Проблема идентификации и национальных интересов Германии

С наступлением постбиполярной эры условия существования объединенной Германии в окружающем мире коренным образом изменились, как изменилась и сама Германия. Как и западные институты и организации, ФРГ лишилась привычных подпорок и знакомой внешней и внутренней среды и должна была адаптироваться к современным международным реалиям.

31 января 1991 г. канцлер объединенной Германии Г. Коль выступил с правительственным заявлением, в котором изложил основные направления деятельности нового кабинета министров на предстоящие четыре года. Г. Коль соотнес национальные интересы Германии с интересами Европы и выделил задачу создания европейского политического союза, важнейшим для ФРГ остается дружба и партнерство с США и НАТО, развитие партнерских отношений со странами Восточной Европы и поддержка СССР в проведении реформ по укреплению демократии.²³

В 1990 г. ФРГ была полностью поглощена процессом национального объединения, но вспыхнувшая на следующий год война в Персидском заливе поставила новую Германию скорее, чем этого можно было ожидать, перед вопросом самоидентификации.²⁴ Перед правительством Г. Коля стояла очень важная задача – определить место объединенной Германии в новой архитектуре мироустройства и то, какой вклад она может внести в его строительство.²⁵

Канцлер Г. Коль говорил, что «речь идет о самосознании повзрослевшей нации, которая не должна ощущать неполноценность по отношению к другим нациям, которые отказываются от своей ответственности, смотря при этом вперед. Наши соседи также знают, что они могут доверять нам, тем больше, чем больше мы, немцы, верим в собственные силы».²⁶ В области внешней политики ФРГ в Европе он выделил задачу создания европейского политического союза, предусматривающего введение до 1992 г. единого внутреннего рынка, открытие европейских границ, расширение полномочий Европарламента, проведение согласованной внешней политики и политики безопасности, а так же учреждение европейского экономического валютного союза.²⁷

На страницах журнала «Internationale Politik» голландский профессор Маартен Бранде подчеркивает, что если бы не осознание обязанностей и ответственности, а так же бремени исторического прошлого, то мы имели бы дело с совершенно другой германской внешней политикой, чем та, которая проявляется сегодня.²⁸

При переходе от Боннской к Берлинской республике Германия делала акцент на преемственности внешнеполитического курса.

Мысль о концентрирующейся вокруг Берлина Европе вызывает противоречивые чувства у политических деятелей многих европейских государств. Даже в случае согласия с немецкой политикой они чувствуют себя некомфортно в Европе, в которой Германия может играть решающую роль.

В этой ситуации Германия вынуждена с большой осторожностью балансировать между теми, кто требует «чтобы Германия взяла на себя экономическую, политическую и военную ответственность, подобающую ее экономической мощи и геополитическому значению и теми, кто выражает тревогу по поводу будущего возможного доминирования Германии».²⁹

Партнеры и союзники ФРГ, испытывающие в ее отношении сложный комплекс чувств, в котором доминирует подозрительность, с интересом и напряжением ожидали, как объединенная Германия определит свои национальные интересы. Для немцев же вопрос о германских интересах стал важным фактором поиска идентичности, который требовал совмещения чужих и своих представлений о ее будущей роли и ответственности.³⁰

Прежний президент Германии Рихард фон Вайцзеккер подчеркнул следующее: «Нас будут только тогда считать предсказуемыми и достойными доверия, если мы четко определим свои приоритеты и будем неуклонно им следовать; то, что мы их не имеем, ни на кого не произведет впечатления и нам просто не поверят».³¹

Канцлер Г. Шрёдер призывал рассматривать Германию в качестве «великой державы», имеющей право отстаивать свои национальные интересы на международной арене, так же, «как это делают наши партнеры и союзники». При этом, многие немецкие политики, к числу которых относится и бывший председатель СДПГ О. Лафонтен, подчеркивают, что ФРГ не может быть отнесена к разряду «великих держав» из-за отсутствия у нее ядерного оружия и скромной роли в космосе. К тому же понятие «великая держава» применительно к Германии представляется многим наблюдателям неприемлемым, так как вызывает в памяти ее прежние имперские устремления. В этой связи предлагается такой вариант ее характеристики как «центральная держава».³²

Начало 1990-х гг. знаменуется как переломный этап в развитии международной жизни, а так же начало переосмысления немецким народом роли и места их государства на мировой арене. Этому способствовали такие события как, война в Персидском заливе и гражданская война на территории бывшей Югославии.

Первое внешнеполитическое испытание ФРГ после достижения единства – война в Персидском заливе показало, как не обоснован был страх в отношении нового положения Германии. Тогда в большинстве своем немецкая сторона испугалась военной роли и это, в принципе, соответствовало культуре сдержанности и самоограничения, которую она десятилетиями практиковала с учетом мнения и представлений соседей. В ходе войны в Персидском заливе весной 1991 г. федеральное правительство продемонстрировало всю неопределенность дальнейшего курса внешней политики ФРГ. Перед Германией поставили требование срочно направить немецкие войска для участия в войне. Правительство долго не реагировало на данный призыв. И только после начала наземной операции по освобождению Кувейта 25 февраля газеты опубликовали заявление канцлера Г. Коля, что Германия «твердо и нерушимо стоит на стороне своих союзников». Вскоре со стороны ФРГ последовала материальная поддержка международной коалиции, воевавшей против Ирака на основании мандата ООН. Поддержка выражалась в существенном финансировании, тыловом, медицинском и военном содействии, однако официально германские военные в ведении боев не участвовали. В целом, руководствуясь «дипломатией чековой книжки», Германия постаралась «откупиться» от прямого участия в военных действиях суммой в 18 миллиардов марок.³³

В тоже время расстановка новых акцентов в самовосприятии немецкого народа довольно скоро проявилось в изменении его ролевого сознания, главным образом, в сфере дипломатии и практической политики. ФРГ продемонстрировала, что в вопросах, затрагивающих ее национальные интересы она готова к большей дипломатической независимости.

Наиболее рельефным выражением такой готовности стали действия ФРГ, подтолкнувшие распад Югославии и придавали ему необратимый характер. При возникновении конфликта в Югославии федеральное правительство проявляло антисербскую, то есть прохорватскую направленность. Основную вину за возникновение и обострение конфликта, германские политики возложили на Белград. ФРГ на определенном этапе выступила инициатором международно-правового признания Словении и Хорватии и первой из стран членов ЕС (19 декабря 1991 г.) пошла на этот шаг еще до принятия в рамках ЕС официального согласованного решения. Немецкое правительство исключило участие сухопутных войск ФРГ в операциях международных миротворческих сил в бывшей Югославии, но было готово в случае необходимости предоставить военные самолеты и корабли поддержки, медицинские части.³⁴

Боннское правительство способствовало еще более четкому размежеванию сторон в бывшей Югославии, приняв сепаратное решение о признании Словении и Хорватии. Этот шаг ФРГ стал первым после объединения Германии проявлением растущей самостоятельности германской внешней политики.³⁵

В слишком быстром и явно небеспристрастном выступлении немецкой стороны на дипломатическом паркете в случае с признанием Словении и Хорватии многие наблюдатели увидели четкое выражение германских исторических предпочтений, за которыми стояли национальные интересы.³⁶

После случая с признанием Словении и Хорватии, когда германская сторона неожиданно проявили решительность и напор, многие последующие шаги и инициативы ФРГ в сфере внешней политики, и особенно на европейском направлении, нередко наталкивались на неослабевающую подозрительность партнеров. В этом контексте в представлениях о немецком руководстве доминируют, например, такие клише, как «германские притязания», «рывок немцев к гегемонии в Европе», «германский диктат».³⁷

ФРГ направляла свои воинские формирования в Сомали, Боснию, Сербию, участвовала во многих других миссиях по линии ООН, ОБСЕ, НАТО. Особую активность она проявила в конфликте в Косово.

С конца 1990-х гг. в программных документах впервые прозвучало слово «разоружение», в том числе и в области «ядерных вооружений», а ранее указывался лишь «контроль над вооружениями». Поскольку ФРГ не имеет ядерного оружия, то – через процесс ядерного разоружения и лишения других ядерных держав по отношению к Германии стратегического преимущества – она получила бы возможность укрепить свои позиции на мировой арене.³⁸

Процесс формирования новой внешней политики для Германии после 1990 г. оказался сложным и противоречивым. С одной стороны, зарубежные страны ожидали от нее растущего вклада в решение таких проблем, как, например, урегулирование кризисов на территории посткоммунистической Восточной и Юго-Восточной Европы. В то же время инициативы ФРГ по признанию в 1991 г. независимости Хорватии и Словении, ее подключение к военной фазе югославского кризиса 1998 г. вызвали бурную реакцию различных стран. Также, от Германии ожидали весомой роли в деле по упорядоченному переводу бывших социалистических стран в круг рыночных государств. В то же время меры ФРГ по их форсированному включению в состав ЕС породили в таких странах, как Франция, Великобритания и Россия подозрение, что происходит реанимация проводившейся в прошлые эпохи германской доктрины натиска на Восток.³⁹

После объединения Германии, которое изменило симметрию в ЕС, после исчезновения глобальной угрозы с Востока, которая служила сплоченности Запада, Германия должна и хочет найти свое место в этой чересполосице. Это удастся только тогда, когда партнеры и союзники будут смотреть на Германию как на нормальное государство и, в соответствии с этим будут строить с ней свои отношения. При этом имеется в виду, что Германия будет последовательно отстаивать собственные интересы, признавая, что компромиссы основываются на взаимных уступках. И сохранение на Западе сомнений в надежности Германии может привести к тому, что немецкая сторона сама начнёт сомневаться в своих партнерах.⁴⁰

В 1990-е гг. в центр немецких поисков идентичности выдвинулась проблема нормальности. В ее основе находится не закрытая до сих пор проблема осмысления и преодоления немецким народом негативных аспектов своей истории, лежащая тяжелым бременем на его самовосприятии, подчеркивающая унизительную инаковость по сравнению с другими народами западной цивилизации и питающая подозрения и страх по поводу самостоятельных шагов Германии на международной арене.⁴¹

После достижения Германией равенства с другими государствами в рамках международных организаций, а также суверенитета и единства страны обретение нормальности можно считать одним из важнейших немецких национальных интересов и в то же время одним из существенных идентификационных факторов.

Еще Г. Коль в 1982 г. заявил, что его поколение намерено сосредоточить свое внимание на будущем, потому что по милости судьбы оно родилось после гитлеровской тирании и, в отличие от своих предшественников, не отягощено грехами нацистского прошлого. По его словам, негативная история заканчивается со смертью носителей осуждаемых действий.⁴²

В немецком обществе до сих пор идет дискуссия на тему «немцы и их прошлое» - здесь сталкиваются разные подходы к проблеме. С одной стороны, речь идет о высокомерии, «неспособности скорбеть» о желании вытеснить и забыть нацистское прошлое, ведь немцы уже заплатили по всем счетам и необходимо, наконец, прекратить заниматься самоистязанием. С другой стороны, каждое поколение немецкого народа должно осмысливать прошлое, видя в нем не позор, а предпосылку духовной ориентации в настоящем и будущем, условие создания и фиксации собственной парадигмы ценностей, которая может помочь избежать ошибок.

Проблема «нормальности» беспокоит не только немецкую сторону, но и ее партнеров. В общем виде можно выделить три основные позиции по проблеме немецкой нормальности. Для одних наблюдателей, представляемых, например, английским историком Тимоти Гартоном Элием, достижение германского единства уже само по себе является апелляцией к нормальности, к исторической возможности оставить за собой прошлое и восстановить репутацию немецкой нации.⁴³ В противоположность такому подходу другие авторы усматривают в объединении Германии растущий вызов германской идентичности. В частности обозреватель лондонской газеты «Financial Times» Дэвид Марш пишет, что «Благодаря объединению Германия обрела национальное единство, но еще не обрела право рассматриваться как нормальная страна.⁴⁴ По мнению третьей группы современных германистов, объединение Германии использовалось лидерами ФРГ как неудачное оправдание политики вытеснения исторических и других фактов, которые продолжают невыгодно отличать страну от других европейских государств.