Лекция 5. Российское социокультурное пространство: специфика российской ментальности

Ряд исследователей рассматривают трансформационные процессы в России как смену типа цивилизаций. С этой точки зрения начавшиеся в годы горбачевской перестройки и продолжающиеся в России до сих пор процессы не могут быть описаны в привычных терминах «эволюция» или «революция». Они представляют собой более сложный тип социальных изменений, а именно изменения цивилизационные, совпадающие с переходом общества от одного типа цивилизации к другому. Б.А.Грушин считает, что в результате реформ изменяются не только экономическая и политическая сферы, но происходит кардинальная ломка социальной структуры общества и коренная смена самой человеческой породы, т.е. полное крушение существовавших в обществе до того модусов человеческого бытия, гибель живших ранее типов социальных субъектов и социально-психологических типов личностей и зарождение неких новых образований.¹

Успешность и перспективы развития рыночных отношений в нашем обществе обусловлены, по мнению многих исследователей, способностью россиян к изменению устоявшейся системы ценностей. «Успех модернизации российской экономики в значительной степени зависит от того, будут ли происходить необходимые изменения в культуре, в системе ценностей, и если будут, то каким темпом и в каких направлениях. Эти изменения, по сути, образуют не только условие успеха модернизации, ее социальный контекст, но и, если задуматься, ее наиболее глубинное содержание: мы сами должны стать другими, чтобы сделать страну процветающей».²

Проблема изменения ценностей в целом и формирования мотивов хозяйственной деятельности нового типа, в частности, возникает в любом обществе, идущем по пути модернизации.

Социолог М.Вебер в своих работах показал, что развитию капитализма препятствует традиционное мышление работников. Традиционный человек «по своей природе» не склонен зарабатывать все больше и больше денег, он хочет просто жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить «производительность труда» путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду».³

Продвижение капитализма в глубь общества невозможно без интенсификации труда. Новый строй требует более квалифицированного и ответственного работника, более интенсивного труда. Однако традиционный работник не способен трудиться по-новому без кардинальной психологической перестройки, моральной трансформации. Она заключается в изменении установок людей, отношения к труду, в новом распределении приоритетов между трудом и досугом. Насыщение новыми установками означает отказ от старых, ориентированных на праздность и облегчение работы. У традиционного, докапиталистического и капиталистического работника непохожие образ жизни, стандарты жизни, ценностные ориентации, типы поведения и мотивации, разные стимулы к труду и стратегии трудового поведения.

Вебер объясняет изменение отношения к труду в переходный период от доиндустриального к индустриальному обществу религиозными корнями. Он особенно подчеркивал значение реформации и протестантизма, который привел к революционному преобразованию западного общества. Протестантская мотивация – главный фактор отхода от традиционализма.

Вебер полагал, что традиционное нежелание рационально работать, отсутствие жажды наживы, нерасчетливость – наследие докапиталистической эпохи, которое в эпоху зрелого капитализма должно исчезнуть. По его мнению, в результате распространения ценностей протестантизма всем работникам должна быть свойственна та же мотивация, что и предпринимателю – жажда наживы. Разумеется, изменение ценностей – процесс длительный и трудный.

У разных слоев и групп общества неодинаковые характер и содержание труда, положение в системе общественного разделения труда, социальный статус и политические ориентации, что обусловливает разницу их ценностных ориентаций. Социологи отмечают взаимосвязь социальной и религиозной позиции человека: приверженность той или иной религии определяется принадлежностью к определенному классу (сословию, группе), а также материальными условиями жизни, характером и содержанием профессиональных занятий. Так, крестьяне, рабочие, буржуазия привержены разным типам религиозных воззрений, поскольку материальные интересы и жизненный опыт у них не тождественны.

Это значит, что укоренение ценностей, определяющих отношение к труду, к новым рыночным отношениям в разных слоях общества происходит неравномерно. Крестьянство находится на одном из последних мест в этом «переходе» и является конечным «оплотом» традиционализма.

Для осмысления незападных путей развития большое значение имеют выводы Вебера о противодействии традиционной духовности и религиозно-культурных систем традиционных обществ развитию там эндогенного капитализма западного типа. После работ Вебера утвердилось представление, что модернизация станет продуктивной не раньше, чем начнутся реальные изменения в системе ценностей, в неформальных институтах, в культуре традиционных обществ.

В настоящее время фактически общепризнано, что необходимым условием экономического роста является продуктивная система ценностей.

Продуктивны высокий уровень доверия, этическая система, обычно связываемая с религией (предпочтительнее с протестантской, чем с католической), демократия как способ реализации власти, трудолюбие, образование, склонность к инновациям, сбережениям, одобрение прибыли как выражения успеха. В западной системе ценностей также важна роль личности, поощряется индивидуализм, свободы и права человека, предполагающие высокую степень развития личной и социальной ответственности.

Для традиционных, «непродуктивных» культур характерны низкий уровень доверия, фамилизм, традиционные этические системы, осуждающие богатство и обогащение, иерархическая картина мира, авторитарная власть, патернализм, закрытость и другие черты, в общем противоположные западным.

В отличие от Европы и Северной Америки, развивающихся на основе протестантской этики, в незападных странах капитализм не находит соответствующей «почвы» в системе ценностей и поэтому не принимается значительной частью общества.

Неевропейские народы оказались неспособными воспринять трудовую и мирскую аскезу Запада и легко восприняли лишь поверхностный уровень массовой культуры. Как считает А.С.Панарин: «Тонкая внутренняя игра западной культуры, состоящая в балансировании между аскезой труда и гедонизмом досуга и потребительства, на расстоянии не улавливается. Чужая культура не может передать другим свою аскезу, а вот ее внешние плоды в виде высокого уровня потребления, комфорта, индустрии досуга и развлечений оказываются наиболее «коммуникацирующими»».¹ Исследователь отмечает что, «одна и та же культура в разных фазах имеет, по-видимому, разные шансы на распространение в мире. Как только западная культура стала перерастать в потребительски-гедонистическую фазу, связанную с культурным плюрализмом и религиозной терпимостью, ее коммуникативность несоизмеримо выросла». В России эта особенность ярко выражена: модернизация реализуется прежде всего в виде субкультуры досуга, но не труда с сопутствующей ему методичностью, профессиональной ответственностью, законопослушанием и т.п.

В то же время выяснилось, что модернизационный потенциал незападных стран неодинаков и зависит от особенностей национальных культур. Существующие внутри незападных обществ различия в системе ценностей, например, между латиноамериканскими и восточноазиатскими культурами, особенно на фоне разницы в темпах их развития, заставляют исследователей искать ответ на вопрос, какова роль собственного духовного наследия в условиях догоняющей модернизации?

Негативные последствия непосредственного переноса западных принципов без их адаптации к новым условиям проявились практически во всех переходных обществах. История показывает, что имитаторское насаждение западных стереотипов, соединенное с внедрением потребительских установок, происходящее на фоне стремительного расслоения общества на очень бедных и на очень богатых, приводит к аномии, утрате трудовой этики, потере ориентиров. В итоге разрушаются прежние системы ценностей социокультурной регуляции, подрываются основы социальной стабильности.

Избранный политическими элитами – прозападный – путь развития не нов для российской истории. Западнический и славянофильский подходы при интерпретации исторического пути России известны давно.

Противостояние современного и традиционного, Запада и Востока воспроизводится внутри России с петровских времен. В ней всегда был и есть свой «внутренний Восток» и свой «внутренний Запад» – в виде прозападных элит, оторвавшихся от народа, живущих и мыслящих, как на Западе. «Догоняющая модель» модернизации создает «острова», анклавы современной жизни. В России, в первую очередь, это – Москва и Санкт-Петербург, отличающиеся от российской провинции и образом жизни, и состоянием сознания. Они, с одной стороны, облегчают задачи модернизации, но с другой, усиливают социальную несправедливость, делают неустойчивым социальный баланс, увеличивают разрыв между периферией и центром.

Как правило, в научной литературе в качестве решения проблемы Восток – Запад предлагается или, скорее, провозглашается необходимость поиска некоего «особого» пути, который бы органически соединял западные принципы с российской спецификой. Эти пожелания достаточно редко сопровождаются какой-либо теоретической или практической конкретизацией, что можно объяснить недостаточностью реальных позитивных примеров подобного синтеза.

Одним из необходимых условий модернизации является распространение в обществе предпринимательства, «духа» капитализма, т.е. соответствующей системы ценностей. Важным является вопрос, может ли предприниматель стать культурным паттерном, образцом для большинства россиян.

Как отмечает Зарубина Н.Н.¹, вся история предпринимательства – это напряженный диалог с обществом, постоянное решение вопроса о соотношении экономической и неэкономической сторон жизни. При этом либо экономика существует для удовлетворения многообразных внеэкономических потребностей общества, а предприниматель стремится показать, что разделяет его интересы – такая позиция формирует этос служения; либо утверждается приоритет экономических сторон жизни над всеми остальными, и тогда прибыль становится самоцелью для предпринимателя, а он противопоставляет себя обществу, методично извлекая ее из всего, в том числе из человеческих отношений.

Вступление Запада в капиталистическую стадию экономического развития послужило началом становления новой парадигмы мышления и стало основой замены этики долга и служения на этику ответственности. Социальные действия, основанные на убеждении и вере (ценностнорациональные), стали вытесняться действиями, основанными исключительно на калькуляции, расчете, целесообразности (целерациональными). Утвердилось представление о том, что моральные ценности являются личным делом человека, который в повседневных делах действует на свой страх и риск, принимая на себя всю полноту ответственности за свои поступки. Сознание добродетели, морального долга, великодушия и покровительства – все, что характеризует традиционалистские отношения между людьми, – становится не культурной нормой, а вопросом индивидуального выбора.

Этика ответственности развивается параллельно с индивидуалистской этикой успеха, признающей в качестве доминанты поведения достижительные ориентации. Этика успеха предписывает добиваться поставленной цели всеми доступными средствами по принципу «что не запрещено, то разрешено». Она отрицает любовь к ближнему и солидарность с ним, что является источником милосердия и благотворительности.

В России, традиционно аграрной стране, легитимность предпринимательской деятельности была недостаточной вплоть до начала ХХ в. именно вследствие укорененности ценностно-рационального поведения. Как известно, подавляющую часть населения России вплоть до сталинской индустриализации составляло крестьянство – социальный слой, который в полной мере является носителем общинной этики выживания, что, по мнению многих исследователей, позволяет говорить о ней как о характеристике российской экономической культуры в целом.¹

В сознании народа и большинства интеллигенции деятельность предпринимательства продолжала оставаться в целом эгоистической и враждебной интересам основной массы населения, не оправданной никакими высшими ценностями. Именно поэтому революционная антибуржуазная пропаганда нашла широкий отклик в трудящихся слоях, что свидетельствует о недостаточной оправданности предпринимательской деятельности в российском обществе.² Наметившиеся тенденции легитимизации предпринимательства в России были прерваны Октябрьской революцией.

В настоящее время главное препятствие модернизации – в неприятии обществом новых рыночных отношений, их осуждении как разрушительных для нравственности и культуры; в неинтегрированности новых ценностей в социокультурную систему.³

Естественно, что новые формы хозяйствования принципиальным образом отличаются от традиционных российских социально-экономических институтов. Российская экономическая ментальность, по сути очень близка с крестьянской этикой выживания⁴, характеризуется коммунальностью, низкими рангами активно-достижительных ценностей, пониманием успеха как везения, а не как результата собственных усилий, свободы – как вольницы, анархии, а не как независимости и ответственности, стремлением не к большему заработку, а к поддержанию привычного образа жизни.

Прозападно ориентированные российские реформы неизбежно наталкиваются на традиционное наследие в массовом сознании. Возможность сгладить противоречия между традиционной экономической культурой и стремлением приблизиться к Западу исследователи видят в максимальной открытости российского общества, интенсивных экономических и культурных контактах с развитыми странами Запада. Усиление контактов, безусловно, будет влиять на распространение норм и ценностей западной экономической культуры, что и происходит, однако это касается жителей все тех же крупных городов. Что же касается провинции, а тем более деревни, то вряд ли приходится рассчитывать на то, что они будут вовлечены в это «международное» взаимодействие настолько глубоко и масштабно, чтобы за его счет можно было бы осуществить модернизацию.

На наш взгляд, более перспективен поиск «точек соприкосновения» разных типов культуры, встраивание продуктивных ценностей в сложившуюся в российском обществе систему ценностных ориентаций.

Весь прошлый и нынешний опыт экономических преобразований свидетельствует о том, что выработанные у каждого народа относительно самостоятельная система мировоззрения, базовые ценности, традиции, вера, мораль и право, культурно-национальные особенности, стили и формы управления, архетипы поведения играли и играют важнейшую роль в их эффективности. При этом обычно ссылаются на опыт таких стран как Китай, Польша, Чехия и Венгрия, сумевших относительно безболезненно приспособиться к рыночной экономике.

Утверждается, что очень многие проблемы последних лет связаны с недооценкой нашей психологии, ментальности и культуры. Это не было учтено в предлагаемых нашей стране экономических моделях развития, так как Россия рассматривалась как «национальная пустыня», как «бессодержательное» географическое пространство, которое может быть заполнено «любой формой экономического развития»¹. И более того, это не учитывалось в экономических разработках наших отечественных реформаторов, которые, обладая подобной психологической и культурологической невосприимчивостью, с пренебрежением относясь к русской психологии массового сознания, не видели особых различий между русским народом и, например, западноевропейскими, американскими и другими народами.

Хозяйственная практика убедительно показала, что реальная модернизация невозможна без учета национальных традиций и особенностей страны, ее народов, сложившейся структуры производства. Просто механически перенести, пересадить в нашу жизнь экономическую модель из других стран и невозможно, и бессмысленно. Об этом еще сто лет назад предупреждал выдающийся государственный деятель России С.Ю.Витте: «Покуда русская жизнь не выработает своей национальной экономики, основанной на индивидуальных особенностях русского грунта, до тех пор, пока мы будем находиться в процессе шатания между различными модными течениями, увлекаясь поочередно то одним, то другим ... до тех пор мы не будем жить правильной экономической жизнью, а будем идти на буксире заграничных влияний и всяких спекуляций насчет народного благосостояния».¹

Невозможно понять современные трансформационные процессы, не учитывая историю, которая присутствует в современности и определяет направление развития общества. Прошлое, существующее в настоящем, называют по-разному: «дух народа», «национальный характер», «менталитет» и т.д. Российские социальные институты и российская ментальность – это единое целое.

Специфика социальных институтов, сложившихся в России, определяется, прежде всего, тем, что это формы организации крестьянского социума. Это нельзя не учитывать в ходе проведения современных рыночных реформ, поскольку ценностные основы культуры любого народа достаточно устойчивы и сохраняются даже при смене политических режимов и идеологий.

В России жизнь строилась на традиционных ценностях крестьянской общины и артели, взаимопомощи, трудовой демократии, местном самоуправлении. Эффективный труд мотивировался в ней преимущественно моральными, а не материальными стимулами. Экономические отношения в большинстве случаев исключали стремление к богатству как самоцели. Предпочтение отдавалось разумному достатку, а не накопительству, которое чаще всего осуждалось. «Тот богат, кто нужды не знает», «Богаты не будем, а сыты будем». Такая модель экономического развития вовсе не означала ориентации на бедность и экономический застой.²

Формирование и длительное существование общины как социального института, ее традиций и ценностных установок большинство историков и социологов связывают с влиянием природно-климатических условий и применяемых технологий. В русской религиозной философии, а также в современных исследованиях специфика экономических институтов России связывается также с влиянием православия. Эта традиция представлена в работах В.Соловьева, С.Булгакова, П.Флоренского, Н.Бердяева, Н.Лосского, И.Ильина и других российских мыслителей, изучающих религиозную основу хозяйственной жизни.

О влиянии климата, ландшафта, протяженности территории в свое время писал еще О.В.Ключевский. Наиболее явно из современных авторов эту позицию выразил Л.Н.Гумилев.

С точки зрения данного подхода, низкая урожайность земледельческих культур при холодном климате требовала привлечения к обработке гораздо больших площадей, чем в странах Западной Европы. Например, французский аграрий может прокормить семью из 4 человек с 5 гектаров пашни, русскому требуется земли в 6 раз больше.¹ Природно-климатические условия ставили русских земледельцев перед трудноразрешимой задачей, не знакомой европейским крестьянам: почвы нужно обработать много, а сроки проведения сельскохозяйственных работ коротки. Решить ее можно было лишь благодаря объединению значительных масс работников в общине, что позволяло экономить организационно-управленческие издержки.

Более чем тысячелетнее существование общины в России является фактором, кардинально отличающим способ ведения сельского хозяйства от западной традиции. Л.В.Милов считает, что решающим обстоятельством, объясняющим необыкновенную живучесть в России этого древнейшего института, является извечный для крестьянина дефицит рабочего времени. Ведь в Прибалтике, где сезон сельскохозяйственных работ больше чем в России всего лишь на 4–5 недель, общинный фактор давным-давно утратил свое значение.²

Рыночные, обменные отношения внутри русского государства практически не складывались. Есть разные объяснения этому. Так, Ф. Бродель указывал, что в России в условиях огромных расстояний и непроходимых дорог «потери на обмене превысили бы прибыль».³

Историки считают, что сравнительно низкий объем совокупного прибавочного продукта повлиял в России и на характер, и на пути становления капитализма. Необходимость постоянного участия в земледельческом производстве практически всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила еще с петровских времен узость рынка рабочей силы, определила в конечном итоге сезонный характер деятельности многочисленных промышленных предприятий. Многие мануфактуры основывались в сельской местности, ближе к ресурсам рабочей силы. Узость рынка наемной рабочей силы обусловила более чем полуторавековое существование крепостного труда в промышленности. Сезонный, краткосрочный наем создавал крайне неблагоприятные условия для капиталистического накопления.⁴

Таким образом, с самого начала российской государственности можно видеть, что основные условия производства, обеспечивающие выживание русского общества, требовали коллективных усилий и общих правил для своего использования. Это и обусловило становление и развитие институциональной системы, основанной на общественной собственности. В ходе исторического развития роль общественно используемых ресурсов в России не уменьшалась, а постоянно возрастала.⁵ При этом центр тяжести все больше переносился с природной среды на материально-техническую инфраструктуру.

На формирование коллективистских установок оказала влияние и колоссальность территории, безопасность и транспортное единство которой достигались объединением усилий всего сообщества. Вместе с тем огромная протяженность земель закрепила в сознании установку на бессилие центральной власти, потому как «сколько ни скачи, ни до какого государства не доедешь», стало быть, центр живет по своим законам, а жизнь течет по своим. Страдающие от неурожаев надеялись не на помощь центра (которая при территориальной удаленности, неразвитости коммуникаций и транспорта была невозможна), а на участие соседей, сородичей, «схода», что делало ближайшее окружение более надежным гарантом выживания сообщества, чем центральную власть. В совокупности это сформировало устойчивую мировоззренческую основу хозяйственной практики как слабо регулируемую государством.

Эволюционируя как чисто земледельческое, при слабом развитии городов и промышленности вообще, российское общество было крайне заинтересовано в сохранении жизнедеятельности буквально каждого крестьянского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на общество.

Россия до начала ХХ в. была крестьянской страной с суровыми условиями существования. Отсюда специфические формы организации жизни, то, что ученые называют «феномен моральной экономики как этики выживания». Формировались социальные институты как способы коллективного выживания: община и общинная земля, взаимопомощь и т.д. Н.Н.Козлова считает, что «отсутствие угрозы индивидуального голода позволяет характеризовать крестьянские общности как более гуманные, чем рыночные системы… В качестве альтернативы рыночному эгоизму деревенская общность предлагает альтруизм, основанный на обычае и на религиозных установлениях, нормы моральной экономики».¹ Крестьянская община в определенном смысле организована вокруг проблемы минимального дохода и снижения риска, сохранения культурно зафиксированного уровня существования. Здесь культивируются ценности равенства в смысле права каждого на существование. Не радикальная уравнительность, но взгляд, согласно которому все имеют право на жизнь на основе наличных деревенских ресурсов. Различие между российской и западной культурами проявилось, прежде всего, в сфере морали. Принципу «каждый за себя», т.е. принципу индивидуального спасения, выразившегося в «протестантской этике как духе капитализма», Россия противопоставила принцип «каждый за всех» или принцип коллективного спасения, выраженного в православии.

В отношениях внутри общины преобладали здравый смысл, прагматизм, справедливость и взаимопомощь. Именно в среде крестьян сформировался национальный русский характер, особенно ярко проявляющийся в годы социальных потрясений. Многие его черты: простота и непритязательность, терпение и выдержка в напряженной обстановке, готовность прийти на помощь, честность – все это воспитывалось и поддерживалось на протяжении столетий крестьянским обществом.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что для понимания судеб России в прошлом и настоящем изучение проявлений общинного начала в менталитете народа – а в данном случае можно говорить не только о крестьянстве, но и о всем народе – задача первостепенной важности.

Сторонники специфически русского пути в экономике выделяют исторически сложившиеся черты русской ментальности, которую противопоставляют ментальности индивида, сформированного западной культурой. Нужно отметить, что спор о различиях ценностных систем России и Запада явно затянулся и не привел к выработке подхода, объединяющего «либералов» и «почвенников».¹

Нет необходимости рассматривать проблему специфики русской ментальности, русского национального характера во всем ее объеме. Как известно, проблема самобытности «русской души», вычленения ее главных характеристик и объяснения их происхождения, была одной из главных проблем русской философской мысли XIX-XX веков. Эту проблему рассматривали большинство российских мыслителей от П.Я. Чаадаева до П.А. Сорокина, включая А.С. Хомякова и других славянофилов, Н.Я. Данилевского, Н.Г. Чернышевского, В.О.Ключевского, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева, Н.О. Лосского и многих других.

В 90-е годы российская национальная специфика оказалась в центре внимания философов, социологов, экономистов, историков, поскольку проводимые реформы натолкнули на российскую ментальность, как корабль на рифы. Если в начале реформ проводимые преобразования, такие как разгосударствление собственности, введением многопартийности, свободных выборов и т.д. казались правильными и логичными, их считали движением к свободе и экономическому росту, то вскоре оказалось, что это движение неизвестно куда. Свобода обернулась хаосом и произволом, а экономический рост – разрушением экономики, воровство и и длительной стагнацией. Чтобы все это объяснить, экономисты и социологи стали говорить о специфике российской ментальности и о русском национальном характере. В ходе обсуждения данной темы затрагиваются вопросы о специфике русской ментальности, ее природы и изменений, ценностных ориентаций и основных характеристик.

Одной из основных современных работ, наиболее полно раскрывающих данную тему, является работа К.Касьяновой.² Выделим основные выводы ее исследования, в которых отражены главные черты русского национального характера.

По мнению К.Касьяновой, существуют два основных принципа, на которых строится та или иная культура: либо изменения и приспособления к себе окружающей среды, либо сохранения ее и приспособления себя к ней.

Первый принцип реализуется в настоящее время в западноевропейской и производных от нее культурах; там человек – борец, созидатель, преобразователь и эти качества превращены в ценность и эталон. И мы признаем и ценим эти качества, но в жизни реализуем, как правило, второй принцип, который выражается в таком хорошо известном качестве, как терпение.

Терпение – основа русского национального характера. Оно проявляется в большом и в малом и даже в мельчайшем. Спасение души напрямую связано с терпением: «за терпенье Бог дает спасенье», «Бог терпел, да и нам велел», «Терпенье и труд все перетрут» и т.д.

Важно выделить традиционное российское отношение к труду: труд нигде не ставится на один уровень со спасением и терпением. Труд относится к сфере земного, материального благополучия. Поскольку эта сфера не котируется высоко, то и труд не имеет высокой ценности. Здесь сказалось влияние православия.

В отличие от протестантизма, который видел в труде смысл и предназначение человека в мире и главное средство очищения его души, православие отрицало такое значение труда. «Не трудом, но прощением и смирением являет себя Бог». Труду в системе ценностей отводится явно подчиненное место. Это не означает, что трудолюбие не является ценностью, просто оно не рассматривается как главное, определяющее свойство личности.

В российской культуре не труд, а терпение, воздержание, самоограничение, постоянное жертвование собой в пользу других – это принципиальная ценность, определяющая статус человека, уважение к нему со стороны окружающих и самоуважение. В нашей культуре это качество приобретает особое значение и определяет почти все поведение и мировоззрение. Это наш способ делать дело, наш способ ответа на внешние обстоятельства, наш способ существования в мире и основа всей нашей личности.

Уже здесь четко видны основные отличия типа личности, формируемого традиционной российской культурой, от западного. В России культура всегда направляла свои усилия на сдерживание индивидуализма, проявляющегося в простой формуле: «каждый сам за себя отвечает». В России человек был и остается частью целого. Но это означает, что в России конкурентные отношения были приглушены, богатеть можно было своим трудом, а не за счет другого.

Поскольку земледельческий труд был малопроизводительным, а результат зависел от различных природных факторов, то богатство с трудом напрямую не было связано. Богатеть можно было «с оборота капитала», т.е. с торговли. По российским понятиям это означало богатеть «за счет другого» и было нравственно осуждаемым. Стремление к выгоде, соединенное с упорным трудом и самоограничением, на Западе привели к богатству. В России терпение и самоограничение, связанные с трудом и ориентацией на других, привели к созданию того, что исследователи называют «нравственной экономикой».¹ И дело здесь даже не в особом трудолюбии Запада, а в том, как используются результаты труда, что является целью трудовых усилий. В конечном счете, это упирается в проблему смысла, цели человеческого существования. Это также проблема добра и зла, поскольку добро и есть высшая цель, к которой стремимся.

Представление о добре является одной из важных характеристик культуры. Еще Н. Бердяев в работе «Смысл истории» обратил внимание на различие в представлениях о добре, существующих в античной и христианской культурах. Греки рассматривали добро как закономерное и необходимое свойство мира, следствие разумности, рациональности его устройства.

Совершенно другой ход рассуждения в христианстве. Природа сама по себе, в том числе и наша внутренняя природа, способна лишь осуществлять борьбу за существование, отвоевывая себе место под солнцем. Добро не накапливается в мире закономерно в результате функционирования законов природы, оно есть результат усилий и упорного труда человеческого духа. Но для того, чтобы такую работу произвести, человеческий дух должен быть свободен, не ограничен в своей деятельности слишком настойчивыми требованиями организма, «человеческой природы». Для этого «человеческую природу» необходимо контролировать, дать духу власть над ней. Бердяев пишет: «Христианская история освобождения человека от природы должна была привести к тому, что человек ушел во внутренний духовный мир, чтобы в нем совершить какую-то огромную героическую борьбу с природными стихиями, чтобы преодолеть эту подвластность человека низшей природе и выковать человеческий образ, выковать свободную человеческую личность. Это великое дело, центральное в судьбе человека, было сотворено христианскими святыми».¹

Аскетизм и воздержание в христианской культуре рассматриваются как важнейшие ценности, основа жизни. В православии всякое наслаждение рассматривалось как грех, потому что наслаждение усиливает индивидуализм, уводит человека к себе самому, отрывает от других, чем и разрушается гармония целого. Напротив, посредством воздержания и самоотказа гармония поддерживается. Формируется прочное убеждение, что мир существует и правильно движется только нашими жертвами, нашим терпением, нашим самоограничением. К.Касьянова считает, что это очень разумная и правильная точка зрения на мир. В спокойное время она уходит в нашем сознании на второй план, зато в период испытания, когда незащищенность и мимолетность нашего существования становится очевидной, мы возвращаемся к ней, и она стабилизирует наше мироощущение и дает силы переносить непереносимое.²

Влиянием древней культуры, считающей тягу к наслаждениям чем-то греховным, объясняется неодобрительное отношение к яркой красочности, открытым проявлениям веселости, уверенности в себе. Сдержанность, бесстрастность, мужественность, серьезность и сосредоточенность – именно эти качества воспитываются нашей культурой. Терпение и страдание – способ формирования личности, выработки сильного духом характера. Это вошло в нашу культуру, прочно усвоившую христианство.

Таким образом, христианская православная культура рассматривала добро как результат самоограничения и самопожертвования, как способность жертвовать собой ради других, ради целого. В переводе на язык обычной жизни это означает нежадность, бескорыстие, способность делиться, т.е. отсутствие эгоизма.

Если сравнить представления о добре в российской культуре с теми, которые формировались в Новое время на Западе, то нельзя не отметить их существенные различия. Во-первых, уже у Локка представления о добре и зле релятивизируются, утверждается, что добро и зло относительны, действует принцип «кому что нравится», т.е. представления о добре – дело вкуса, индивидуальных предпочтений. В противоположность принципу самоограничения и самопожертвования утверждается принцип приоритета собственных потребностей. Формируется представление о том, что если каждый будет делать хорошо себе, то тогда будет хорошо всем. Помощь другому рассматривается как зло, поскольку считается, что она развращает и плодит иждивенцев.

В конечном счете, представления о добре и зле выражают определенное отношение к миру и понимание своего места в мире.

Христианство сохранило древнее отношение человека к миру и к самому себе: мир не нами создан, это наше временное пристанище и к нему надо относиться с уважением и терпением. Ощущение временности существования человека в мире отодвигает на второй план всякую деятельность, связанную с обеспечением материального благосостояния, устройства в этом мире. Этим определяется важная черта русского национального характера: отсутствует стремление что-либо менять без крайней необходимости. Всякие изменения обычно спровоцированы у нас внешними обстоятельствами, давлением внешних факторов и сводятся к поверхностным изменениям, не затрагивающим внутреннего слоя.

В отличие от этого в западной культуре формировалось другое отношение к миру и к жизни. Со времен Бэкона и Гоббса утверждается идея покорения природы, господства над природой, изменения ее в соответствии человеческими потребностями: «Природа не храм, а мастерская и человек в ней работник». Гоббс уже в XVII веке сравнивал мир с часовым механизмом. В дальнейшем этот механистический подход к миру становится общепризнанным.

Еще одно важное различие российской и западной культур. Российская культура стремится к равновесию, к сохранению статус-кво, западная – к постоянному нарушению равновесия, к движению и изменению. Равновесие, согласованность частей, когда каждый находится на своем месте, в традиционной культуре (в Древней Греции, Китае, средневековой Европе) рассматривалось как идеальное состояние, обеспечивающее справедливость. Отсюда невероятная трудность и сложность реформирования традиционной культуры, она очень сильно сопротивляется всякому изменению. Когда же, наконец, происходит сдвиг, он становится разрушительным, ломая сами основания культуры.

В нашей культуре существует убеждение, что добро – это взаимопомощь. Добро создается самоограничением, самоотречением ради других. Так говорит нам наше моральное чувство. И занятый устройством только своих дел человек ощущает, что живет «неправильно». В этом и есть, видимо, основное различие культур России и Запада. У нас пока еще сохраняется чувство единства, ощущение «Мы», которое заставляет нас соучаствовать в делах другого. Выражение «это твои проблемы» появилось у нас совсем недавно. Оно свидетельствует о том, что в нашей культуре происходят значительные изменения.

По существу западный индивидуализм в своей основе имеет представление о другом как конкуренте в жизненной борьбе. Другой не «свой», не часть общего «Мы», где все друг друга поддерживают. Он нечто отдельное, самостоятельное, со своей жизнью и своими проблемами. Поэтому проблемы все друг от друга скрывают, а выставляют напоказ то, что можно выгодно «продать». Выгода в рыночном обществе становится главной целью и часто возводится в ранг смысложизненной ценности.

Российская культура выработала свое особое понимание смысла жизни. Главное в нем – представление о том, что человек не центрирован на себя и свои потребности, не отделен от мира, не противостоит ему как чуждому и враждебному. Западный индивид со времен Гоббса видел свою цель в самосохранении, удовлетворении собственных потребностей и в этом он должен был конкурировать с другими, преследующими те же цели.

Когда человек не является для себя верховной и последней ценностью, когда он существует для чего-то, для мира, он находит в нем опору, занимает в нем определенное, свое место. На этом месте человек становится частью самого мира, космоса, взаимодействует с ним. Когда человек это место находит, то про него говорят, что он «нашел себя». Он «встроился» в мир, он «при деле». Во всех других случаях он суетится, что-то делает, переживает, но живет как бы «в пустоте». Если человек «нашел себя», свое место в мире, его действия становятся ценностно обоснованными, обретают смысл. Те цели, которые он достигает, нужны не только ему, но и миру. Это придает им вес, устойчивость, значение. Такого человека трудно «выбить из колеи», ему не придет в голову страшный вопрос: «а зачем все это нужно, то, что я делаю?». Он знает, для чего он.

К.Касьянова отмечает, что человек, который себя «не нашел», может ставить себе любые цели и добиваться их осуществления. Но у него нет уверенности, что именно этих целей и следует добиваться, что они стоят того, чтобы на них потратить свою жизнь. Он не может выделить главное, у него нет критерия для этого. И вопрос: зачем все это нужно – постоянно возникает где-то в подсознании и сковывает все его действия. Внешне его жизнь может выглядеть вполне нормальной, но он постоянно ощущает отсутствие в ней чего-то важного, впадает в тоску, в депрессию или начинает лечиться алкоголем.

Раньше уверенность в прогрессе, в том, что все неуклонно улучшается избавляла человека от необходимости думать о смысле жизни, избавляла от ответственности. Нынешнее крушение веры в прогресс вновь поднимает эти вопросы. Бессмысленность жизни при отсутствии успокоительной веры в прогресс и «светлое будущее» оказывается не только неприятной и обременительной для человека. Она становится причиной безответственного поведения, которое порождает чувство вины.

Западный индивид «встраивается в мир» через рынок, который удостоверяет осмысленность его действий, если эти действия вознаграждаются. В противном случае действия бессмысленны. Можно делать все, что угодно, если это продается. Например, можно быть успешным разработчиком видеоигр для детей с элементами жестокости и насилия: они пользуются повышенным спросом. При этом вопрос о нравственном смысле обычно не возникает, поскольку отсутствуют достаточно четкие критерии добра и зла. В рыночном обществе место добра занимает польза, «добром» можно считать то, что удовлетворяет потребности. Точкой отсчета становится отдельный индивид, выше которого нет ничего.

Человек, для которого высшая ценность он сам, начинает видеть только себя, проявляет внимание только к тому, что выделяет его, делает непохожим на других, оригинальным, уникальным. Силы души начинают расходоваться только на то, чтобы утвердить свою уникальность, показать ее всем, вызвать в других удивление, убедить их в своей особенности, отдельности. Все отстаивают себя против всех, а в мире в итоге происходит распадение, атомизация. К концу новой истории человек переживает глубокое одиночество, покинутость, оставленность, говорит Бердяев.

Выделенные черты русского национального характера есть некий «идеальный тип», то, что «должно быть», образец у которого достаточно сложные отношения с реальностью.