Личность и свобода

Стала классической характеристика Возрождения как эпохи расцвета личности. В «Средних веках, – писал известный историк XIX века Буркхард, – человек воспринимал себя лишь как часть сословия, корпорации, семьи или какой-либо иной формы общности. Напротив, в следующий период, по утверждению историка Монье, «все узы были освобождены, все цепи разбиты, все общности расколоты». Тогда-то на этих развалинах и рождается современный человек, «вырванный из своей среды, освобожденный от сообщества, освобожденный от традиции, сотрясая все то, что его ограничивало, и далеко отбрасывая свои пелены». Эти представления отчасти верны, однако их надо уточнить и углубить.

Классическое Средневековье знало выдающихся личностей, были ли это монахи, святые, богословы, такие как Франциск Ассизский, основатель ордена францисканцев или Фома Аквинский, богослов, причисленный к лику святых, или рыцари и государи, такие как Фридрих II или Ричард Львиное сердце.

Между Средними веками и Ренессансом не существовало резкого разрыва. Тем не менее, в эпоху Возрождения высоко оценивали деятельность художников, скульпторов, архитекторов, поэтов, драматургов. Среди них были выходцы из разных сословий.

Гуманисты Возрождения в большинстве своем принадлежали к высшему слою общества. Венецианские гуманисты XV в, принадлежали к городскому патрициату. Оба самых знаменитых гуманиста Флоренции, канцлеры Республики, Колюччо Салютати и Леонардо Бруни, относились к ста самым богатым жителям города. Поджо Браччолини в 1458 г. владел капиталом, который ставил его наравне с главами аристократических семейств. Историки исследовали положение еще 45 лиц, которые были связаны с главными флорентийскими гуманистами в XV в., и обнаружилось, что 36 из них принадлежали к крупной буржуазии или дворянству, трое происходили из богатых семейств, проживавших в области, подчиненной Флоренции, в то время как только шестеро родились в семьях, принадлежащих к мелкой буржуазии. Таким образом, флорентийские гуманисты и лица их окружения относились к привилегированным слоям общества. Можно даже утверждать, что, по крайней мере, во Флоренции гуманизм зарождался в среде правящего класса.

Тем не менее, в эпоху Возрождения ослабляются прежние сословные ограничения. Карьеру уже можно было делать и людям, не принадлежащим к прежней элите. Люди, которые не принадлежали к правящим классам, вызывали восхищение или привлекали всеобщее внимание. Повторяющиеся войны, открытое обсуждение догматики и власти римской церкви, восстановление в полной мере идеалов Античности в искусстве и литературе, прогресс в сфере экономики и распространение роскоши, урбанизация, стремительный рост культуры, открытие новых земель – все это предоставило наиболее способным и наиболее предприимчивым людям такие шансы на успех, которые ранее менее подвижное, более иерархиизировапное, более дисциплинированное, в основном крестьянское общество предлагало крайне скупо.

Италия эпохи Возрождения была богата блистательными личностями, которые сделали невероятные карьеры. Предводители наемников, кондотьеры, которые часто были выходцами из низов, заставляли считаться с собой государей и республики. Отец кондотьера Гаттамелаты, которому воздвиг статую Донателло, был пекарем; отец кондотьера Пиччинино был дровосеком. Новые люди вставали во главе государства: Франческо Сфорца, кондотьер и сын кондотьера, наследовал в Милане роду Висконти; руководители банка Медичи, стараясь не слишком выделяться, захватили власть во Флоренции; испанец Чезаре Борджиа был какое-то время властелином центральной Италии. Макиавелли в книге «Государь» предлагает его «как образец дли подражания для всех, кто восходит на трон благодаря оружию и удаче». Многие из итальянских государей в эпоху Возрождения были незаконнорожденными.

Подобные судьбы были возможны только в эпоху Возрождения, когда критическая мысль подвергала сомнению сами основы любой законности. В Италии гуманисты рассуждали о ценности общественных иерархий о понятии «благородство». Данте утверждал, что он не желает слышать о другом благородстве, кроме как о благородстве, которое дается добродетелью. Петрарка писал: «Мы не рождаемся благородными, мы ими становимся». И Пальмьери, гуманист и флорентийский политический деятель эпохи Возрождения, добавлял: «Тот, кто гордится подвигами предков, лишает самого себя заслуг и чести. Если он хочет заслужить честь, то должен сам стать примером, а не ссылаться на других».

Итальянское Возрождение поставило, таким образом, под вопрос законность правителей государства и ценность принадлежности к наследственному дворянству. Эразм Роттердамский в «Похвале глупости» написал яростную сатиру на дворянство, «тех, которые хоть и не отличаются ничем от последнего поденщика, однако кичатся благородством своего происхождения. Один ведет свой род от Энея, другой от Брута... Но еще находятся дураки, готовые приравнять этих родовитых скотов к богам!»' Подобная критика приобретает свой подлинный смысл только тогда, когда она помещается в исторический контекст, когда незаурядные личности утверждались среди современников, невзирая на традиционную иерархию или выходя за ее пределы. Купцы и банкиры часто определяли политику государей, которым они были обязаны повиноваться. Испанские и Итальянские кондотьеры становились правителями. Жанна д'Арк была только молоденькой крестьянкой и не умела писать. Она встала во главе армии, вернула мужество солдатам Карла VII, отбросила англичан, заставила короноваться своего короля.

Возникает новый тип «делового человека» Возрождения, который благодаря уму и своей деятельности добивается исключительного положения в своей стране, оказывается необходимым для правительств и завершает тем, что становится покровителем литературы и искусства. Французский купец Жак Кер стал казначеем Карла VII, получил дворянство и в 1442 г. вошел в королевский совет. Он был первым человеком, происходившим из горожан, который был удостоен этой чести. Оттуда в 1448 г. он был направлен с посольством к папе. Его девиз «Для отважного сердца нет ничего невозможного» можно использовать для характеристики Возрождения в целом. В начале XVI в. самым известным из купцов-банкиров Западной Европы был Якоб Фуггер Богатый, участие которого стало решающим в императорских выборах в 1519 г. Став имперским графом и владельцем четырех сеньорий, Якоб Фуггер собирал в своем доме в Аугсбурге книги и произведения искусства.

Таким образом, все крупные государства Европы предоставили возможность сильным и талантливым проявить себя. Перечислить всех просто невозможно. Нельзя не упомянуть тем не менее Лютера и Кортеса. Первый был скромного происхождения. Он не искал славы. Но Лютер был убежден в том, что он не должен хранить учение об оправдании верой только для себя, и отказался молчать. Он был отлучен Римом от церкви, поставлен вне закона империей, но взял на себя первый толчок в разрушении христианского единства на Западе. Он написал: «Никто меня не испугает, пока я вижу, что так угодно Богу». Кортес, неимущий дворянин из Эстремадуры, также принял героическое решение и сжег в 1519 г. на мексиканском берегу суда, которые позволили бы ему и его солдатам- испанцам вернуться на Кубу. С небольшим отрядом он завоевал империю ацтеков. С тех пор он стал, несмотря на свои недостатки, эпическим персонажем. Никогда прежде литераторы и художники не занимали в обществе такого значительного места. Эразм Роттердамский имел титул короля литературы. Он был внебрачный ребенок, сын священника. В эпоху золотого века гуманизма стал настоящей силой. Его хотели привлечь на свою сторону Лютер и папа, Франциск I и Карл V. Безусловно, он нуждался в покровителях, главным образом в начале своей карьеры. Но Эразм сумел сохранить свою независимость. Поэтому он отклонил кафедру. Он отказался присоединиться к Реформации и принять кардинальскую мантию, которую ему предложил Павел III. Таким образом, писатели и художники, первоначально нуждаясь в меценатах, как только достигали славы, становились выше своих покровителей. И здесь наиболее показательна карьера Аретино. Он жил только за счет средств великих мира сего и презирал их всех. Франциск I и Карл V оспаривали его друг у друга; король Англии и королева Польши осыпали его подарками. Аретино называли«бич государей». Человека, который убежал из дома в 13 лет и не получил систематического образования, побаивались самые высокие властители, потому что он был наделен умом, имел острое перо и потому что все знали о том, какой успех имеют его письма.

Слава художников затмевала славу деятелей литературы.

Леонардо стал первым из художников, который пользовался в Европе в эпоху Возрождения исключительным авторитетом. Один из величайших художников Возрождения – Рафаэль считался в Риме и на всей территории Апеннинского полуострова почти полубогом. Он вел княжеский образ жизни. Когда он умер в 1520 году, то в Риме начались значительные волнения, и сам Лев X оплакивал его. Но ничья известность не могла тем не менее сравниться со славой Микеланджело. Он неоднократно ссорился с папой Юлием II, который каждый раз брал на себя инициативу примирения. Микеланджело стал первым художником, биография которого была написана при жизни; первым, чей культ сложился при жизни; первым, кому была оказана почесть официальных похорон. Вазари писал: «Микеланджело может быть побежден только собой самим».

Возрождение восстановило древнее понятие Fama – Славы, которая бросает вызов времени и пересекает века. Оно возводило конные статуи кондотьеров; оно создавало или осуществляло проекты грандиозных гробниц Юлия II, Медичи, императора Максимилиана; оно воскрешало античные триумфы. Возрождение повсеместно в ходе своего развития снова воздавало почести древней богине Славе. Около 1490 г. Лоренцо Коста на стенах часовни в Болонье изобразил ее на колеснице, влекомой слонами, окруженной воинами, дамами и знаменитыми людьми. Римский образ Славы как крылатой молодой женщины, трубящей и увенчанной лавровым венком, вновь появился на памятниках, в этом образе она изображена во Франции на фасаде Лувра.

То, что сказано раньше о литераторах и художниках, доказывает, что государи и полководцы были не единственными, кто искал славы. Один из великих мыслителей Возрождения Марсилио Фичино писал, что «человек стремится остаться на устах людей ради вечного будущего». И этот тезис в эпоху Возрождения сомнений не вызывал.

Самоутверждение личности, возможность за счет своей энергии и таланта подняться на более высокую общественную ступень, становится одной из важнейших характеристик европейской цивилизации. Гуманист Понтано говорил: «Я сам себя сделал». Так могли сказать о себе многие деятели Возрождения. Альберти утверждал: «Тот, кто развивает свои личные таланты, уже достаточно служит государству».

Реформация выразила в религиозной сфере неизбежный подъем личности, хотя и отказала в свободе выбора человеку-грешнику.

Возвышение личности было процессом достаточно болезненным. Возрождению была свойственна глубокая и продолжительная меланхолия – неизбежная плата за отрыв индивида от традиций и иерархий прошлого. Французский поэт XVIв. Пьер Ронсар выразил это настроение. В его стихах нимфа обращается к поэту:

В твоих кудрях нежданный снег блеснет,

В немного зим твой горький путь замкнется,

От мук твоих надежда отвернется,

На жизнь твою безмерный ляжет гнет;

Ты не уйдешь из гибельных тенет,

Моя любовь тебе не улыбнется,

В ответ на стон твой сердце не забьется,

Твои стихи потомок осмеет.

Другой французский поэт Ренессанса Дю Белле жил в Риме, известном большим количеством памятников древности, в центре блестящего двора, и тем не менее этот поэт-гуманист чувствовал себя несчастным:

Уж осень; и снега засыплют все стези мне;

волков услышу вой я скоро в стуже зимней;

От ужаса дрожа, жду лютого конца.

Многие из великих художников и деятелей литературы XVI в., таким образом, испытывали чувство одиночества и предавались печали. Рафаэль говорил о Микеланджело, что тот «одинок, как палач». Статуи надгробий Медичи, которые изваял Микеланджело, выражают усталость, скорбь и отчаяние. Биограф художников Возрождения Вазари заверяет, что многие художники его времени были меланхоликами.

Французский поэт Ронсар определил себя самого как «жесткого, подозрительного, печального и меланхоличного». Гравюра «Меланхолия» немецкого художника Возрождения Дюрера и «Меланхолия» Лукаса Кранаха только самые известные произведения, посвященные этой теме.

Это соответствовало склонности образованного общества к меланхолии. Но в литературных сочинениях и художественных произведениях еще более поразительным представляется постоянное изображение смерти. Обращение к мрачным сюжетам сохранялось довольно долго. В этом отношении показательны сочинения Ронсара, В некоторых самых известных его стихотворениях разрабатывается тема приближающейся или наступившей смерти.

В конце XVI – начале XVII в. одержимость смертью оставалась во Франции одной из характеристик поэзии. Вдохновляясь мрачным мироощущением XV столетия, французский поэт Шассинье (умер в 1635 г.) озаглавил цикл своих сонетов «Отвращение к жизни и утешение в смерти».

«Триумф Смерти» нидерландских художников Хемскерка и Брейгеля Старшего, сцена на кладбище в «Гамлете» («Сколько времени человек пролежит в земле, пока не сгниет?», эти произведения принадлежат к течению, обращенному к теме смерти, которое шло через всю эпоху Возрождения. Дюрер неоднократно изображал смерть. В конце XVI в. на гравюрах Блумерта и Грютера суетность мира символически изображена в образе странного гибридного существа: половина представляет собой изображение прекрасной женщины, а другая половина – скелет. Эта тема передается XVI веку – эпохе религиозных войн, богатой массовыми убийствами и казнями. Французский философ Монтень много размышлял о смерти: «Среди празднества, в разгар веселья, – писал он, – пусть неизменно звучит в наших ушах все тот же припев, напоминающий о нашем уделе; не будем позволять удовольствию захватывать нас настолько, чтобы время от времени у нас не мелькала мысль: как наша веселость непрочна, будучи постоянно мишенью для смерти, и каким только нежданным ударам не подвержена наша жизнь» (Опыты, I).

Обзор литературы XVI в. показывает значение для этой эпохи темы отчаяния. Мысль о том, что жизнь не стоит труда, чтобы ее прожить, часто повторяется под пером разных писателей.

Дю Белле написал «Жалобу отчаявшегося»:

Счастлив тот, кого можно видеть

уходящим из жизни и восхищающимся вечным сном!

Гамлет выражает сожаление, что христианство запрещает людям кончать жизнь самоубийством:

«О, если бы этот плотный сгусток мяса растаял, сгинул, изошел росой! Иль если бы предвечный не уставил запрет самоубийству! Боже! Боже! Каким докучным, тусклым и ненужным мне кажется все, что ни есть на свете! О мерзость!».

В замечательном монологе «Быть или не быть» Гамлет снова повторяет мысль о самоубийстве: «Умереть, уснуть -- и только; и сказать, что этим сном кончаешь тоску и тысячу природных мук, наследье плоти, как такой развязки не жаждать.

Многие ставили под сомнение ценность разума и моральные качества человека. Ронсар писал:

«Мы всего лишь душою наделенный прах, живая тень, носители боли, нищеты, несчастья, и мы проводим в бедствиях злосчастных оставшуюся жизнь».

Эразм говорит о зле, которое причиняет человек человеку: «...бедность, тюрьма, позор, бесчестие, пытки, мятежи, интриги, злословие, тяжбы, обманы... Да не пытаюсь ли в самом деле исчислить песок морской?». Макиавелли, за которым следует Гвиччардини, признает, что люди неискренни и лживы и заслуживают только того, чтобы их вели за собой обманом. Ронсар в своем «Маскараде» утверждает, что «на земле не существует ничего, кроме мошенничества, кроме хитрости». Шекспир вкладывает в уста Гамлета заявление о том, что мир – тюрьма «превосходная; со множеством затворов, темниц и подземелий».

XV в. уделял особое внимание понятию греха, он испытывает панический страх перед неизбежной перспективой Страшного суда. Люди этого времени пытались укрываться защищающим покровом Богоматери, спрятаться за святыми. Они цеплялись за паломничества, за мессы, совершенные согласно обетам, за бесчисленные реликвии и талисманы, спасающие от ада. Человек XVI в., видевший, как Микеланджело изобразил «Страшный суд» в Сикстинской капелле, испытывал острое чувство греха. Оно являлось одной из характеристик западного мышления в эпоху Возрождения в самом широком смысле этого слова.

Человек, обнаружив, что он более одинок, чем прежде, в то же самое время ощутил себя и в большей мере обезоруженным перед кознями Сатаны. В западной цивилизации в эпоху Возрождения самоутверждение личности и чувство личной вины и страха наказания оказались двумя неразрывно связанными явлениями. В ряде произведений Лютер в своем учении об оправдании верой открыл радикальное решение для всех христиан, которые чувствовали себя неспособными иначе спасаться от Сатаны. Пессимизм в отношении земного мира в богословии Реформации отныне обрел свою противоположность в абсолютной вере в Спасителя, нечто вроде бегства к Богу. Лютер писал; «Совершая то, что он может, человек совершает смертный грех... Он должен полностью отчаяться в себе самом для того, чтобы оказаться способным получать милость Христа».

Таким образом, эпоха Возрождения стала свидетелем триумфа учения, основанного на отчаянии и вере в абсолютную неспособность человека осуществить самому хотя бы одно доброе дело, и это учение охватило половину Европы. «Эта извращенность продолжение первородного греха, – пишет Кальвин в „Христианском наставлении", – никогда не покидает нас, но постоянно приносит все новые плоды,... совсем так же, как горячая печь безостановочно мечет пламя и искры, а из источника вытекает вода». Даже гуманисты, такие как Цвингли, Буцер, Маргарита Наваррская, высказывались за это учение об оправдании верой, хотя самые глубокие последствия его противостоят гуманистической философии.

Лучшие умы Возрождения обсуждали проблему свободы личности и часто обвиняли судьбу в том, что она их вынуждала существовать в страдании. Эта эпоха беспокойства и обновления в своем стремлении познать судьбу обращалась к астрологии. Дю Белле, который по его словам, жил в состоянии «незыблемой» и «глубокой печали», в «Жалобах отчаявшегося» категорически обвинял в своих бедах звезды, которые властвовали при его рождении:

«Будь проклят тот свет. Который я узрел впервые, Так как суровое небо Подчинило мое рождение Неукротимому могуществу Столь несчастливой Звезды... О злосчастная невинность, Над которой царит воля Несправедливых звезд!».

К концу языческой Античности «звезды» как бы поглотили богов греко- римской мифологии, что позволило последним выжить в течение всей христианизованной истории поздней Римской империи и в Средние века. Ренессанс придал новое могущество языческим божествам, поскольку он даже преувеличивал магическую силу планет, с которыми они смешивались. Церковь не сумела изгнать астрологию из христианской цивилизации. Они существовали совместно. Святой Фома Аквинский допускал, как и Данте, что звезды определяют, по крайней мере физически, индивидуальные характеры. В Европе конца Средних веков был переведен с арабского учебник магии, что внесло большой вклад в новый подъем астрологии. Это сочинение основывалось на астрологии, связывало разум и планеты, указывало, каким образом следует возносить моления, чтобы звезды проявили свое могущество благоприятным для человека образом.

Интерес к неоплатонической философии и эзотерическим учениям со времен Фичино усиливает веру в астрологию, поскольку в концепции последователей Платона микрокосм и макрокосм (т. е. человек и мир) подобны друг другу и соответствуют друг другу. Любая наука – медицина, химия или физика – становилась невозможной без знания о движении планет в зодиаке, без знания их свойств, предпочтений и антипатий. Люди эпохи Возрождения верили, что каждая из планет управляет одной из частей мира, жители которой оказываются в результате в особой от нее зависимости, Таким образом, Индия помещена под управление Сатурна, Юпитер оказывается повелителем западных, христианских, стран. Поэтому на колокольне Санта-Мария дель Фиоре изображен Юпитер в монашеском одеянии, несущий крест и чашу. У планет есть «дети», они порождают особые предназначения. Начиная с XIV в., с тех пор как обновленная астрология утверждается на Западе, изображения планет и их «детей» появляются на иллюстрированных рукописях и в монументальных архитектурных гражданских или религиозных ансамблях.. На капителях Дворца дожей в Венеции Меркурий изображен как профессор, окруженный учениками. Ведь он покровитель литературы и наук, дающий понимание и знания тем, кто родился под его знаком.

Соединение христианской веры и астрологии могло завести далеко. Астрологи составили гороскоп Христа. Математик Кардано провозгласил свою приверженность христианству, мотивируя это решение астрологическими причинами: «Христиане, – пишет он, – находятся под знаком союза Юпитера и Солнца, день которого является днем Господа. Итак, Солнце обозначает справедливость и правду, и именно христианский закон содержит более всего истины и более всего способствует тому, что люди становятся лучше».

Астрология вносила в коллективное мышление идею подчинения судеб отдельных людей власти звезд. На потолке виллы известного банкира была изображена Слава, трубящая в середине неба. Она означала, что руководитель банка родился с благоприятным гороскопом и что карьера этого предпринимателя, друга пап и просвещенного мецената, поддерживалась звездами. Но у всего человечества не может быть положительного гороскопа. Беспокойный удел ждет тех, кто родился под знаком Сатурна. Сатурн считается «холодным», равнодушным, мрачным,опасным. Еще он назван «разумным и одиноким». Он – тот, «у кого больше забот, чем у любого другого», кто «не ведает ни удовольствия, ни радости». Под знаком Сатурна рядом с земледельцами изображены приговоренный к смерти, которого ведут на виселицу, живодер, готовый разделывать тушу лошади, и двое заключенных, с закованными в железные кандалы руками и ногами. Это давало повод для беспокойства людям, которые родились под знаком Сатурна. Именно таков был Марсилио Фичино, личная жизнь которого была омрачена страхом перед этим печальным знаком, который присутствовал при его рождении и осудил его на одиночество и меланхолию. Считали, что «дети» Сатурна приговорены к беспокойному поиску правды и красоты. Удел людей, родившихся под знаком Сатурна, таких как Дюрер и Фичино, – это печаль и одиночество. Другим, находящимся под знаком Сатурна представителем Возрождения был Микеланджело.

Возрождение в большей мере, чем любой другой предшествующий период, благоприятствовало расцвету сильных личностей – и это факт почти неоспоримый. Однако сами люди этой эпохи сомневались в своей свободе. Они считали ее ограниченной. Так, Макиавелли, признавая свободную волю, убежден, что «случай управляет половиной или даже больше чем половиной наших действий». И хотя предел возможностей, оставленный человеку, и оказывается довольно узким, он существует несмотря ни на что. Конечно, Фортуна изменчива, и на всех изображениях эпохи ее представляют с колесом, эмблемой чередования успехов и падений. Гвиччардини настаивает на непостоянстве Фортуны. Но и государи, утверждает Макиавелли, также должны уметь приспосабливаться к времени и обстоятельствам. И кроме того, следует умело пользоваться предоставляющимися возможностями. «Фортуна – женщина, она уступает только силе и смелости». Быть свободным – значит уметь использовать одновременно хитрость и смелость.

Марсилио Фичино, который был так подвержен страху перед Сатурном, поддерживал идею существования свободы еще в большей мере, чем Макиавелли. Здесь, таким образом, проявилась мысль Августина, который, не ставя под сомнение влияние звезд, в то же время верил, что для нас существует свобода воли. От нас зависит, как нам наилучшим образом определять нашу жизнь внутри рамок, предначертанных звездами. Они «склоняют» нашу судьбу, но не «предопределяют» ее. Тот, кто родился под знаком Сатурна, может использовать – или не использовать – указания гороскопа, который ему советует ориентироваться на умственный труд и художественное творчество.

Таким образом, Возрождение примирило свободу выбора и влияние астрологии. Оно часто усматривало в астрологии возможность предусмотреть важные события. Вполне нормально идти к астрологу для консультации в случаях, когда необходимо принять важные решения. Следует ли вступать в брак? Начинать ли путешествие? Или, если речь идет о государе, вести ли войну с соседом? Учитывая свой гороскоп, человек не должен самовольно предпринимать каких-либо действий в любой день. Астролог подскажет, что можно предпринять и когда это можно сделать.

Астрология – показатель внутреннего состояния человека, который с осторожностью относится к миру, окружающему его со всех сторон, и внутри этого мира ему трудно найти собственное место. Но Возрождение создает также другой образ человека. Создается концепция человека-творца, властелина мира. Такое представление было общим и для Пико делла Мирандола, и Фичино и Парацельса. Появляется идея, ставшая основной в эпоху Возрождения, что человек-микрокосм, поскольку сам является миром в миниатюре, способен действовать, создавая новое. Магия с тех пор ставит целью обеспечивать человеку власть над стихиями, которой его лишил первородный грех. Какая связь имелась между магией и астрологией, совершенно очевидно. Магическая деятельность неэффективна, если не осуществляется в тот момент, когда звездные союзы благоприятны.

Человек – это «пылинка». Но он может, если захочет, стать властелином и господином мира, который он несет в себе. В сочинении Фичино появляется это представление об исключительном создании – человеке, живом подобии Бога в мире, способном заставить все силы природы прийти к нему и использовать их для своей пользы. Человек-маг может господствовать над стихиями – силами неба, даже силами ада. Жажда знать и действовать позволяет ему трансформировать мир. Во всех учебниках астрологии и магии Средних веков и Ренессанса содержалась формулировка Птолемея: «Мудрец победит звезды». Человек, говорит Пико делла Мирандола, «самый счастливый из всех живых существ». Не только животные, но и звезды, и потусторонние души завидуют высокому положению, которое ему было определено. Он – «великое чудо», он один «достоин восхищения».

Критиковали астрологию в эпоху Возрождения довольно редко. Один из персонажей «Короля Лира» (Эдмоид) произносит речь, направленную против астрологии: «Когда мы сами портим и коверкаем себе жизнь, обожравшись благополучием, мы приписываем наши несчастья солнцу, луне и звездам. Можно, правда, подумать, будто мы дураки по произволению небес, мошенники, воры и предатели – вследствие атмосферического воздействия, пьяницы, лгуны и развратники – под непреодолимым давлением планет. В оправдание всего плохого у нас имеются сверхъестественные объяснения. Великолепная увертка человеческой распущенности – всякую вину свою сваливать на звезды».

Лютер и Кальвин отвергали астрологию, чтобы спасти не свободу человека, но свободу Бога. Доктрина об оправдании верой утверждает, что земные заслуги никакого значения не имеют для спасения человека, важно предопределение. Лютер изложил это учение, которое на первый взгляд кажется парадоксальным: «Человеческая воля оказывается помещенной между Богом и Сатаной, и человек допускает, чтобы им руководили и управляли, подобно тому как это позволяет делать лошадь. Если именно Бог направляет волю, то она идет туда, куда пожелает Бог, и так, как Он этого хочет. Если же это Сатана, который ее захватывает, воля идет туда, куда он хочет и как он это хочет. Итак, человеческая воля во всем этом не свободна выбирать своего повелителя.

Лютер, когда писал эти фразы, давал ответ на «Диатрибу о свободе воли» Эразма. Конфликт между этими двумя мыслителями в вопросе о свободе воли очень важен. Им отмечен кульминационный момент противостояния между гуманизмом и Реформацией. В эпицентре эпохи, когда имелось обостренное сознание личного греха, Лютер хотел спасти человека, лишив его свободы выбора. Напротив, Эразм возвращал ее человеку. Один делал акцент на первородном грехе, другой уверял, что проступок Адама и Евы нарушил человеческую волю и понимание, но не уничтожил их. А поскольку некогда этот грех был прощен благодаря Искуплению, то человек может снова идти «к подлинному благу» с помощью разума, который поддерживается Благодатью. Человек не настолько плох, каким его считают пессимистические богословы. Эразм писал: «Любой человек наделен разумом, и во всяком разуме присутствует усилие, направленное на достижение добра». И далее: «...собака рождается для того, чтобы охотиться, птица – чтобы лететь, лошадь – чтобы бежать, бык – чтобы трудиться; человек рождается для того, чтобы любить мудрость и прекрасные деяния». По природе своей человек «склонен к добру, его влекут к нему инстинкты, первоосновы».

Мысль Эразма, таким образом, интегрируется в целое оптимистическое течение, среди сторонников которого мы находим Пико делла Мирандола и Фичино, Томаса Мора, Рабле и многих других писателей этого времени. Эти писатели обладали проницательностью и видели человеческие слабости. Но они верили в духовное будущее. Они надеялись, что однажды человеческое желание окажется достаточно сильным, чтобы воплотить евангельские принципы.

Возрождение было свидетелем утверждения философии свободы и катализатором становления сильных личностей. Но движение, имевшее столь значительные последствия, не могло утверждаться в обществе и быть частью менталитета Западной Европы бесспорно и безболезненно. Оно рождало меланхолию и ощущение одиночества героя, который стремится выражать себя индивидуально.

XVI в. закончился противостоянием двух основных идей о свободе личности. Последователи Лютера и Кальвина принижали человека, чтобы возвеличивать Бога. Оптимистическое богословие иезуитов, наоборот, последовало за Эразмом. Они отрицали первородный грех; эта позиция радикальным образом спасала идею о свободе воли человека. Делая это, они открывали путь к веку Просвещения, у которого имелась только одна догма – идея прогресса человечества