4. Краткие итоги рассмотрения трех первых фрагментов, касающихся ступени «сознание».

Дух на описанной выше ступени – Сознание имеет предметный характер и его основная задача – переход к самосознанию, т.е. к тому пункту, где впервые будет снято различие между сознанием и предметом. С этой целью Гегель последовательно вскрывает противоречия во всех формах предметного сознания – чувственной достоверности, казавшейся самой конкретной и истинной формой, восприятия и рассудка. Истина, по Гегелю, не в объектах (он критикует здесь позитивизм с его убеждением, что познать истину можно только прорвавшись через овеществленный мир, а также Канта, противопоставившего явление сущности). Объекты, как полагает он, не существуют независимо от субъекта; неверно, что познавать надо независимые от субъекта факты, что независимость от субъекта и есть максимальное приближение к истине. Философ так и напишет, что нет истины без субъекта, что мы должны разрушить мертвую объективность мира, показать, что позади вещей и законов стоит сам человек, что это мир человеческого самосознания. «Выясняется, что за так называемой завесой, которая должна скрывать «внутреннее», нечего видеть, если мы сами не зайдем за нее…» [5, с.92]. Иначе говоря, истину надо самоосуществить, сделав мир таким, каков он есть по существу, т.е. миром человеческого сознания. Всеобщее предшествует единичному, никакая единичная форма не воплощает всей полноты истины.

Лекция 5 Самосознание или истина достоверности себя самого

Введение.

1. Самосознание как первая ступень настоящего царства истины.

2. Самостоятельность и несамостоятельность самосознания: господство и рабство. Г. Гегель о роли труда в процессе формирования человека.

3. Свобода самосознания: стоицизм, скептицизм.

4. Несчастное сознание. Восстановление единства самосознания и действительности, переход к разуму.

Введение.

Если считать «Феноменологию духа» «истинным истоком и тайной» гегелевской философии, а значит и основанием всей его Системы, то краеугольным камнем самой феноменологии принято полагать ее IV главу под названием «Истина достоверности себя самого». Кстати говоря, самым упоминаемым в философской литературе фрагментом книги также является тот, который, изложен в данной главе, в разделе А. – Самостоятельность и несамостоятельность самосознания: господство и рабство. Так, в знаменитом «Введении в чтение Гегеля» А.Кожева именно проинтерпретированный им перевод данного раздела выполняет функцию своего рода введения во «Введение». Однако еще задолго до А.Кожева К.Маркс считал главным философским достижением гегелевской «Феноменологии духа» именно этот, сравнительно небольшой по объему фрагмент, в котором «Гегель рассматривает самопорождение человека как процесс», в котором «ухватывает сущность труда и понимает предметного человека, истинного, потому что действительного, человека, как результат его собственного труда» [21, с.158 – 159]. Несмотря на постоянно подчеркиваемый идеализм гегелевской формы изложения, классики марксизма видели именно в этом гегелевском разделе «элементы действительной характеристики человеческих отношений». В первую очередь это касалось гегелевской характеристики процесса трудовой деятельности людей, социальных антагонизмов и т.п. в контексте так называемой «диалектики господина и раба», а также выявления Гегелем фундаментального значения труда в становлении человеческого общества и самого человека. Для К.Маркса, в частности, как писали в советские времена, эта «диалектика» содержала в себе «возможность для выработки теории социальной революции как исторически закономерного процесса свержения трудящимися угнетенными классами господства эксплуататорских классов» [18, с.210]. Однако как бы высоко классики, а вслед за ними и отечественные историки философии, не отзывались об этом разделе, упреков и обвинений в адрес Гегеля здесь было высказано более чем достаточно. Это касалось не только идеализма Гегеля, но и отсутствия развития темы «господин-раб» применительно к другим, кроме рабовладельческой, формаций, и ограниченности автора изображением только мировоззренческих форм.

Кожев же попытался понять описываемый здесь фрагмент гегелевского текста все же из него самого, не «переворачивая» Гегеля «с ног на голову» и не «уповая на универсальность» его диалектического метода. Очень кратко суммируя суть его (Кожева) интерпретации раздела о самосознании, отметим, что он представил здесь гегелевскую феноменологию духа как «феноменологию желания», снимая «конститутивную для новоевропейской философии оппозицию субъекта и объекта» [17, с.766]. «Феноменология желания» позволила Кожеву превратить гегелевскую феноменологию в философскую антропологию – учение о становлении человека человеком в ходе истории, чем, по Кожеву, история и исчерпывается, в полной мере раскрывая свой смысл субъекту. Более того, он обнаружил в тексте книги совершенно новые и чрезвычайно актуальные смыслы для человека ХХ века, пережившего весь ужас тоталитаризма и мировых войн. Акцентируя внимание на изображении Гегелем пограничных, чреватых смертью ситуаций в контексте страха смерти, неизбежности взаимного уничтожения и самоуничтожения сознаний, их войны не на жизнь, а на смерть, Кожев сделал книгу излюбленным объектом внимания представителей целого ряда направлений современной западной философии, особенно экзистенциализма. В любом случае, она вновь стала предметом философских дискуссий, в том числе и в эпоху постмодерна (Ж.Батай, М.Фуко, Ж.Бодрийяр, Ю.Хабермас и др.) И это несмотря на то, как уже отмечалось, что не всем философам его интерпретация показалась аутентичной.

Позицию Кожева в основном разделял и другой французский экзистенциалист – Ж.Ипполит, великолепно владевший содержанием гегелевской «Феноменологии духа». Он также полагал, что эта работа посвящена главным образом анализу сущности истории и отдельных этапов ее развития. Не случайно в ХХ веке и многие другие исследователи усматривали тесную связь описываемых в книге форм являющегося сознания с реальными процессами истории и духовной жизни общества. Полагали, что Гегель и в самом деле наделял последовательно возникающие здесь формы духа чертами той или иной исторической реальности, будь то античный, средневеково-христианский или же новоевропейский мир. Так, тема господства и рабства ассоциировалась, к примеру, исключительно с рабовладельческим обществом; такие феномены сознания как стоицизм и скептицизм – со свободными гражданами Римской Империи, а носителями т.н. «несчастного сознания» считали подданных ее провинций. Более подробно об этих исторических сюжетах будет сказано при анализе последовательно возникающих в данном разделе форм являющегося духа. Сейчас же отметим, что Гегель, хотя и использовал целый ряд исторических ассоциаций в этом разделе, как, впрочем, и в других. все же не следует делать акцент на поиски конкретных опознавательных знаков. Философ скорее повествует о самых общих гештальтах самосознания, очищая последние от какой-либо исторической конкретики. Недаром его систему называли в первую очередь «логическим энциклопедизмом», хотя и «удобренным и всецело проникнутым историческими мотивами» [2, с. 20].

Среди наиболее известных интерпретаторов главы нельзя не упомянуть и Г.Лукача. Так, комментируя раздел о господстве и рабстве, он акцентировал в нем глубокий экономический смысл, посчитав, что Гегель якобы исследовал здесь чисто экономическую подоплеку данного антагонизма, а в феноменологическом анализе отношений господина и раба Лукач усмотрел элементы трудовой теории стоимости классической политэкономии [64]. В свое время это даже породило целую дискуссию в отечественной философии на тему: «Был ли Гегель сторонником трудовой теории стоимости?» [23, с.164].

Учитывая тот факт, что гегелевский анализ ступеней самосознания осуществляется чрезвычайно подробно с введением целого ряда т.н. «промежуточных» ступеней, остановимся только на главных моментах и основных формах являющегося сознания на данной ступени его развития и покажем, в чем состоит специфика самосознания и присущих ему гештальтов духа.

1. Самосознание как первая ступень настоящего царства истины. Называя данную главу «Истина и достоверность себя самого», Гегель имел в виду следующее: на всех предыдущих ступенях, связанных с предметным сознанием, предмет и сознание отличались друг от друга. Так как предмет был, или, по крайней мере, казался, независимым от сознания, истина (находящаяся в предмете) и достоверность (заключавшаяся в сознании), бытие-в-себе и бытие-для-другого никак не могли совпасть. Что же касается данной ступени, то здесь предмет и сознание, а, следовательно, истина и достоверность вполне совпали. Отсюда и гегелевская характеристика данной ступени как «истина и достоверность себя самого». Гегель так пишет, характеризуя самосознание: «Но теперь возникло то, что не имело места в этих прежних отношениях, а именно достоверность, которая равна своей истине, ибо для достоверности предмет ее есть она сама, а для сознания истинное есть само сознание» [5, с.93].

Как только мы узнаем, что позади явления вещей находится сам субъект, и поэтому сознанию противостоит уже не другое, не предмет, независимый от него, а он сам, мы вступаем в царство самосознания – настоящее «царство истины». Итак, самосознание – это истина сознания. Будучи последующей, более высокой ступенью развития являющегося сознания, оно включает в себя все ступени предметного сознания в качестве моментов (единичное, чувственно общее и безусловно общее). Этим определяются его объекты и его отношение к ним: оно отличает себя от вещей и от других самосознательных существ и имеет два предмета: а) объекты чувственной достоверности и восприятия и б) себя самого. Если предметное сознание это всегда знание о другом, то самосознание – это знание о себе. Истина состоит в том, что понятие (в его роли выступает движение знания) и предмет (знание как покоящееся единство, как я) совпадают. Такое совпадение мы и обнаруживаем в самосознании, так как оно представляет собой единство понятия и предмета, субъекта и объекта. Однако Гегель тут же добавит, что всего этого самосознание о себе еще не знает; поэтому оно должно еще познать себя, стать своим предметом, а это возможно только тогда, когда его самость, его внутреннее, обнаружит себя в деятельности, т.е. практически. Считая основной силой любой деятельности стремление, Гегель и характеризует самосознание прежде всего как вожделение.

Суть вожделения можно истолковать следующим образом: самосознанию противостоят в первую очередь чувственные вещи (хотя и не самосознательные, но самостоятельные сущности), к которым оно относится уже не теоретически-созерцательно, а практически, стремясь упразднить эту самостоятельность предметов. «Удостоверившись в их ничтожестве», оно пытается установить свое господство над ними, потребляя их, «пожирая их, наслаждаясь и таким образом уничтожая их». Однако, от «безжизненных единичных чувственных вещей» оно затем переходит к живым, сознательным, встречаясь с другим самосознанием и таким образом, удваиваясь. Речь идет о других людях и других сознаниях. «Самосознание достигает своего удовлетворения только в некотором другом самосознании» [5, с.98]. Итак, от чистого неразличенного «я», через вожделение мы приходим к удвоению самосознания, когда предметом становится уже само самосознание, но в другой форме, как нечто иное, чем сам субъект и в то же время он сам. «Когда самосознание есть предмет, то последний в одинаковой мере есть «я» и предмет» [5, с.99]. Речь идет о единстве самосознания в его удвоении: одно самосознание находит себя в другом, а другое – в первом, значит, они оба признают друг друга и осознают это свое признание. Но это взаимное признание достигается не сразу. Гегель воспроизводит далее целую эпопею этого долгого и мучительного процесса борьбы за признание, начиная от неравенства к равенству. Тем самым он развертывает свою знаменитую «диалектику господина и раба», в которой, по словам Мотрошиловой, «нас ожидает драма, которую автор считает столь же жестокой, сколь и неизбывной, «вечной» для сознания в его форме самосознания» [23, с.164].