Э.Ноэль-Нойман. Общественное мнение. Открытие спирали молчания.*

СТЕРЕОТИП КАК СРЕДСТВО РАСПРОСТРАНЕНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ: УОЛТЕР ЛИПМАН

В середине XX в., когда вкус к изучению общественного мнения окончательно пропал, появляются две работы аналогичного названия. Автор одной из них — многократ­но нами цитированный Н. Луман, другая опубликована в 1922 г. Уолтером Липманом. Оба исследователя «раско­пали» неизвестные примеры воздействия общественного мнения, обратив внимание на связь между общественным мнением и журналистикой.

У Липмана не было предшественников. Однако книга его, несмотря на название, странным образом не соотно­силась с проблемой общественного мнения. Определение Липманом этого феномена можно отнести к небольшому числу слабых мест в книге. Он пишет: «Общественным мнением являются представления людей о самих себе, о других людях, об их потребностях, намерениях и отноше­ниях. Представления, служащие основанием групповой деятельности или основанием деятельности индивидов, выступающих от имени групп, — это Общественное мне­ние с большой буквы». Таким образом, прочитав и эту ра­боту, по-прежнему трудно понять, что такое общественное мнение.

Книга разоблачений

В чем особенность сочинения, которое спустя 50 лет после своего выхода в свет публикуется в Германии карманным изданием (1964) и почти одновременно карманным изданием в США (1965)? Не претендуя на сенсационность, книга в действительности содержит разоблачения, кото­рые, однако, противоречат естественному отношению лю­дей к самим себе. Это противоречие настолько сильно, что длительное время после выхода в свет книга оставалась новинкой и практически не затронула сознание интелли­генции. Липман вскрывает рационалистический самооб­ман людей относительно того, как они получают инфор­мацию в современном обществе, как формулируют сужде­ния и действуют на их основании: сознательно и терпимо наблюдая, размышляя и рассуждая как ученые, в неиз­менном стремлении объективно понять действитель­ность, используя поддержку средств информации.

Противопоставляя этой иллюзии совершенно иную реальность — обстоятельства, в которых люди формируют свои представления, воспринимают сообщения, перера­батывают их и передают дальше, — Липман «на одном ды­хании» рассказывает о явлениях, которые лишь спустя де­сятилетия будут доказаны эмпирической социальной психологией и коммуникативными исследованиями. Я не нашла в книге Липмана ни одной идеи относительно функционирования коммуникации, которая позднее не получила бы подтверждения в кропотливых лаборатор­ных исследованиях или работах в полевых условиях.

Грозовые облака на небосклоне мнений

При этом Липман вовсе не замечает того, что он описыва­ет как общественное мнение в связи со спиралью молча­ния. Он ничего не говорит о роли давления в сторону кон­формизма, чтобы добиться консенсуса, о боязни изоля­ции и о том, что человек с опаской наблюдает за окруже­нием. Но под мощным влиянием событий первой миро­вой войны Липман открывает важнейший элемент обще­ственного мнения — кристаллизацию представлений и мнений в эмоционально окрашенных стереотипах. Он употребляет это выражение, заимствуя его из техники газетопечатания, которая хорошо ему знакома как журнали­сту: текст отливается в застывшие формы стереотипа, что­бы затем быть тиражированным много раз. Стереотипы — это «запрет на профессию» при проверке на верность конституции претендентов на рабочие места государственных чиновников; это — регулярное упоминание с именем пол­итика, выступающего за смертную казнь, приставки «го­лову долой», до тех пор пока не становится привычным упоминание одной этой приставки и уже не требуется на­зывать само имя, — такие «монеты» необходимы процессу общественного мнения, иначе оно не могло бы распрост­раняться, так как приверженцы какого-либо дела или идеи не могли бы узнать друг друга и публично продемонстри­ровать свою силу, напугать противников.

«Человек, забывающий о смертном приговоре» — этот стереотип возник в ходе кампании против Филбингера, который более десяти лет успешно занимал пост премьер-министра земли Баден-Вюртемберг, но затем в срочном порядке был вынужден подать в отставку. В об­ращение вошла вторая «монета»: суд утвердил решение, и бывшего премьер-министра публично стали называть «ужасным юристом»⁵. Можно представить себе, чего это стоило человеку уважаемому, в течение 12 лет возглав­лявшему правительство, стремившемуся быть образцом для нации и ориентировавшему свою жизнь на публику, общественность. Липман пишет: «Тот, кто овладевает символами, определяющими в настоящий момент об­щественные чувства, в значительной мере завладевает дорогой в политику».

Подобно грозовым облакам, стереотипы заполняют атмосферу мнений в какой-то момент, а чуть погодя мо­гут бесследно исчезнуть, их никто уже не увидит. Пове­дение людей, политиков, поддавшихся давлению грозо­вых облаков, будет необъяснимым для тех, кто их сме­нит. Даже испытавший это давление не всегда сможет впоследствии описать его и будет искать дополнитель­ные объяснения.

В своей книге У. Липман не просто рассказывает о сте­реотипах, посредством которых распространяется обще­ственное мнение, «как воздух, присутствует везде, в ук­ромных уголках и на ступенях трона», по меткому выра­жению Иеринга. Будучи сам свидетелем того, насколько тесно после первой мировой войны образы общественно­го мнения переплетались с конкретными обстоятельства­ми времени и места, Липман сумел показать это читате­лю. Сначала он объясняет это на примере формирования

положительных и отрицательных стереотипов. «Помимо восхваления героев, — пишет Липман, — существует еще и изгнание дьявола. Один и тот же механизм возвеличи­вает героя и создает дьявола. Если все хорошее пришло от Жоффре, Фоха, Вильсона или Рузвельта, то все плохое произошло от кайзера Вильгельма, Ленина и Троцкого». Далее он продолжает: «Вспомним о том... как быстро в 1918 г. после прекращения огня пал столь ценный... сим­вол единения союзников и вследствие этого почти тотчас же переживают упадок символические образы каждой от­дельно взятой нации: Великобритании — как защитницы общественного права, Франции — как судьи на границе свободы, Америки — как крестоносца... А затем утрачива­ют свой глянец и символические портреты руководителей — и именно по мере того, как один за другим (Вильсон, Клемансо, Ллойд Джордж) перестают воплощать надежды людей и превращаются всего лишь в партнеров по перего­ворам и управляющих разочарованным миром»".

Образцы в нашей голове — это псевдомир, в реальности которого мы клянемся

Липман значительно опередил других авторов XX в., так­же писавших об общественном мнении, благодаря своему реализму, своим реалистическим предположениям отно­сительно человеческого разума и человеческих чувств. Ему очень помогла профессия журналиста, позволяющая четко различать оригинальное восприятие человека и то, что он узнает от других людей или через средства массо­вой информации; видеть, как это различие стирается, по­тому что люди его не осознают, усваивая опосредованно узнанное и согласовывая его со своими представлениями таким образом, что все спрессовывается в нечто неразде­лимое, одним словом, когда влияние средств массовой информации становится также неосознаваемым. «Мир, с которым мы имеем дело в политическом отношении, ле­жит за пределами нашего видения, нашего духа. Его нуж­но сначала исследовать, описать и представить себе. Но человек не аристотелевский бог, который может охватить все существование. Он является созданием, способным постичь лишь порцию действительности, достаточную для того, чтобы обеспечить его жизнь и выхватить себе с

весов времени несколько мгновений познания и счастья. Но именно это создание изобрело методы, с помощью ко­торых можно видеть то, что недоступно глазу, и слышать то, что недоступно уху, с помощью которых можно взве­шивать чрезвычайно большие и чрезвычайно малые ме­ры, подсчитывать и разделять количество предметов, не­подвластное одному индивиду. Духом своим человек нау­чается "видеть" огромные части мира, которые он прежде никогда не видел, не мог к ним прикоснуться, понюхать их, услышать или удержать в памяти. Так за пределами доступного он, сообразно своему вкусу, постепенно созда­ет в своей голове картину мира».

Липман заставляет читателя задуматься над тем, сколь ничтожна доля непосредственных наблюдений по сравне­нию с данными средств массовой информации. И это — лишь начало той цепи обстоятельств, которые в какой-то степени искажают картину мира в головах людей. Соста­вить себе действительную картину мира — бесперспектив­ное занятие: «Реальное окружение настолько обширно, сложно и изменчиво, что его невозможно охватить непос­редственно. Человек недостаточно вооружен, чтобы восп­ринимать такую точность, такое разнообразие, такие пре­вращения и комбинации. И поскольку приходится дейст­вовать в этом мире, мы сначала реконструируем его в бо­лее упрощенной модели, прежде чем иметь с ним дело». Спустя 50 лет Липман продолжил работу над этой темой, назвав ее «Редукцией сложности».

Единые правила отбора у журналистов

Как происходит эта реконструкция? Строгий отбор того, что сообщать, что должен знать потребитель, организует­ся в потоке, содержащем много шлюзов. Именно этот по­ток имел в виду социальный психолог Курт Левин, когда в конце 40-х годов ввел название «вахтер» (gatekeeper) для журналистов. «Вахтеры» решают, что пропустить для общественности, что задержать. Липман пишет: «Всякая газета, приходящая к читателю, есть результат целой се­рии фильтров...»¹³ Вынуждает к этому обстоятельству крайняя нехватка времени и внимания. По данным са­мого Липмана об исследованиях читательской аудитории, ежедневно читатель уделяет своей газете 15 минут. Чутье журналиста — более чем за десять лет до основания американского Института Гэллапа — подсказывает Липману, сколь значимы будут репрезентативные опросы. Упреждая одно из главных направлений исследований в коммуникационной науке 50-70-х годов, он объясняет, что журналисты при отборе допускают в качестве «ценных новостей»: ясное содержание, которое можно передать без противоречий, чрезвычайные события, конфликты, неожиданности, то, с чем читатель может отождествить себя (т.е. то, что ему близко с точки зрения психологиче­ской и географической), личная заинтересованность (то, что может иметь для читателя последствия).

Поскольку критерии отбора у журналистов в значи­тельной мере совпадают, то их сообщения согласуются, что производит на читателя впечатление подтверждаю­щихся известий. Формируется, по словам Липмана, «псевдомир» («pseudo-environment»). Автор, не обвиняя ни публику, ни журналистов, лишь объясняет, откуда бе­рется псевдодействительность, или «промежуточный мир», как его позднее назвал Арнольд Гелен.

Люди с разными представлениями видят одно и то же по-разному

Наряду с вынужденной редукцией сложности существует «селективное восприятие», разрабатываемое социальной психологией и наукой о коммуникациях с середины 40-х годов в качестве центрального понятия²¹. Селективное восприятие и стремление человека избежать когнитивно­го диссонанса, т.е. создать непротиворечивое представле­ние о мире, представляют собой второй неизбежный ис­точник искажений в восприятии действительности и ис­кажений в сообщениях. «Я утверждаю, что стереотипная модель в центре нашего кодекса в значительной мере предопределяет, какие группы фактов мы видим и в каком свете мы должны их видеть. Именно по этой причине при наилучших намерениях известия в газете подкрепляют взгляды издателя; капиталист видит одни факты и опре­деленные аспекты человеческой жизни, в то время как его социалистический противник замечает другие факты и другие аспекты, причем каждый считает другого неразум­ным и недалеким, хотя действительное различие между ними состоит в различии восприятий».

Липман описывает все это, опираясь лишь на собст­венные наблюдения за прессой. Насколько достовернее были бы его описания в век телевидения, благодаря кото­рому во много раз возрос — но сравнению с оригинальны­ми самостоятельными наблюдениями — объем опосре­дованно воспринимаемой людьми информации об окру­жающем мире, пропущенной сквозь призму собственных представлений! Эмоциональные компоненты — что нра­вится и что не нравится — неотделимые слагаемые изо­бражения и звука: эмоциональные впечатления, вызыва­ющие протест, задерживаются в памяти, если долго отсут­ствует их рациональное объяснение, как пишет Липман. Запоздалая дискуссия после выборов 1976 г. в бундестаг развернулась по вопросу о том, способно ли телевидение влиять на климат мнений в течение предвыборной кампа­нии. В данном случае речь не шла о манипуляции мнени­ем: журналисты сообщают о том, что они действительно видели; противодействовать же одностороннему воздейст­вию действительности на средства массовой информации можно было, представив публике журналистов различных политических направлений.

Итак, дискуссия 1976 г. оказалась запоздалой, по­скольку она могла бы быть развернута до появления книги Липмана. Спустя же 50 лет после выхода в свет этой книги она воспринималась не иначе, как игнорирование Липма­на и всех других свидетельств его правоты в коммуника­ционных исследованиях. «Мы лишь отражаем то, что есть» — эти слова, которыми журналисты обычно объяс­няют свою деятельность, по сути, невозможны сегодня. Известному лозунгу Нью-Йорк таймс «Новость — это то, что можно опубликовать» есть только историческое оправ­дание. По мнению журналистов, время от времени нужно, чтобы, аналогично известной картинке для выявления психологии восприятия фигуры и фона, сообщаемые факты и мнения выступали как фон, а несообщаемое ста­новилось фигурой. По крайней мере иногда, изредка, та­кая смена перспективы возможна, и следует тренировать подобное восприятие. Тогда журналист не сможет обма­нываться относительно воздействия своей деятельности, говоря: «Но ведь то, что я показал, соответствует действи­тельности», «Публике это показалось интересным». Что же в таком случае осталось за рамками?

Обнаружив, таким образом, важность и значимость отбора материала, Липман заключает далее: многое зави­сит от того, что из многообразия действительности не по­казано на картинке, которую получает общественность. При этом он далек от морализирования. При пересказе его идей часто опускают одну деталь — Липман, пожалуй, даже положительно оценивает стереотип, потому что лишь сильное упрощение позволяет человеку распреде­лить свое внимание на несколько тем, не довольствуясь узким горизонтом.

О чем не сообщают, того не существует

Однако затем Липман настойчиво пытается разъяснить последствия отбора: то, какие упрощенные картины дей­ствительности возникают в результате отбора, и есть дей­ствительность людей, «картинки в нашей голове» и есть наша реальность. Какова действительность на самом деле, не имеет значения, в расчет берутся лишь наши предполо­жения о действительности, лишь они определяют наши ожидания, надежды, устремления, чувства, поступки. В свою очередь наши поступки, будучи реальными, создают новую действительность. Тогда может иметь место так на­зываемое самореализующееся пророчество: предсказание или ожидание осуществляется собственным действием — это одна возможность. Вторая возможность — коллизия: исходящее из ложных предположений действие вызывает совершенно непредсказуемые последствия в необозримой реальности, действительность снова вступает в свои права, и затем — с запозданием и затянувшимся риском — про­исходит вынужденная коррекция «картин в нашей голове». «Стереотипы», «символы», «образы», «фантазии», «стандартные версии», «привычные схемы размышлений» — подобными выражениями Липман осыпает чита­теля, чтобы объяснить, из какого материала строится то, что он называет «псевдомиром», — блоки, образовавшиеся в результате мощных процессов кристаллизации. «Фанта­зиями» я называю не ложь, говорит он. Липман с восхи­щением подхватывает марксистское понятие «созна­ние»²⁸. Журналисты могут сообщать о том, что есть в их сознании, читатели могут воссоздать и объяснить мир с помощью сознания, в значительной мере сформирован­ного при участии средств массовой информации. Тот, кто сегодня при сообщении: «Телевидение повлияло на кли­мат мнений в выборах 1976 года» — слышит только то, что журналисты лгали, журналисты манипулировали мнени­ем, остался, в понимании средств массовой информации, на пороге столетия. Нужно, однако, признать следующее: то, что Липман описал мимоходом, коммуникационная наука постигает и разрабатывает постепенно, шаг за ша­гом, с преодолением препятствий.

«Папа, если в лесу упало дерево, но с телевидения ни­кого не было, чтобы заснять это, упало ли дерево на самом деле?» Эта карикатура в Сатедей ревью — отец читает кни­гу, сидя в кресле, а сын отвлекает его своими вопросами — показывает, что коммуникационные исследования и сознание образованных людей сближаются и постепенно достигают уровня, требуемого У. Липманом.

То, о чем не сообщают, не существует, или выскажемся несколько осторожнее: шансы несообщаемого стать час­тью действительности, воспринимаемой современника­ми, минимальны.

Объективная реальность, существующая вне нашего сознания, и воспринимаемая, представляемая «псевдоре­альность» Липмана отражены в названии книги Ганса Маттиаса Кепшшнгера (1975) в виде понятийной диады: «Real Kultur und medien Kultur» («Реальная культура и куль­тура средств массовой коммуникации»). Культура средств массовой коммуникации — это отбор мира глазами средств массовой информации, и если мир находится вне досягаемости, вне поля зрения человека, то реальность средств массовой информации остается единственным миром человека.

Общественное мнение можно передать лишь с помощью стереотипов

Почему Липман назвал свою книгу «Общественное мне­ние»? Подсознательно он, как и многие журналисты, убежден, что опубликованное мнение и общественное мне­ние по сути одно и то же. По крайней мере в его описаниях границы между ними размыты. Однако где-то в середине своего изложения он обращается к первоначальному зна­чению общественного мнения, дополняя расплывчатое, неясное определение последнего во вводной главе но­вым: «Старая теория утверждает, что общественное мне­ние представляет собой моральное суждение относитель­но ряда фактов. Теория, которую я представляю, напро­тив, говорит, что при современном состоянии воспитания общественное мнение преимущественно является морализированным и кодифицированным вариантом фак­тов». Моральная природа общественного мнения — одобрение и неодобрение — по-прежнему занимает цент­ральное место в его рассуждениях. Но он отходит от тра­диционного способа ее рассмотрения и предлагает новый подход, который его так увлекает: восприятие фактов фильтруется в моральном отношении через селективный взгляд, направляемый стереотипами. Видят то, что ожи­дают увидеть, моральной оценкой руководит эмоциональ­но окрашенный стереотип, символ, фантазия. Усеченное видение, с которым живет каждый человек, — ведущая те­ма для Липмана. Для нас же высшее достижение Липмана состоит в том, что он показал, как опосредуется обще­ственное мнение, как оно навязывается людям через по­ложительный или отрицательный стереотип, настолько экономичный и однозначно воспринимаемый, что каж­дый сразу понимает, когда ему надо говорить, а где следу­ет и промолчать. Стереотипы неизбежны, чтобы дать тол­чок процессам конформизма.

ТЕМАТИЗАЦИЯ КАК ДОСТИЖЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ: НИКЛАС ЛУМАН

Трудно, однако, представить, почему от внимания Липмана ускользнуло то, что Луман впоследствии разрабаты­вал под названием «общественное мнение», ведь, по сути, оба занимались одним и тем же: изучали процессы согла­сования мнений в обществе, рассуждали о редукции слож­ности, возможности коммуникации и действия. По суще­ству, сходства в их разработках так много, что они зача­стую различаются лишь терминологически: вместо стере­отипов Луман говорит о необходимости найти «слова» — «формулы», чтобы дать толчок процессу формирования общественного мнения. Внимание наше быстротечно, лица или темы жестко конкурируют за место в нем; сред­ства массовой информации воспроизводят «псевдокризи­сы» и «псевдоновости»³, чтобы победить конкуренцию других тем.

Важна оперативность, непосредственная связь с мо­ментом, сиюминутная и безотлагательная — таков про­цесс общественного мнения. Близость к моде проявляется в использовании большого количества модных слов, ут­верждение новой темы подобно созданию нового фасона рукава: впоследствии она исчерпывает себя и устаревает, как может устареть фасон. Кто носит старую модель, тот не идет в ногу со временем. Как и в реальности, модные слова вводят в заблуждение относительно серьезности происхо­дящего.

Доступность темы обсуждения

Луман намного опередил своих предшественников, исс­ледовавших процессы общественного мнения, — Макиа­велли, Дж. Локка, Дэвида Юма, Жан-Жака Руссо, а также Липмана. Его не интересует моральный аспект пробле­мы — одобрение или неодобрение общества. Стереотипы, по его мнению, используются не для того, чтобы четко вы­явить добро и зло. Они необходимы, чтобы сделать тему «доступной для обсуждения» предметом дискуссий. Для Лумана функция общественного мнения заключается именно в этом. Система, общество не могут одновременно заниматься обсуждением большого числа тем. С другой стороны, для самого общества жизненно важно обратить­ся к тем темам, которые стали актуальными, к которым приковывает внимание процесс общественного мнения. За этот короткий период, когда на актуальную тему на­правлено все внимание, и должно быть найдено ее реше­ние с учетом быстрой смены предметов коммуникации.

Согласно Луману, именно утверждение темы, «тематизация» является достижением общественного мнения. Оно осуществляется по определенным поддающимся анализу «правилам внимания»: сначала тема оглашается «на повестке дня» и становится доступным — благодаря стереотипам — предметом обсуждения, затем вокруг тех или иных взглядов формируются различные позиции, которые, если процесс протекает гладко, окончательно «отшлифовываются» в дискуссиях. Луман предполагает, что «политическая система, базирующаяся на обществен­ном мнении, едина не относительно правил принятия ре­шений, а относительно правил принятия во внимание», диктующих, что попадает в повестку дня, а что нет.

Такое понимание общественного мнения охватывает лишь кратковременные процессы, жидкие агрегатные со­стояния, как их обозначил Теннис. «Вязкие» процессы — длящиеся десятилетиями или даже столетиями, по Токвилю, типа стремления людей к равенству или их отноше­ния к смертной казни, к наказанию вообще — здесь не за­трагиваются. «Когда все сказано, тема исчерпана», — пи­шет Луман. Журналисты сказали бы: тема умерла. Однако это весьма устойчивое в среде журналистов представле­ние: «Когда все сказано...» — вовсе не соответствует тому участию, которое принимает в процессе общественного мнения инертное население.

Монографические исследования общественного мне­ния показали бы, что описанный Луманом размеренный порядок — сначала актуальная тема предлагается общему вниманию, затем формируются точки зрения — явление редкое. Гораздо чаще тема проталкивается в социальное поле силами партии. Этот процесс Луман неодобрительно именует «манипуляций», считая, что он возможен в ре­зультате односторонней коммуникации, специально тех­нически обусловленной средствами массовой коммуни­кации". Слияние темы и мнения — когда в какой-то пери­од времени можно иметь только одно мнение по опреде­ленной теме — Луман назвал «общественной моралью». Это выражение применимо к тем мнениям, которые, со­гласно нашей концепции, мы должны высказывать пуб­лично, если не хотим оказаться в изоляции. Луман напол­няет общественное мнение иным, выводимым из систем­ной теории содержанием.

Средства массовой информации определяют повестку дня

Нетрудно определить значение стереотипов У. Липмана в качестве основы общественного мнения в нашем понима­нии. Точно так же, исходя из представления Лумана о функциях общественного мнения в системе, мы можем оценить его вклад в понимание этого феномена. Он от­крывает нам глаза на важную фазу структурирования вни­мания — «тематизацию» — в процессе формирования об­щественного мнения и тем самым не оставляет сомнений в значении средств массовой информации, способных обеспечить эту тематизацию лучше.

К аналогичному результату, но совершенно иными пу­тями и независимо от Лумана пришли американские ис­следователи, изучавшие влияние средств массовой ком­муникации на распространение общественного мнения. Сравнивая хронологически тематические акценты в сред­ствах массовой коммуникации, действительные стати­стически зафиксированные изменения и взгляды населе­ния относительно актуальных задач политики, они выявили, что средства массовой информации, как правило, «наталкивались» на темы и выдвигали их на повестку дня, опережая события во времени. Американские исследова­тели назвали это явление «agenda-setting function», что оз­начает: функция средств массовой информации в опреде­лении повестки дня.

Медведева С.М. Проблема политического стереотипа в зарубежной политической психологии.^

Когнитивный подход к политическим стереотипам

Политические науки давно изучают то, как политика, власть и механизмы управления обществом воспринимаются и оцениваются политическими лидерами и рядовыми гражданами. Поэтому не удивительно, что с началом «когнитивной революции» в политической психологии все большую популярность приобретают когнитивистские модели политического мышления и политического поведения людей.

…Когнитивный подход применим для объяснения любых политически значимых феноменов (будь-то политические идеологии, общественное мнение, электоральное поведение и т.п). Вместе с тем, многочисленные исследования свидетельствуют, что политическое поведение в целом и политическое мышление как необходимое его условие часто отличаются высокой степенью рутинности и автоматизации, представляя собой набор привычек, которые, раз сформировавшись, воспроизводятся практически бессознательно¹. Последнее обстоятельство заставляет политических психологов уделять особо пристальное внимание психическим механизмам, которые обеспечивают автоматизм восприятия, оценки или вынесения суждения по поводу политических событий, то есть механизмам функционирования политических стереотипов.

… В рамках когнитивного подхода стереотип рассматривается как элемент мышления. Во-первых, это - само представление, отражающее определенные аспекты политической реальности, во-вторых, - ментальные механизмы, приводящие к возникновению подобных «картинок в голове». В более узком смысле с когнитивистской точки зрения стереотип – это психический механизм, который управляет процессом переработки информации о внешнем мире и включает механизмы запоминания информации и последующего взаимодействия с новой информацией на основе уже имеющихся «готовых» знаний. Именно связь с механизмами памяти позволяет отличать собственно политические стереотипы от любого сиюминутного впечатления или суждения о политике. Однако прежде чем перейти к анализу подобной взаимосвязи, следует еще раз коснуться теории переработки информации, на этот раз применительно к политико-психологическому анализу стереотипов.

С точки зрения когнитивного подхода к человеческому познанию все внешние события и процессы содержат некое закодированное послание, которое в ходе восприятия расшифровывается органами чувств, кодируется в памяти, а его повторное использование вновь запускает механизм раскодирования. Естественно, что протекание подобного процесса зависит и от возможностей органов чувств перерабатывать определенные объемы информации и от соответствия навыков кодирования и расшифровки тому информационному посланию, которое содержится в реальном событии. /…/

Вместе с тем важно помнить, что информационная модель не предполагает, что человека следует рассматривать в качестве «холодного», бесчувственного процессора, который всегда перерабатывает информацию рационально, обстоятельно и последовательно. Напротив, поскольку мышление о политике, как не парадоксально, протекает в условиях и переизбытка, и недостаточности информации, для их преодоления человек прибегает к выработке познавательных стратегий, включающих реагирование на основе уже имеющегося опыта, который часто неадекватен непосредственной ситуации и может содержать сформировавшиеся ранее предубеждения².

Зависимость стереотипов от механизмов памяти

Итак, особенности информационной среды человека подталкивают его к выработке упрощенных, обобщенных представлений о социально-политических объектах, которые затем становятся основой для последующих автоматизированных реакций, упрощая повторный процесс переработки информации. Именно так формируются и функционируют политические стереотипы, что фактически означает зависимость большинства стереотипизированных реакций от действия механизмов памяти. Наиболее распространенная в политической психологии модель формирования подобных реакций называется теорией схем.

В широком смысле, схема – это уже имеющееся представление о том, как устроен мир, на основе чего человек интерпретирует новые информационные сообщения³. Впервые это понятие появилось в работе Ф.С. Бартлетта «Память», вышедшей в свет в 1932 году. Бартлетт определял схему как «активную организацию прошлого опыта, которая, судя по всему, участвует в выполнении любого хорошо адаптированного органического ответа» ⁴. Несколько десятилетий спустя разработка гипотезы о схематизме человеческого восприятия и мышления была продолжена У. Нейссером и Ж. Пиаже. Нейссер использовал понятие схемы для объяснения особенностей человеческого восприятия, протекающего на основе уже сложившейся готовности воспринимать определенный набор внешних стимулов. В рамках теории когнитивного развития Пиаже схема является внутренним обобщенным представлением, содержащим всю информацию и все ассоциации о некотором классе ситуаций и позволяющим человеку координировать свои действия во всех сходных ситуациях⁵.

Работы Бартлетта, Нейссера и Пиаже оказали наибольшее влияние на понимание схематизма мышления, которое впоследствии получило распространение в политической психологии. Можно отметить, что обычно термин «схема» описывает два взаимозависимых процесса переработки политической информации. Хотя оба аспекта действия схем тесно взаимосвязаны и, фактически, невозможны один без другого, их необходимо рассматривать по отдельности.

Во-первых, «схемы» обозначают зависимость непосредственных реакций от уже имеющегося опыта. Сталкиваясь с новой ситуацией, детали которой к тому же могут оставаться ему неизвестными, человек сопоставляет ее с уже пережитыми аналогичными ситуациями. Непосредственное реагирование зависит от наличия в памяти готовых образцов, соответствующих данной ситуации, и от того, какая именно информация легче и быстрее вспоминается. Но если требуемая схема обнаруживается, то в большинстве случаев новая информация будет перерабатываться в соответствии с ней. А, кроме того, в этот момент может произойти обновление самой схемы⁶.

Таким образом, схемы рассматриваются в качестве своеобразного способа хранения в памяти информации о политических и социальных объектах (в этих случаях они выступают как сеть ассоциативных связей между набором представлений о реальных объектах). Будучи связаны с механизмами памяти, схемы компенсируют недостаток информации, необходимой для принятия социально или политически значимых решений, позволяя человеку выйти за пределы наличной информации и привлечь больший объем знаний из прошлого личного опыта, а также опыта сообщества, который также представлен в памяти. Более того, схемы включают также и механизмы кодирования и расшифровки информации, что сказывается на том, как происходит переработка новой информации.

Во-вторых, теория схем помогает описать, как психические процессы разного уровня координируются между собой и увязываются с внешними обстоятельствами. Подобное свойство схем можно пояснить на примере. Возьмем человека, пришедшего на избирательный участок. Простые действия (заполнение бюллетеня и опускание его в урну для голосования), которые он должен совершить, состоят из множества психических реакций в виде восприятия, осознания, принятия решения, движения и т.п., без которых самые простые действия не могли бы протекать слаженно и последовательно. Но активизация данных психических механизмов и процесс их протекания задаются самой обстановкой избирательного участка и теми целями, ради которых человек на него пришел. Например, человек может обращать внимание на такие внешние раздражители, которые он проигнорировал бы в других условиях. Он будет говорить о вещах, соответствующих данной обстановке, и вспоминать о том, что следует вспомнить именно в подобных обстоятельствах. С этой точки зрения схемы могут быть описаны как своеобразные когнитивные сценарии, которые предрасполагают человека действовать и вести себя определенным образом и содержат ожидания того, как те или иные события должны происходить. Схемы также обеспечивают готовность воспринимать соответствующую месту информацию и последующую оценку произошедшего в зависимости от степени его соответствия сценарию.

Одновременно координация различных психических процессов и увязывание их с контекстом, что составляет основную функцию схем, важны и для понимания действия механизмов политической памяти. К сожалению, несмотря на живой интерес, современная когнитивная психология еще только приближается к пониманию того, что представляет собой память. Очевидно, что информация может кодироваться в памяти самым разнообразным образом – в виде визуальных картинок (визуальная память), в виде слов и фраз (семантическая память). Могут быть задействованы и иные, более глубинные механизмы памяти. Еще в 1951 году Лазарус и Маклири экспериментально доказали, что память о пережитом стрессе может пробуждать реакцию, тогда как сам вызвавший стресс фактор не осознается. Для этого испытуемым показывали на экране определенные слова, причем одни из них сопровождались ударом электрического тока, а другие нет. Очень скоро у участников эксперимента выработалась устойчивая реакция на слова, за которыми следовал удар током. Когда впоследствии им вновь показывали эти слова, не сопровождая их ударом тока, люди по-прежнему реагировали на них сильным кожно-гальваническим рефлексом⁷.

По мнению М.Д. Либермана и Д. Шрайбера, политическое мышление испытывает аналогичное воздействие со стороны различных неосознаваемых страхов и фобий, кодирующихся, минуя сознание, в различных областях головного мозга⁸. Вопрос заключается лишь в том, как взаимосвязаны все эти разнородные аспекты памяти? Имеем ли мы дела с дифференцированным, но все-таки единым процессом и, если да, то, как осуществляется взаимное влияние различных механизмов памяти? Очевидно, науке еще только предстоит ответить на подобные вопросы. В настоящее же время мы обладаем лишь очень приблизительной моделью схем, позволяющей утверждать, что при определенных условиях различные механизмы памяти проявляются параллельно. И, следовательно, человек, приходящий на избирательный участок, может одновременно вспоминать и визуальные образы кандидатов, и вербальные лозунги, а процесс воспоминания может «подпитываться» неосознанными позитивными и негативными ощущениями, закрепленными на физиологическом уровне.

Столь пристальное внимание к теории схем связано с тем, что с точки зрения когнитивного подхода политический стереотип представляет собой разновидность подобной когнитивной схемы. Как указывалось выше, функционирование стереотипа не связано с действием каких-то специальных познавательных процессов, речь идет скорее об особенностях их протекания. Например, человек быстрее и легче вспоминает некоторые специфические черты политического объекта, легко используя стереотипизированную картинку, его действия или суждения на основе стереотипов более автоматизированы, больше зависимы от общепринятых образцов. Но мы едва ли имеем дело с принципиально новым психическим явлением. В известном смысле, предрасположенность когнитивного подхода рассматривать все познавательные процессы как содержащие определенный уровень стереотипизированности одновременно и облегчает, и осложняет изучение стереотипов.

Воспользовавшись аналогией со схемами, несложно выявить функции политических стереотипов. С когнитивной точки зрения они направляют процесс переработки социально-политической информации. Поскольку стереотипы связаны с памятью и содержат ожидания того, как будут разворачиваться определенные политические события и процессы, воздействие стереотипов проявляется во всех частных звеньях информационного процесса: они определяют внимание, интерпретацию, воспоминания и умозаключения⁹.

Сложности наступают в процессе уточнения деталей. Например, до сих пор неясно, как в процессе оценки политического объекта происходит сочетание непосредственных реакций на него и реакций, обусловленных прошлым опытом, то есть более стереотипизированных и автоматических. Полученные эмпирические данные часто фиксируют прямо противоположные явления. Так, хотя гипотеза о том, что в связи с неспособностью переработать большие объемы политической информации человек часто оперирует готовыми когнитивными схемами, не утрачивает своей популярности, однако она уже не рассматривается как универсальная объяснительная модель. Например, исследования электорального поведения показывают что, отвечая в разное время на сходные вопросы различных социологических служб, люди высказывают различное мнение по их поводу. Это позволяет сделать вывод, что человек реагирует на политическую информацию скорее спонтанно, нежели в соответствии с прошлым опытом¹⁰. Наблюдающийся в последнее десятилетие рост интереса политических психологов к непосредственным реакциям, вероятно, прояснит то, в какой пропорции стереотипные и непосредственные реакции участвуют в образовании политических представлений. Однако на сегодняшний момент этот вопрос остается открытым.

Стереотип как элемент категоризации

Особенности информационной политической среды принуждают человека не только включать механизмы памяти, но и вырабатывать особые когнитивные стратегии для преодоления ее сложности. Одной из таких стратегий является категоризация. Категоризация – это способ упорядочивать окружающую действительность, при использовании которого различные люди, объекты и события относятся к единой категории так, словно они похожи или равнозначны¹¹.

Проще говоря, люди редко воспринимают других людей (особенно если между ними отсутствуют личные контакты) или социально-политические события как нечто уникальное. В большинстве случаев у них нет для этого ни времени, ни познавательных возможностей. Поэтому они упрощают, обобщают информацию о реальных объектах, что приводит, например, к восприятию людей как представителей какой-либо профессиональной группы, национальности, политической партии, то есть в качестве элемента некоего однородного множества. При этом всем такого рода элементам приписывается сравнительно небольшое число свойств, а их индивидуальные особенности ускользают от внимания наблюдателя. Политическая реальность изобилует примерами подобных категорий. Когда мы говорим «политики, чиновники, депутаты и т.д.», констатируя какое-либо общее для них качество или образ действия, мы фактически используем такую категорию. Кроме того, категоризация лежит в основе восприятия партийной принадлежности, когда избиратель воспринимает различных политиков сквозь призму стереотипных образов «коммуниста», «демократа», «государственника», «сторонника партии власти» или «оппозиции» и т.п. Во время избирательных компаний этот механизм во многом определяет выбор граждан, поскольку наша оценка предвыборных заявлений политиков во многом зависит, например, от того, рассматриваем ли мы того или иного из них как представителя власти или оппозиции.

Разумеется, категоризация – это познавательный процесс, типичный не только для образования стереотипов. Принято различать процесс биологической и социальной категоризации. В первом случае происходит формирование категорий, обобщающих физические и биологические объекты, например, птицы, деревья, горы. Во втором случае формируются социальные категории, отражающие свойства людей. Существует мнение, что биологическая, а частично и социальная категоризация протекают практически автоматически. Человек едва ли отдает себе отчет в том, что, выделяя у птиц такое общее свойство, как пение, он игнорирует при этом индивидуальные свойства отдельно взятой пичуги. Но, сталкиваясь на улице с незнакомыми людьми, он также не задумываясь отмечает их пол, возраст, расовую и национальную принадлежность, что и означает запуск механизма категоризации.

Предположительно, простейшие формы категоризации являются неотъемлемым свойством человеческого мышления, а навыки относить разнообразные объекты к единой категории на основе наличия у них одного или более общих свойств формируются в раннем детстве. Однако имеется существенное различие между когнитивными процессами, направленными на физические и на политические объекты. Проблема в том, что социально-политическая действительность отличается большей неопределенностью, чем физическая среда. Социальные объекты не имеют столь явно очерченных границ, столь явно выраженных свойств, как физические или биологические объекты. Кроме того, социальная категоризация не представляет собой механическую классификацию объектов окружающей действительности. Обычно на протекание этого процесса влияют социальные и политические ценности индивида. При социальной категоризации от человека требуется большая эмоциональная включенность, поскольку социально-политические объекты напрямую затрагивают его жизненные интересы. Поэтому, если человек и может сформировать более или менее адекватную картину физической действительности, то формируемые им представления о политической реальности гораздо чаще грешат против истины.

Впервые категоризация начала рассматриваться в качестве основы для образования стереотипов еще в 1954 году Г. Олпортом, но он заметно преуменьшил ее значение, сосредоточив внимание на бессознательной агрессии, которая, по его мнению, являлась реальной причиной образования стереотипов. Поэтому изучение связей между категоризацией и стереотипами было отсрочено на несколько десятилетий и возобновилось лишь в 70-х года ХХ века благодаря усилиям Г. Тэджфела и ряда других когнитивных психологов. /…/

Тэджфел связывал процесс образования стереотипов с категоризацией, рассматривая стереотип как разновидность категории. В рамках его концепции формирование стереотипов не связано с какими-либо когнитивными процессами, принципиально отличными от процессов, образующих другие иные менее упрощенные и менее обобщенные представления. Превращение политической категории в стереотип зависит от индивидуальных когнитивных особенностей людей, от степени вовлеченности в решение тех или иных политических вопросов, от политических ценностей.

Теория Тэджфела, подкрепленная рядом более поздних исследований, позволяет выделить ряд когнитивных механизмов, объясняющих принципы образования и функционирования политических стереотипов. Так, в процессе образования категорий происходит преувеличение сходства объектов, относимых к одной категории и преувеличение различий между объектами, попадающими в разные категории. Другими словами, стереотипы отображают политические объекты, например, партии, государственные структуры и т.п., состоящие из различных людей и выполняющие различные функции, более однородными, чем они есть на самого деле. Подобную особенность стереотипов легко обнаружить, например, в стереотипных представлениях о коммунистах, распространенных среди электората, поддерживающего их политических противников. Сторонники коммунистической идеологии часто описываются в качестве людией с низким уровнем образования, принадлежащих к старшим возрастным группам и испытывающих материальные затруднения¹². Конечно, нельзя отрицать, что электорат КПРФ обладает подобными свойствами, однако реальность более разнообразна. И к слову сказать, люди старше 55 лет и имеющие незаконченное среднее образование составляют лишь половину сторонников коммунистической партии¹³.

Эффект преувеличения подобия между отдельными политическими объектами, относимыми к одной категории, называется иллюзорной корреляцией. Как утверждает основоположник данной концепции Д. Гамильтон, иллюзорная корреляция связана с тем, что отдельные события, объекты или процессы воспринимаются людьми как идентичные, тогда как в реальности они либо не совпадают полностью, либо сходны в значительно меньшей степени, чем кажется наблюдателям¹⁴. Подобный эффект возникает в связи с тем, что человек чаще слышит об отдельных свойствах объекта, некоторые события оказываются более яркими и запоминающимися, чем другие. Поэтому, сталкиваясь с каким-либо новым и неизвестным объектом, человек часто преувеличивает их подобие и производит оценку или судит о них по аналогии с уже имеющейся информацией¹⁵.

Категоризация может приводить и к обратному эффекту, потому что политические объекты, подпадающие под различные категории или стереотипы, воспринимаются более отличными, чем на самом деле, поскольку на этот раз от внимания наблюдателя ускользают те качества, которые указывают на их сходство. В политической жизни легко обнаруживаются примеры подобного эффекта категоризации. Например, сторонники политических деятелей, отстаивающих различные позиции, часто преувеличивают их антагонизм и непримиримость. В соответствии с данными Центра политических технологий, подобная ситуация наблюдалась в 1996 году среди прокоммунистически настроенных респондентов, когда их просили определить политическую позицию Г. Зюганова. Опрошенные не замечали, что позиция лидера коммунистической партии в то время тяготела не столько к коммунистической, сколько к социал-демократической идеологии. Наоборот, респонденты, заявлявшие о своих симпатиях к демократам, без труда распознавали эту особенность позиции коммунистического лидера¹⁶.

Подобно теории схем, теория категоризации подчеркивает значение одного из свойств стереотипов. «Картинки в голове» направляют наше восприятие и интерпретацию информации. В первом случае стереотипы делают это за счет быстрого извлечения информации из памяти, во втором - за счет механизмов преувеличения и преуменьшения сходства объектов. Но поскольку процесс категоризации также основывается на механизмах памяти, то обе теории следует рассматривать как дополняющие друг друга. /…/

Динамика политических стереотипов

…Устойчивость стереотипов во многом обусловлена устойчивостью общества, неизменностью традиций, однообразием и повторяемостью житейских ситуаций. Вероятно, в старину, живя вне основных информационных потоков своего времени, простой человек мог счастливо окончить свой век, так и не узнав, что его понимание действительности шаблонно и существует немало других способов взглянуть на привычный порядок вещей. В век политических потрясений и информационных войн люди лишены подобной роскоши. Они неплохо информированы о политическом, социальном, культурном разнообразии современного мира. А «неизменность перемен», ставшая неотъемлемой чертой жизни современного человека, парадоксальным образом ставит перед исследователем политического мышления два взаимоисключающих вопроса: 1) почему политические представления людей быстро и, на первый взгляд, стихийно изменяются; 2) почему они изменяются недостаточно быстро, чтобы адекватно отражать изменения в политической сфере?

Таким образом, под устойчивостью политических стереотипов следует, понимать не абсолютную неизменность политических представлений, а определенные закономерности изменения, отличающие политические стереотипы от сиюминутных мнений и впечатлений. Правда, по большей части подобные закономерности обусловлены не психическими, а социально-политическими факторами, что ограничивает применение когнитивных моделей для объяснения, почему в разное время в общественном мнении господствует различное понимание политической действительности. К сожалению, подобным недостатком страдает большинство попыток анализировать политические феномены только на основе психической организации человека. Ведь, коль скоро взгляды, эмоции и отношение к миру человека формируются во взаимодействии с другими людьми, то для понимания того, почему его образ мысли претерпевает изменения, следует учитывать и внешние факторы, которые задаются политической сферой. Тем не менее, когнитивные модели полезны для понимания психической стороны динамики общественного мнения. Одной из таких моделей является теория когнитивного диссонанса Л. Фестингера. Разработанная несколько десятилетий назад, она до сих пор остается популярной в политической психологии.

Ее исходное положение: любой человек стремится к сохранению внутренней гармонии, а его воззрения объединены в систему, отличающуюся согласованностью входящих в нее элементов¹⁷. Поэтому в случаях возникновения в ней противоречий, человек испытывает психологический дискомфорт, который Фестингер называет диссонансом. Хотя обычно человек избегает подобной несогласованности знаний, а, испытывая связанный с ней дискомфорт, всячески стремится уменьшить его степень, тем не менее, подчеркивает Фестингер, противоречивость в убеждениях людей наблюдается довольно часто. Например, сознавая вред курения, человек продолжает курить, или, полностью отдавая отчет в неизбежности наказания, совершает преступление.

Похожие примеры можно найти и в политическом поведении. Судя по опросам общественного мнения, многие россияне воспринимают современных российских политиков как людей, не отличающихся политической чистоплотностью, а выборы как своеобразную игру государства с народом, в которой победа зависит не от достоинств игроков, а от их ловкости и которая ничего не меняет в жизни простых граждан. Однако подобные знания отнюдь не препятствуют россиянам относиться к участию в выборах как к своему гражданскому долгу. Думается, мы не будем так уж далеки от истины, если предположим, что для многих граждан России участие в выборах должно быть связано с когнитивным диссонансом. Тогда правомерен вопрос, что помогает людям избегать чувства дискомфорта при подобной несогласованности их убеждений?

Фестингер разработал модель для объяснения этого. Основные положения его теории сводятся к следующему.

1. Между знаниями, под которыми Фестингер понимает любые убеждения, ценности, мнения или чувства людей, возможны два вида отношений: релевантные и нерелевантные. Это означает, что одни знания соотносимы, а другие несоотносимы друг с другом. Например, формулируя мнение о каком-либо политическом событии в России, человек не обязательно воспримет информацию о политическом процессе во Франции. Вероятно, он просто не увидит ее связи с российской политической жизнью. Правда, Фестингер признает, что для выявления нерелевантности двух элементов знания необходим тщательный анализ представлений и когнитивных процессов конкретного индивида.

2. Отношения согласованности и несогласованности, то есть консонанса и диссонанса, возникают лишь между релевантными знаниями. Но в каких случаях возможен когнитивный диссонанс? По мнению Фестингера, когнитивный диссонанс возникает в случае:

1. Если имеется логическая несовместимость, то есть человек разделяет два принципиально различных убеждения. Как в приведенном выше примере об отношении к выборам, россиянин знает, что выборы – не более чем театрализированное представление, но принимает в них участие.

2. Если к нему подталкивают культурные обычаи. Имеется в виду, что культура, социум и политическая система определяют, какие именно элементы могут восприниматься диссонансными, а какие нет. Например, политические традиции и культура влияют на то, какие поступки и слова политического кандидата воспринимаются как противоречащие нормам и традициям политического поведения и, следовательно, приводят к когнитивному диссонансу у его сторонников.

3. Если конкретное мнение или решение противоречат более общему представлению, в состав которого они входит. Например, когда человек, считающий себя демократом, поддерживает отмену свободы слова.

4. Если налицо прошлый опыт, противоречащий принимаемому решению. Например, зная из опыта, что участие в политической акции не приведет к желаемым результатам, человек все равно в ней участвует.

3. Диссонанс между элементами знания имеет различную интенсивность. При этом степень диссонанса между убеждениями напрямую зависит от роли, которую они играют в мировоззрении индивида. Очевидно, что несоответствие между фактами, которые не представляют интереса для человека, не вызывает серьезного психического дискомфорта. Когда степень диссонанса достигает максимального значения, наименее важный элемент изменяется, тем самым уменьшая диссонанс¹⁸.

4. Наличие диссонанса порождает у человека стремление снизить его, а интенсивность этого стремления зависит от уровня диссонанса. Для уменьшения чувства дискомфорта человек может использовать различные стратегии:

1. Он может изменить собственное поведение, вследствие чего изменятся и его взгляды. Заметим, что в рамках теории когнитивного диссонанса изменение поведения и изменение представлений – два взаимообусловленных процесса.

2. Не желая меняться сам, человек пытается изменить окружающий мир. Фестингер обозначает этот процесс как изменение когнитивных элементов окружения. Например, находясь в состоянии когнитивного диссонанса, человек может найти людей, которые будут поддерживать его новое мнение. Или он может изменить привычный способ получения информации, начать читать другие газеты, смотреть другие телепередачи.

3. Человек может уменьшить диссонанс, добавляя новые элементы к существующим знаниям. Вспомним, приведенный пример с противоречивым отношением к выборам, связанным с утверждением: «политики – люди нечистоплотные» - и осознанием своего гражданского долга участвовать в выборах. Чтобы снизить чувство дискомфорта, человек может добавить новый когнитивный элемент – например, политические силы, которые фальсифицируют результаты выборов, приводя к власти лишь непорядочных людей. Таким образом, человек может продолжать негативно оценивать политику и политиков в целом, но при этом участвовать в голосовании.

Фестингер неоднократно подчеркивает, что при каждой из стратегий человек сталкивается со сложностями. Изменение собственных взглядов может быть связано с еще большим диссонансом. Человек часто не в силах изменить свое окружение. А выработка новых элементов знания, способных уравновесить имеющиеся противоречия, - длительный и сложный процесс. Но в любом случае он должен взаимодействовать с информацией, что также протекает по-разному у разных людей. Некоторые люди склонны к активному поиску новой информации, подтверждающей правильность принятого решения. Но часто наблюдается и противоположный эффект. Человек избегает информации, способной вызвать состояние диссонанса. А если это невозможно – ведь политическая информация может быть слишком широко распространена, – человек воспринимает ее неадекватно. Возможно исходное неправильное понимание информации, которая интерпретируется на основе уже имеющихся когнитивных схем. В другом случае изначально правильное понимание информации устраняется путем замысловатых рассуждений, в процессе которых теряется изначальный смысл сообщения. И, наконец, информационное сообщение воспринимается как недостоверное¹⁹.

По-видимому, подобные случаи неадекватного восприятия информации способны пролить свет на причины устойчивости многих политических стереотипов, продолжающих сохраняться, даже когда они вступают в противоречие с политической действительностью, и на механизмы их изменения. Разумеется, теория когнитивного диссонанса не дает исчерпывающего объяснения всем стереотипным эффектам. В основном эта модель описывает динамику информационного компонента стереотипов безотносительно к тому, какие эмоции они вызывают. Хотя утверждение Фестингера о зависимости степени диссонанса от значимости элементов знаний не вызывает сомнений, остается неясным, каким образом следует выявлять эту зависимость. В деле изучения политических стереотипов его теория страдает теми же недостатками, что и когнитивный подход в целом, основывающийся на трактовке стереотипа как когнитивной структуры. Такое понимание имеет преимущества для описания распространенности стереотипов, но для объяснения причин устойчивости и изменчивости политических стереотипов необходимо учитывать их эмоциональный фон и связь с мировоззрением человека. Кроме того, теория когнитивного диссонанса не объясняет, почему возникают столь различные стили мышления и взаимодействия с информацией. К сожалению, для когнитивной психологии и политико-психологических исследований, основывающихся на когнитивном подходе, эти вопросы до сих пор остаются открытыми.

Социальный когнитивизм: роль социума в функционировании стереотипов.

Когнитивные психологи описывают мышление как процесс переработки информации, что позволяет связать внутренние ментальные процессы с информационными процессами, разворачивающимися в обществе. Действительно, человек существо социальное, активно общающееся и взаимодействующее с другими людьми, а его представления об окружающем мире складываются в процессе подобного общения. /…/

Очевидно, что при объяснении механизмов формирования и функционирования стереотипов также необходимо учитывать влияние социума. Но в таком случае, какие факторы следует учитывать? К сожалению, несмотря на то, что с момента публикации «Общественного мнения» У. Липпмана неоднократно предпринимались попытки выявить взаимосвязь стереотипов с социально-политическими процессами, до сих пор не удалось создать единую теорию, описывающую механизмы влияния социума на формирование, функционирование и содержание политических стереотипов. Поэтому полезно обратиться к ряду ранних концепций стереотипа, объясняющих их происхождение социальным влиянием. Правда, эти концепции не описывают формирование стереотипов в терминах информационного процесса, тем не менее они могут быть полезны, поскольку позволяют выявить то, какие факторы влияют на индивидуальные особенности переработки информации.

Поскольку благодаря традиции, заложенной еще У. Липпманом, стереотипы часто описываются как представления о социально-профессиональных группах, то первые попытки выявить их социальное содержание, были сделаны именно в этом направлении. Так, Б.Д. Кампбелл связывает возникновение и устойчивость стереотипов с наличием конфликта между различными социальным группами по поводу распределения материальных ресурсов²⁰. В рамках его концепции, люди наблюдают за представителями других социальных групп, за их нравами, обычаями, которые могут существенно отличаться от их собственных. И так как подобные наблюдения сочетаются с осознанием конфликта интересов, то люди формируют и сохраняют негативные стереотипы о «чужаках» и позитивные образы членов собственной группы.

Более сложная модель, связывающая образование стереотипов с наличием в обществе некоторого конфликта интересов и получившая название теории социальной идентичности, была предложена Г. Тэджфелом. Ее основные положения заключаются в следующем:

1. Отмечая взаимосвязь между процессом образования стереотипов и процессом социальной категоризации, Тэджфел подчеркивает, что большинство социальных категорий задаются человеку той культурной средой, в которой он живет. По его мнению, «социальная категоризация - это способ, посредством которого культура идентифицирует сходство и различие между людьми и группами – это фундамент, на котором основывается социальное общение… Это - центр социальной жизни, и, будучи таковыми, категоризации подвержены воздействию и искажению со стороны богатых и разнообразных культур, в которых они возникают»²¹.

2. Тэджфел дополняет конфликт за обладание материальными ресурсами, на которых основывалась концепция Кэмпбелла, конфликтом по поводу моральных ресурсов, скажем, статуса и престижа, что заметно расширяет рамки применения концепции.

3. Рассматривая процесс образования стереотипов в качестве естественного механизма человеческого мышления, Тэджфел, тем не менее, много внимания уделял «ошибкам мышления», которые возникают при восприятии и интерпретации социально-политических процессов и событий. Например, человек склонен приписывать собственный успех своим заслугам, а в неудачах винить обстоятельства. При оценке же деятельности другого человека все происходит прямо противоположным образом: его успех приписывается благоприятным обстоятельствам, а неудачи – личным недостаткам. В психологии подобный процесс называется фундаментальной ошибкой атрибуции. Тэджфел предположил, что этот механизм лежит в основе восприятия человеком перемещения представителей других социальных групп по социальной иерархии. Таким образом, в основе процесса образования стереотипов лежит не только реальный межгрупповой антагонизм, но и неверные впечатления представителей одной социальной группы, что у «других» постоянно имеются более выгодные условия для деятельности.

4. Согласно Тэджфелу, самовосприятие и самооценка человека зависит от его принадлежности к какой-либо социальной группе. Понижение или повышение статуса социальной группы неизменно сказывается на самооценке всех ее членов. Таким образом, позитивные стереотипы своей и негативные стереотипы чужых групп поддерживают чувство самоудовлетворения человека. /…/

Хотя может сложиться впечатление, что теория социальной идентичности описывает явления, слишком далекие от интересов политической психологии, на самом деле подобное впечатление обманчиво. Теория Г. Тэджфела широко применяется в политической психологии, например, для объяснения той роли, которую в жизни человека играет членство в партии, как оно сказывается на его политических представлениях²². /…/

Существуют и более сложные механизмы социального воздействия, которые обусловливают разную степень распространения политических стереотипов в различных слоях населения. Б. Бернстайн в работе «Класс, код и контроль» выдвигает любопытную гипотезу о существовании зависимости между стилем мышления, речью и социальным положением человека. Так, в ходе общения с детьми родители из различных слоев общества используют различные принципы построения речи, которые ученый назвал речевыми кодами. Например, представители среднего класса чаще объясняют ребенку, почему он должен что-либо сделать, тогда как родители из рабочего класса предпочитают давать указания. Различие речи родителей приводит к формированию у детей разных стилей мышления: более абстрактного у детей из среднего класса и более конкретного у детей рабочих. Попадая в школу, ребенок из рабочей семьи в отличие от сверстников из среднего класса оказывается менее подготовленным к восприятию речи учителя, которая отличается высокой степенью абстрактности. Он хуже учится, получает поверхностное образование, не может сделать карьеру и, в итоге, возвращается в среду малообеспеченных, плохо образованных людей, к числу которых принадлежали его родители. /…/

Хотя «Класс, код и контроль» непосредственно не говорит о политических стереотипах, в ней содержится ряд гипотез о возможной связи между социальным слоем, воспитанием, речью, стилем мышления и предрасположенностью к мышлению стереотипами. Разумеется, подобные гипотезы следует принимать к сведенью с должной осторожностью и не обобщать их на все случаи без исключения. Ведь, несмотря на то, что с точки зрения когнитивного подхода все представления в какой-то мере стереотипны, очевидно, что люди различаются в зависимости от того, насколько легко и быстро они способны признать ошибочность своих убеждений, изменить мнение и усомниться в верности слов общепризнанного авторитета. Поэтому склонность человека принимать решения и формулировать мнение по политическим вопросам на основе уже готовых «картинок в голове», или, наоборот, самостоятельно продумывать свою позицию во многом зависит и от его познавательных способностей, и от культурного уровня, позволяющего человеку полноценно использовать имеющиеся у него возможности получения информации. Таким образом, задаваясь вопросом о том, что такое политические стереотипы, как они возникают и почему становятся общепринятыми, мы неизбежно подходим к вопросу о том, почему разные люди мыслят по-разному, почему одни более открыты к восприятию новой информации, чем другие, и что вызывает подобные различия? Основываясь на гипотезе о социальной обусловленности языка, Бернстайн предполагает, что мышление зависит от социального положения людей. Возможно, он преувеличивает значение подобной зависимости и склонность к стереотипному мышлению не выводится напрямую из социального бытия людей. Тем не менее, для дальнейшего изучения политических стереотипов представляет интерес выявление взаимосвязей между ними и прочими психическими особенностями личности, что делает исследование стилей мышления перспективной областью политико-психологического анализа, а работу Б. Бернстайна - полезным подспорьем в этом направлении.