Лирические песни

Лирические песни не связаны с обрядами и обрядовыми действиями. Их назначение - вызвать душевные настроения и чувства человека. В общем составе песен они занимают доминирующее положение. И хотя далеко не все, но в значительном своем числе они продолжают звучать и в настоящее время, прежде всего в тех местах, где имеются организованные или стихийно возникшие певческие коллективы.

Песни разнообразны по своим внутрижанровым под­разделениям. Главнейшими являются: песни протяжные, “раздумчивые”, песни частые или веселые, и песни сатирические.

Песни протяжные - это песни, широко охватывающие жизненные явления, психологически самые насыщенные. По преимуществу они связаны с семейными отношениями, с особенностями быта старой деревни. Здесь и песни о горь­кой жизни замужней женщины, о лихой свекрови, о придир­чивом и суровом свекоре, и песни о том, что старый муж не пускает молодую жену “на улицу погулять”, о неверности суженого, и о ревности мужа, и о многом другом, что нередко встречается в семейной жизни. Песни на такие темы во множестве представлены в собраниях произведений смоленского народного творчества.

Песни частые использовались главным образом на разнообразных народных праздниках и увеселениях. Это песни плясовые, шуточные, юмористические. Как правило, они оптимистичны, нередко задорны, насмешливы. Существенно отличаются они от протяжных песен и по своей словесной структуре, строфике (несложной; часто это - двустишие и припев), ритму - напевному, плясовому.

Назначение песен сатирических - осмеяние разного рода несуразностей в социальной и бытовой жизни, отрицатель­ных сторон в нравственном поведении людей (пьянство, лень, лихоимство и пр.). По форме они близки к песням частым.

Лирические песни Смоленщины - это песни, известные и в других местах России, с некоторыми местными географическими и бытовыми реалиями. Однако имеются и некоторые особенности.

Смоленщина - область пограничная. Она соседствует с Белоруссией, а раньше, до отхода части территории к Брянской области, граничила и с Украиной. Естественно шел постоянный взаимообмен в области фольклорного творчества.

В русских селах прочно укоренились, например, жнивные песни. Их почти нет в Орловской и Калужской областях, но они имеются в деревнях Псковской области, а это то же, что в смоленских деревнях - влияние белорусского фоль­клора, в котором они занимают место довольно значитель­ное.

То же самое можно сказать и о песнях о льне, обильно представленных в устной поэзии Смоленщины и распростра­ненных в прилегающих к ней селах Белоруссии. Определяю­щую роль в обмене песнями сыграло, конечно, то обстоятель­ство, что оказались сходными у русских и белорусов интересы к этой важной сельскохозяйственной культуре, сходство в возделывании льна и способах его приготовления для нужд семейной общины. Песни передают реальные процессы нелегкого крестьянского труда, в первую очередь женского. Особенно примечательна песня “Как посею я ленку в долине на клинку”, построенная в форме обращения девушки к подружкам за советом, что ей делать со льном: как его молотить, как стлать, мять, прясть, ткать, как его белить и как из него шить одежду. И, конечно, в песнях столько же заклинательное, сколько и поэтическое обращение: “Ты удайся, удайся, ленок, ты удайся, ленок беленький”. Вот и указание, каким его хотелось бы видеть: “И тонок, и высок, с корня кряжистый, с макушечки ядренистый”. Примеры “захожего фольклора” из Украины приведены в книге П. М. Соболева “Фольклор Смоленского края” (1946). Главным образом это песни, вступившие в сложную контаминацию с местными песнями. Исконным украинским обычаем, вошедшим и в смоленскую обрядность, является хождение со Звездою и исполнение виршей, связанных с празднованием Рождества. От украинского фольклора вдет отмеченное в отдельных селах и среди горожан Смоленской губернии увлечение “вертепом”.

Все эти источники (а они отмечены далеко не полнос­тью) могут получить великолепное применение в такой, например, весьма актуальной в наши дни общей компози­ции, как “На связи славянских культур ближнего зарубежья”.

Внимание исследователей привлекает такая особенность смоленского фольклора, как соединение мотивов плодородия земли с брачными мотивами. Такова весенняя песня “Селезенька касатый”, в которой рассказано, что парень не женится потому, что ячмень не родился, а девушка не вышла замуж гоже по такой же причине - пшеничка не взошла.

Второй пример - так называемые “Майские песни” (майские не по времени исполнения, а по припеву - “Маю, маю, маю зелено”). Эта песня находится на грани лирических и обрядовых.

Во поле пашеничка Буйное колосъе

Перестой стояла. Суколины ломит ”.

Маю, маю, маю зелено! Маничка младая

Перестой стояла Просилася замуж:

Колосом махала "Батюшка, мой родный,

Колосом махала, Отдай меня замуж!

Голосом гукала: Не могу ходити,

"Девки, молодухи, Русых кос носити.

Выходите, жните. Русые косынъки

Не могу стояти, Плечушки сломили ”.

Колосом махати: Маю, маю, маю зелено!

Не потому девушка просит батюшку, что так уж ей хочется замуж, а потому, что этого требовал обряд, потому, что она полна животворных сил, и чтобы найти им выход, она должна выйти замуж и только через замужество она может отдать эти силы. Так и пшеничка должна дойти до самого предела своего развития и созревания. Время исполнения песни: период колошения ржи. Такие песни начинали петь за околицей, у края ржаного поля, потом с пением обходили ржаные поля, воспевали жито густое и колосистую пшеницу, а затем в этот же день “завивали” березу. Поются майские песни очень звонко и голосисто, обычно небольшими женскими группами, одновременно с разных концов села и соседних деревень, что производит впечатление своеобразной песенной переклички. Как заклю­чает В. М. Харьков, “это своего рода гимнодельческий речи­татив, воспевающий весеннюю природу и ее богатую производительную силу в отношении возлелеянных чело­веческими руками посевов”.

Важным средством изображения художественного образа в песнях является прием символики. В качестве символа выступает природный видимый мир - растительный и животный. Посредством символа раскрывается внутренний мир песни, её психологическая сущность. Использование образов природы для характеристики духовного мира человека является свидетельством высокоразвитого эстетического чувства у создателей песенной поэзии. Проявляется оно и в другом - и очень важном: в прикрепле­нии песни к определенному времени года. Так талантливая песенница, слава которой вышла далеко за пределы Смоленской области, А. И. Глинкина свои песни делила на “весенние”, “летние”, “осенние”, “зимние” (так они и распределены в сборнике её песен, в соответствии с сезонными сельскохозяйственными работами, праздниками и традиционными событиями). Но есть песни, которые “поют всегда”. Учитываются и акустические условия исполнения песен: “одни песни хорошо льются над гладью весеннего половодья, другие - привольно и широко звучат в полях и лугах, а иные лучше всего поются в одетом листвой лесу”.

Наши песни, говорила исполнительница Е. К. Щеткина, поются в определенное время года - каждая в свое. Те, что поются в мае, не услышишь летом и зимой. Вот завела я “Березыньку...”, а дочки говорят: “Что это ты, мама, зимой весенние песни поешь?”.

Большая и благодатная эта тема - о связи природы и на­родного поэтического творчества.

Устное поэтическое творчество, природа сыграли ог­ромную роль в духовной привязанности Исаковского, Твардовского, Рыленкова к своей “малой родине”, в зарождении замысла их произведений. Пейзаж активизирует и усиливает воздействие фольклорных образов, а они в свою очередь делают пейзажные картины более близкими и одухотворенными. В целом же этот более частный вопрос о взаимодействии природы и фольклора вписывается в общую большую проблему: Родина и природа. “Чувство любви к Родине обогащает эстетическое отношение к природе, а кра­сота природы, в свою очередь, делает образ Родины более конкретным и лиричным” (Б. Г. Лихачев).

На протяжении своего длительного бытования лириче­ские песни, развивая традиционные мотивы и образы, в то же время осваивали и сюжеты новые, подсказанные современностью, как это и выражено в народном афоризме: “Новое время - новые песни”.

В связи с развитием отходничества в деревню широко проникают произведения фабрично-заводского фольклора. Одна из таких песен - “Лет пятнадцати мальчишка // И он в Питер пошел жить” - приведена В. Н. Добровольским. Проникнув в новую среду бытования, произведение подверглось коренной переработке - в направлении приспо­собления отдельных стихов текста к привычным в крестьянской среде образам.

Впрочем, фабрично-заводские песни, пришедшие в деревню, представлены в записях тех лет не в столь значительном числе, однако, дело не в том, что их было так уж и мало, а в известном неприятии их со стороны собирателей, как произведений эстетически чуждых крестьянской среде. И было бы неверным не видеть культурного роста деревни под влиянием культуры городской.

И, наконец, еще об одном источнике пополнения фольк­лора деревни. Это начавшиеся еще раньше, но с годами все более расширяющиеся связи фольклора с литературой. В фольклор входят многие литературные песни, опять же часто подвергаясь творческой переработке.

Слияние фольклора и литературы с еще большей интен­сивностью стало развиваться по мере развития грамотности народа.

Естественно и то, что какая-то часть песен, не отве­чающая усложнившемуся духовному и эмоциональному миру человека, выпадала из активной жизни, забывалась или переходила в “запасники” народной памяти. Впрочем, эго не исключает того, что при известных условиях, они могут обрести прежнюю актуальность. Такое было, например, в годы Великой Отечественной войны, воскресившей старинные солдатские песни, звучащие еще в кутузовские времена. Исследователи не без основания замечают, что интерес к песне старой русской армии был связан с возрождением лучших воинских традиций. Песни “Бородино”, “Было дело под Полтавой”, “Шумел, горел пожар московский” и др. напоминали о славе русского оружия.

Признанием в это время пользовались и многие старин­ные народные лирические песни.

А. Твардовский, например, рассказывает, как располо­жившаяся на ночевку в уже похолодевшей к ночи степи отступающая воинская часть была воодушевлена песней. Автор пишет, что в этой песне не было даже ни слова про войну. “Зато были слова о жизни, о любви, родной русской природе, давних деревенских радостях и печалях. И странно: показалось, что ничего этого нет - ни немцев, ни великого горя, - а есть и будет жизнь, любовь, родина и песня”. В другом очерке поэт привел куплет песни, которая была спета бойцами, собравшимися в хате в только что освобож­денной ими от немцев деревушке:

Перед воротами

Ударь копытами, -

Может, выйдет та девчонка

С черными бровями...

“...И простой, милый напев этой старинной песни уже заметно брал власть над самими поющими. Что-то щемящее, далекое и близкое вместе, живое и неумирающее, свое, родное было в нем - то, что одинаково дорого и дома и на войне, и на суше и на море.

И когда один голос, вырываясь вперед, не попадая в лад, уже как будто не пропел, а сказал: “Но не вышла та-а девчонка...” - у всех заблестели глаза от сладкой печали и волнения”.

Песню эту, из которой Твардовский приводит отрывок, знают на Смоленщине, исполняют, порой, при случае, конечно, опять же, когда воздействует магическая сила воспоминаний и личных ассоциаций.