Вопрос 3

Представим себе конвейер. С конвейера все время сходят новые часы, только что собранные. Для этого нужны, во-первых, какие-то части, заранее заготовленные (они делаются не на этом конвейере), и, во-вторых, умелая сборка готовых частей по известным правилам. Правила могут быть где-то записаны, но важнее, что они есть в головах сборщиков. И правила для всех одинаковые: все сборщики собирают часы одного типа.

Некоторые часы (большинство) отвечают стандарту, идут точно, другие будут работать с капризами; встречается, наверное, и брак.

Этот конвейер с часами — аналогия речи. Речь — явление конкретное. В какую-то секунду Алексей Семенович Подушкин сказал: «Сейчас буду дрова колоть». Прибор записал звуки этого высказывания. Запись отразила индивидуальный голос Алексея Семеновича (густой бас с хрипотцой); он сказал сейчас как [ща]: «Ща буду дрова колоть» (это в живой речи встречается).

Чтобы быть понятым, Алексей Семенович должен все звуки, слова, грамматические конструкции строить по определенным правилам. Он может хорошо владеть правилами, но может и ошибаться (как сборщики на конвейере); он может одни приемы «сборки» предпочитать другим, а некоторые вообще не употреблять.

Речь — это производство конкретных высказываний, которые могут быть во всей своей конкретности записаны магнитофоном (звуковая сторона), вместе с ситуацией запечатлены звуковым стереокино (это даст ключ к значению высказывания). Речь — это конкретные часы (высказывания) на конкретном конвейере (мыслительный и речевой аппарат человека).

А язык? Это те правила, по которым идет сборка, это тот план выбора нужных частей, которые используются как готовые,— они образованы тоже по каким-то правилам до речевого конвейера.

Задача языковеда — найти в речи язык, подняться от речи к языку.

Слово в речи — вот это слово, сейчас (или вчера) сказанное. Слово в языке — это отвлеченный, но действенный образец, который определяет производство слова в речи. Это нечто абстрактное, но проявляющееся в конкретном. «Языком можно владеть и о языке можно думать, но ни видеть, ни осязать язык нельзя. Его нельзя и слышать в прямом значении этого слова» (А. А. Реформатский).

Звуки, интонационные типы, слова, устойчивые выражения есть и в речи, и в языке. А словосочетания и предложения — принадлежат ли языку? Но нельзя же думать, что где-то в нашем сознании есть склад всех возможных предложений и мы, когда говорим, извлекаем их из этого склада. Не надо ли считать, что они целиком только — в речи?.. Нет, все-таки это не так.

Известный юморист Аркадий Бухов писал в 30-е гг. о плохом качестве, замков: они ненадежны, их легко открыть шпилькой, гвоздиком, булавкой, прутиком, пальцем и пирожным эклер. Наверное, никто до Бухова не употреблял словосочетания: открыть (чем?) пирожным. Это — факт его речи, речи шутника-балагура. Только речи? Но такое сочетание возможно лишь потому, что есть модель, отвлеченный образец: глагол + существительное в тв. падеже со значением орудия действия. Эта модель — достояние языка. Она «заготовлена» до речи и направляет построение речи. Значит, модели, образцы, схемы словосочетаний и предложений существуют в языке; в речи они наполняются конкретным словесным материалом.

Речь влияет на язык. В речи появляются новшества, вначале — как ошибки, потом некоторые из них (немногие) становятся частыми, проникают в языковую систему и преобразуют ее

Языком называют определённый код, систему знаков и правил их употребления. Эта система включает единицы разных уровней: фонетического (звуки, интонация), морфологического (части слова: корень, суффикс и др.), лексического (слова и их значения) и синтаксического (предложения). Описывается данная система в грамматиках и словарях.

Под речью понимают деятельность людей по использованию языкового кода, употреблению знаковой системы, речь – это язык в действии. В речи единицы языка вступают в различные отношения, образуя бесчисленные множества комбинаций. Речь всегда развёртывается во времени, она отражает особенности говорящего, зависит от контекста и ситуации общения.

Продуктом речевой деятельности становятся конкретные тексты, создаваемые говорящими в устной или письменной форме. Если язык существует независимо от того, кто на нём говорит (на латинском языке или санскрите, например, уже давно никто не говорит), то речь всегда привязана к говорящему. Только речь отдельного человека может быть правильной или неправильной, испорченной или улучшенной. Язык является объективной данностью, он вне наших стараний его сгубить или изувечить; наоборот, стиль поведения в языке мы выбираем сами. Для успешного общения недостаточно существования развитого языка. Важную роль играет качество его использования или качество речи каждого говорящего, уровень коммуникативной языковой компетенции собеседников.

Под коммуникативной языковой компетенцией понимается совокупность лингвистических (знания языковой системы), социолингвистических (владение социальными нормами: речевым этикетом, нормами общения между представителями разных возрастов, полов и социальных групп) и прагматических (навыки использования языковых средств в определённых функциональных целях, распознавания разных типов текстов, умение выбирать языковые средства в зависимости от особенностей ситуации общения и т.п.) знаний и умений, позволяющих осуществлять ту или иную деятельность с помощью речевых средств.

Впервые чётко разграничил язык и речь швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр, один из создателей лингвистики XX в. С тех пор необходимость различать язык и речь стала у филологов общепринятой.

Суть этого различия можно показать с помощью такого сравнения. Работает конвейер, на нём собирают, например, фотоаппараты. Кто-то посмотрел и говорит: «Они собирают один аппарат». А другой ему в ответ: «Нет, они собирают тысячу аппаратов в день». На самом деле правы оба. Собирают действительно один аппарат, т. е. выпускают одну модель, работают всё время по одним и тем же чертежам, воплощая один и тот же технический замысел. И вместе с тем выпускают много аппаратов: вещей-то много, воплощений этой модели изготовляется по тысяче в день.

Итак, с одной стороны, различаются: модель, умозрительный образец, одна и та же возможность выбора и реализации конструкции, когда речь идет об одном объекте. И с другой — конкретные воплощения этой модели, производство отдельных вещей, когда речь идёт об их множестве.

Сходным образом соотносятся язык и речь. Количество возможных высказываний неисчислимо. Как же людям удаётся понимать друг друга? Сегодня в лесу мне встретился олень, — сказал один. А другой его понял! Почему? Потому что оба они знают слова: сегодня,лес, встретился, олень, я. Слово я у них изменяется одинаково, по той же парадигме: я, меня, мне и т. д. Слово лес можег быть с предлогом: в лесу — так же, как и многие другие слова: в поле, в городе, в огороде; это модель, известная всем говорящим по-русски, — «предлог в + форма предложного падежа, обозначающая место». Обоим известна и модель двусоставного предложения.

А собеседник ответил: // мне в лесу сегодня встретился олень/ (Тоже, значит, повезло.) Одно предложение в этом диалоге или два? Два. Второй не повторил предложение первого, как эхо, как повторяется звукозапись при повторном пуске магнитофона. Каждый создал своё предложение, выбрав для него слова и грамматически возможные конструкции. Он мог бы сказать: Да ведь и мне встретился олень! или,- Иду, а олень на меня прямо так и вышел... или: В лесу я — глядь! — олень-то около меня, или предпочесть им десятки других выражений с почти таким же смыслом. Но модель, избранная ими, найденные ими слова — одни и те же. Поэтому можно сказать, что оба повторили одно предложение. Получается похоже на конвейер: объект один, и в то же время их множество.

С одной стороны, механизм, создающий речь, объединяет всех говорящих. Все по общим законам образуют синтагмы и парадигмы. Все следуют — пусть с некоторыми вариантами — одним нормам языка: олень вышел, а не олень вышли и никак не олень вышедши. Можно сказать, что у собеседников, понимающих друг друга, общие «чертежи» я зык а. С другой стороны, речевая «продукция», т. е. собственно речь, у каждого своя.

Если всё так просто и похоже на koi шейер, то почему в технике не-i сложных проблем, серьёзных конфликтов между инженерной идеей (замыслом) и конкретной работой машины, а между «машинным» языком и речью они бывают? В чём причина?

Технике творчество нужно для инженерного замысла, для поисков его наилучшего воплощения. А раз конвейер построен и работает, то от работников не требуется выпускать каждый фотоаппарат в результате творческих поисков. Просто нужно точно выполнять инструкции, строго следовать стандарту. Если про работника скажут: «Иван Сергеевич на конвейере настоящий виртуоз: для каждого аппарата придумывает что-нибудь новое», — то вряд ли это похвала. При общении, напротив, творческими являются и язык, и речь.

Язык — результат многовекового творчества народа. Он — воплощение народной активности. Язык — творец во всех своих строгих законах, нормах, требованиях. Это проявляется в том, что в каждую эпоху язык бережёт себя как народную драгоценность. Возникают уродства, искажения — и исчезают, не принятые языком.

Известно немало случаев, когда верховные правители пытались помыкать языком и навязывать ему свои прихоти. Так, Павел I запретил употреблять слово стража. Он требовал, чтобы говорили караул. Но в итоге сохранились оба слова: и караул, и стража. Язык решил, что они нужны.

Творческая суть языка проявляется не только в том, что он отсеивает всё чуждое ему. Он ещё и принимает, «усыновляет» всё ценное, что появляется в речи.

Речь тоже творчество. Речь — использование языка в конкретных ситуациях. Это не сборка механизма на конвейере по одной и той же инструкции. Пусть кто-то несколько дней подряд входит в свой дом с возгласом: Ну и ветер сегодня!Рвёт!'Поставил ли он свою реплику на конвейер? Выполняет ли неизменно-обязательную, стандартную инструкцию? Нет, у него каждый раз есть выбор, есть возможность сказать по-другому. И если он говорит одинаково — в этом его выбор.

Идёте, например, вы по улице, впереди вас — женщина. Вдруг она что-то уронила. Догнать её вы не успеете, она вот-вот свернёт за угол. И вы кричите, чтобы привлечь её внимание: ведь уронила.. Что вы закричите? Гражданка! Госпожа! Дама! (вряд ли). Сударыня! Женщина! Девушка! Дочка! Мамаша! Тётенька! Бабуся! Бабуля! (в соответствии с возрастом женщины и с вашим возрастом и привычками). Марь Николавна! (если это знакомая). Лисий воротник! Синий плащ! Всего не перечислишь; наконец, можно просто рявкнуть в пространство: Э-э-э-э-эй! Вам предстоит выбрать то, что отвечает' речевой ситуации «с двух концов»: характеризует женщину, к которой вы обращаетесь, и вас самих Заорав Эй, баба! или Эй, кастрюля! (допустим, у неё шляпа в форме кастрюли), вы крайне невыгодно аттестуете себя. Нужен выбор, т. е. творчество. И это даже в наипростейшем случае общения.

Творчество заключается здесь не в том, чтобы изменить язык, а в том, чтобы наиболее успешно его использовать. Таким образом, язык определяет речь, указывает её звуковые, словесные и грамматические возможности. А в речи иногда появляются новшества — сначала по инициативе отдельных говорящих, потом как приметная и увлекательная новинка и, наконец, как общеупотребительное языковое средство.

Юрий Гагарин за несколько мгновений до старта сказал: «Поехали!». Обычно форма глагола прошедшего времени показывает действие уже совершившееся, ушедшее в прошлое. Но можно, переминаясь на пороге с ноги на ногу, сказать: Я пошёл! Это значит: 'Я в мыслях уже вижу себя идущим'. Здесь важна особая психологическая мотивировка речи: человек своё намерение представляет' как уже нечто свершившееся.

В речи эта возможность используется нечасто. Она охватывает ограниченный круг глаголов: Ну тронулись! Ну полетели! Вряд ли певец на эстраде перед началом выступления заявит: Я запел! Или бегун на старте, ожидая сигнала к началу забега, сообщит.- Ну я побежал...Можно представить себе, что такое использование форм прошедшего времени стало бы устойчиво употребляться и распространилось бы в русском языке. Это могло бы родить особый, одобренный языком случай употребления такой формы. И говорили бы,- Я поплыл! — отправляясь из дома на теплоход, Я закурил! — вынимая трубку и табак Так речевое событие могло бы вызвать к жизни устойчивую языковую норму.

Уловить момент перехода речевого в языковое очень трудно. Пока новое употребление не стало нормой языка, оно представляет собой только речь. А когда оно войдёт в язык, получив всеобщее признание, никто и не вспомнит, что совсем недавно это употребление было индивидуальной речевой особенностью

Так складываются отношения языка и речи. Язык организует, создаёт речь. Речь медленно обогащает и изменяет язык.