно ограничен: в ее рамках невозможны формирование современной рыночной экономики, рост эффективности производства, рациональное использование бюджетных средств, повышение уровня жизни и покупательной способности населения.

В настоящее время олигархический капитал при поддержке немалой части властных структур стремится серьезно продвинуться в приватизационных делах (включая сферу образования и культуры) и тем самым максимально убрать государство из экономики. Поэтому, даже если не ставить вопрос о новом радикальном перераспределении собственности в нашей стране (в русле пересмотра результатов приватизации), без переориентации потоков формирующихся доходов и защиты сферы производства общественных благ нам не обойтись. В противном случае сколько-нибудь значимого государственного сектора, а значит, и современной смешанной экономики в России не будет. Впрочем, преобразования в сложившихся распределительных механизмах едва ли возможны без тех или иных сдвигов в господствующих отношениях собственности, отказ от осуществления которых быстро вернет общество к прежним перекосам в распределении доходов населения.

Олигархически-бюрократическая модель является тупиковой ветвью цивилизации, и движение российского общества по данному пути лишь отдаляет во времени момент действительного выбора среди вариантов, вырастающих из глубинного типа смешанной экономики. Сама практика последних почти двух десятилетий доказывает недееспособность подобной модели, нецелесообразность ее сохранения в будущем и объективную потребность в ее трансформации в качественно иной социальный организм. По мнению С. Губанова, «объективно назрел крутой поворот к государственно-регулируемому хозяйству, вертикально-интегрированному по своему строению и социально-ориентированному по стимулам и результатам труда, а также централизованному воздействию на распределение вновь созданной стоимости».⁸⁶

Но этот поворот возможен лишь в случае нахождения действенных механизмов, обеспечивающих трансформацию сложившейся в прошлом модели социально-экономического устройства российского общества. Между тем к настоящему времени долгосрочным правительственным программам (включая «программу 2020») присущи как иллюзорное представление о производственных возможностях государственно-корпоративной модели, так и явная диспропорция между масштабными целевыми установками и аморфным инструментальным обеспечением их реализации. Причем зачастую вместо конкретных детализированных алгоритмов целевой ориентир включает лишь то, что актуально для любой страны на любом этапе ее развития.

Развернувшийся в последнее время (и далеко еще не преодоленный) мировой финансово-экономический кризис, являющийся зримым подтверждением неадекватности либеральной идеологии объективным потребностям нынешнего развития, сделал чрезвычайно актуальной проблему кардинальной смены отечественной разновидности экономической системы. Финансовый крах модели «сырьевого государства», основанной на поиске глубинных источников развития российской экономики преимущественно за пределами нашей страны, требует формирования качественно иной модели национального хозяйства (модели инновационного типа), которая опирается на внутренние источники развития последнего.