8.Допрос

Результаты обыска очень обнадежили обер-лейтенанта. Паренек был одет тепло и искусно. Облезлая заячья шапка имела подкладку из лисьего меха. Под стареньким ватником оказался жилет из кроличьих шкурок. В сапоги были вложены овчинные стельки. Обмундирование паренька дополняло вязаное шерстяное белье, две пары толстых шерстяных носков и меховые, обшитые стареньким ситчиком рукавицы.

“Свободно мог ночевать где-нибудь, зарывшись в копну или скирду соломы”, – решил офицер. Эту догадку подтвердили несколько соломинок и колосок ржи, найденные в сапогах у подростка.

– Какая солома в скирде? – рассматривая колосок, спросил Шварц у Сокуренко.

– Ржаная.

– Чудесно! – Офицер осторожно положил колосок на край стола и осмотрел мешок. Мешок был сшит из белого рядна, и вверху его пересекала тоненькая голубая полоска, В мешке находилась ячменная мука.

– Вот что интересно, – морща свой маленький лоб, сказал вдруг Сокуренко. – По-моему, его мешок точь в точь похож на мешок того хлопца, что выходил из села. Даже вот эта полоска.

– Вы хорошо это заметили? – встрепенулся Шварц и остро посмотрел на начальника полиции: – Полоску?

– Да, кажется, была и полоска. Точно не скажу. По-моему, была и полоска…

– “По-моему!” – вскипел Шварц. – Вы никогда ничего точно не знаете, Сокуренко. Феноменально! Поразительная бестолковость. Учтите, я бы вас не только в полицейские, но и в дворники не принял бы.

Лицо Сокуренко потемнело от обиды. Сердито сопя маленьким носиком, он смотрел на носки своих сапог.

– Ну, хорошо… – смягчился Шварц. – Больше ничего не найдено?

Сокуренко подал небольшую помятую фотографию.

– Была зашита в куртке, на груди с левой стороны.

На фотографии была снята молодая девушка, в белой кофточке и с белым бантом в волосах. Тяжелая большая коса была перекинута на грудь, губы строго сжаты, в красивых умных глазах таилась добрая, чуть печальная улыбка. “Васе Ковалю на память о нашей большой дружбе. Помни “Песню о Соколе”… Нина В. 15.VII.41 г.”, – прочел Шварц на обороте надпись, сделанную четким, красивым девичьим почерком.

– Прекрасно! – не скрывая радости, офицер одобрительно хлопнул по плечу начальника полиции. – Вот что значит любовь: молодой человек оставил все документы в отряде, но фотографию любимой сохранил возле сердца. Итак, мы знаем имя и фамилию партизана. Кстати… – приложив указательный палец к носу и скосив глаза, обер-лейтенант вдруг замер, как легавая собака в “стойке”. – Коваль, Коваль… Эта фамилия ничего не говорит вам, господин Сокуренко?

Начальник полиции пожал плечами.

Шварц сорвался с места, открыл ящик стола, вынул оттуда лист бумаги и пробежал по нему глазами. Гитлеровцы не имели точных сведений о том, кто скрывается под кличкой командира партизанского отряда “Учитель”. Однако был составлен список нескольких педагогов, ушедших в партизанские отряды. Среди других фамилий Шварц нашел в списке Коваля Ивана Петровича. В примечании говорилось – член партии, за участие в войне против белофиннов награжден орденом Красного Знамени, охотник-спортсмен.

– Как вы проводили обыск? – с внезапным беспокойством спросил обер-лейтенант.

– Обыкновенно…

– И он видел, что вы нашли фотографию?

– Видел. Только глазом своим блеснул…

Обер-лейтенант стиснул зубы и застонал.

– Вы кретин, Сокуренко, – сказал он, снижая голос до шепота. – Болван! Дубина! Вы мне испортили все дело. Вам ничего нельзя поручить.

Сморщив, точно от боли, лицо, Шварц сокрушенно покачал головой и продолжал злым шепотом.

– Вы даже не понимаете, что вы наделали. Девяносто шансов против десяти за то, что в наших руках сын командира партизанского отряда. Родной сын! Как вам это нравится?

Сокуренко молчал, пораженный таким предположением. Офицер забегал по комнате.

– Но он подготовлен! Благодаря вашей глупости. Я не могу его ошарашить. Вы вырвали главный козырь из моих рук. Ему уже известно, что мы знаем его фамилию. Он не такой дурак, как вы, и знает, как себя вести на допросе. – Шварц остановился, вспомнив что-то. – Кто написал эту “Песню о Соколе”? Ну, конечно, вы не знаете. Вы, как всегда, ничего не знаете.

Подойдя к шкафу, обер-лейтенант вывалил на стол пачку книг (остаток школьной библиотеки) и начал торопливо просматривать оглавления. Начальник полиции не знал, зачем Шварцу потребовалась какая-то песня. Он пропустил также мимо ушей все оскорбительные замечания офицера и, торжествуя, думал только о том, что если немец не ошибся, то никто другой, а именно он, Сокуренко, захватил в плен сына командира партизанского отряда.

Обер-лейтенант уже нашел в подвернувшемся под руки томике Горького “Песню о Соколе” и углубился в чтение. И, странно, с первых же строк у него родилось чувство неясного страха. Как будто бы он читал чужую прекрасную молитву, нет, не молитву, а гимн, каждое слово которого говорило о беспримерном светлом мужестве и было убийственным для врага. Он прочитал до конца и, стараясь поскорее отделаться от неприятного чувства, отбросил книгу. “Ловко написанная белиберда, сентиментальная чушь. К делу отношения не имеет”, – решил Шварц и приказал:

– Приведите его. Не бить! Обращение вежливое.

Ожидая арестованного, обер-лейтенант убрал книгу в шкаф, сбросил с себя меховой жилет, поправил расческой волосы и уселся на краешке стола лицом к двери. На его лице застыла напряженно-равнодушная, чуть насмешливая улыбка.

Сокуренко и солдат ввели паренька. Он был босой, в суконных брюках, нижней сорочке с надорванным рукавом. Правый глаз закрывал вздувшийся лиловый синяк.

– Ага! Вот он какой, – небрежно рассматривая приведенного, сказал Шварц и притворно удивился. – А кто это его так разукрасил?

– Полицай Шило прикладом, – пояснил Сокуренко. – Пришлось стукнуть…

– Ничего, это бывает, – кивнул головой офицер. – Как звать?

Глаз паренька насмешливо скользнул по фигуре офицера.

– Желаете со мной поближе познакомиться? Так сказать, анкетные данные…

– Да! Желаю! – обер-лейтенант вытащил из портсигара третью за сегодняшний день внеочередную сигарету.

– А у меня, признаюсь, нет такого желания.

– Поговори мне! – зашипел Сокуренко, взмахивая кулаком перед лицом подростка. – Перед кем стоишь, сукин сын! Перед немецким офицером стоишь!

Паренек с подчеркнутым изумлением, словно на какого-то не в меру резвого щенка, покосился в сторону начальника полиции. Разбитые губы его тронула улыбка.

– Во какой сердитый! – все так же улыбаясь, он взглянул на офицера. – Вы им что, может, чтоб злее были, хвосты рубите?

– Я тебе, стерво! – заорал Сокуренко, выкатывая из орбит глаза.

Начальник полиции знал жестокий кулацкий обычай рубить своим собакам хвосты. От этого даже ленивые псы становились свирепыми и надежно берегли хозяйское добро.

– Спокойно, Сокуренко, – улыбнулся Шварц. – На него не действуют эти звуковые эффекты. Молодой человек нуждается в более существенном…

Паренек снова насмешливо взглянул на начальника полиции.

– Вот видишь, иудино рыло, обер-лейтенант хотя и немец, а сразу понял, что мне требуется…

Сокуренко ударил паренька по затылку. Тот покачнулся, но удержался на ногах.

– Спокойно, Сокуренко! – строго поднял руку Шварц и приблизился к арестованному. – Значит, партизан?

– А это вам решать…

– Конечно, отпираться нет смысла, – сладко улыбнулся, офицер. – Итак, папа сидит в теплой землянке, в Черном лесу, а несовершеннолетнего сына послал совершать подвиги. На мороз, на смерть… Так ведь?

Паренек ответил не сразу, но спокойно.

– Старики свое отвоевали. Били они немцев на Украине в восемнадцатом году. Теперь нам, молодым, пришла очередь.

“Какая все же свинья этот остолоп Сокуренко, – подумал Шварц с внезапной тоской. – Если бы партизанский выкормыш не знал, что фотография с надписью найдена, он бы у меня повел себя сейчас совсем по-другому”.

– Когда вышел из отряда? Сколько человек в группе? Какое задание?

Паренек молчал.

– Ничего, ничего, ты нам все расскажешь. Может быть, не сразу, а после небольшого массажа… Впрочем, мы уже кое-что знаем.

Обер-лейтенант лениво потянулся к лежащей на столе фотографии.

– Дама сердца… – сказал он, вертя в руках фотографию и иронически улыбаясь. – Первое юношеское увлечение. Бессонные лунные ночи, соловьи, трепет сердца, вздохи, первый робкий поцелуй. Как это все прекрасно и… как это?.. неповторимо. Заметьте, Сокуренко, – юноша отказался от всего, он даже свою жизнь ни во что не ставит, но с фотографией любимой расстаться не смог, зашил в куртку возле сердца. Какой романтизм!

– Лыцарь! – ухмыльнулся Сокуренко, показывая гнилые зубы.

– Да, – рассматривая фотографию, продолжал Шварц, – приятная мордашка у Ниночки. А сколько чистоты, невинности в этих глазах!

Но все это не достигало цели. Паренек стоял молча, одинокий глаз его не выражал ничего, кроме равнодушия и смертельной усталости.

И тут, к величайшей радости и изумлению обер-лейтенанта, Сокуренко проявил свои незаурядные полицейские качества.

– Дайте сюда карточку, – сказал начальник полиции и, морща свой невысокий лоб, начал внимательно разглядывать фотографию. – Где-то я видел эту личность. Ну видел, видел… Ага! – просиял он, – помните того лейтенанта, красивый такой, ну, как же его фамилия?.. Забыл! Так вот у него я видел такую карточку, ну, точь в точь. И подпись: “Милому Карлу – Нина”. Сказали тоже – “невинность”. Это же…

Но не успел начальник полиции произнести грязное слово, как паренек рывком подался вперед и сильным ударом снизу вверх трахнул его кулаком в скулу. Сокуренко, потеряв равновесие, беспомощно взмахнул руками, стукнулся спиной и головой об стену.

Солдат толкнул дулом автомата в спину паренька, так что тот едва удержался на ногах.

– Сокуренко, не трогать! – поспешно крикнул Шварц, останавливая кинувшегося с кулаками к арестованному рассвирепевшего начальника полиции. – Учитесь ценить такое благородное чувство, как любовь. Именно это-то чувство и выдало молодого человека. Итак, фотография несомненно подарена ему. Его фамилия – Коваль. Имя – Василий, отчество… Отчество – Иванович. Так, ведь, Иванович?

Налившийся кровью глаз паренька сверкал гневом. Он стоял, мучительно стиснув зубы, грудь его подымалась высоко и порывисто.

– Что ты переживаешь, дурак, – презрительно обратился к нему обер-лейтенант. – Ты же мужчина, хотя и несовершеннолетний. Стоит так расстраиваться из-за девчонки. Каждая ваша красавица считает за счастье хотя бы пройтись под руку с немецким офицером. – Шварц повернулся к Сокуренко. – Вы знаете, что вбила себе в голову наша уборщица Оксана? Мечтает выйти замуж за немецкого офицера. Какова! И не как-нибудь, а венчаться в кирхе, под звуки органа.

– Смотрите! – подобострастно удивился Сокуренко. – Губа не дура…

Обер-лейтенант взглянул на паренька.

– Вот ваш патриотизм! Студентка советского института, бывшая комсомолка мечтает выйти замуж за немецкого офицера.

Самообладание уже вернулось к пареньку. Слегка повернув голову, он косился глазом на большую, висевшую на стене карту Советского Союза, блуждая взглядом по просторам Родины, синим извилистым линиям могучих рек.

– Куда смотришь! – толкнул его в бок начальник полиции. – Стой прямо, по команде “смирно!”

– А ведь если нашу Оксану принарядить, – продолжал обер-лейтенант, – навести лоск, получилась бы элегантная женщина, в любом обществе не стыдно появиться. Как жаль, что не немка.

– Я сам жалею, что не немец, – с пафосом подхватил мотив Сокуренко. – Так жалею… Но душой я – сын Германии.

Шварц поморщился от слишком уж откровенной, назойливой лести начальника полиции.

– Что-то вроде незаконного сына… – сказал он насмешливо и щелкнул пальцами. – Как это по-вашему?

– Подкидыш, байстрюк! – не шелохнувшись, подсказал паренек.

– Сейчас я с тобой поговорю!! – накинулся на него Сокуренко. – Я тебя за ребра буду вешать, на сковородке поджарю! Разрешите, господин обер-лейтенант, направить его на первичную обработку?

– Да, да, Сокуренко, – разрешил Шварц. – Пусть ваш Чирва развяжет язык молодому человеку. Он это умеет. Массаж номер три с отдышкой.

Начальник полиции толкнул паренька к дверям.

“Какой фанатизм, – провожая взглядом паренька, с тревожным чувством подумал Шварц. – Дикари! Глаз, как уголь. Знает, что его ждет, и смеется в лицо смерти. Этот, пожалуй, ничего не расскажет. Посмотрим второго”.

Обер-лейтенант взглянул на часы. С того момента, как выслана машина, прошло два с половиной часа. Машина должна была уже давно вернуться. Шварц начал беспокоиться.

Но тут в приоткрытых дверях показалась голова возбужденного Сокуренко.

– Везут второго. Давать?

– Давайте. Только скажите своим людям – пусть этого Коваля не очень… Он мне еще нужен. Я сам с ним поработаю.

– Слушаюсь! – голова Сокуренко исчезла. Дверь захлопнулась.