Глава 2. Взгляд через призму смежных дисциплин.

«Манипуляции с эфемерными остатками давно исчезнувшей жизни».

Следующим этапом нашего исследования станет сопоставление данных смежных дисциплин, способных распутать оговоренные выше клубки противоречий. Для составления наиболее полной картины мы решили привлечь данные лингвистики (диалектного членения и ономастики) и биологии (антропологии и генетики). Дополняя и противоречя друг другу, впрочем, как и полученным выше сведениям, они смогут указать наиболее оправданный способ интерпретации всех полученных в ходе исследования результатов.

• Возникновение и характерные особенности кривичских говоров.

Язык как один из основополагающих этнических маркёров, как известно, несёт в себе множество скрытых исторических напластований – свидетельств былого единства или разобщенности, показателей степени взаимодействия с прочими. Особенно интересны в связи с этим «визуальные» показатели – диалекты и говоры. В ракурсе нашей теме важным нам кажется выяснение обстоятельств возникновения их особенностей, истории развития и пути дальнейшей трансформации. Отличал ли кривичей особый диалект? Был ли он общим для всей исследуемой территории или имел внутренние градации? Можем ли мы проследить его почти исчезнувшие черты в современных наречиях?

Обратимся к периоду зарождения диалекта. До V в. диалектного членения в общеславянском быть не могло в виду компактности проживания праславян¹⁴⁴. В.Л. Янин и М.Х. Алешковский указывают на то важное обстоятельство, что и позже, в VI-IX вв,, следы процесса спецификации ещё не прослеживаются. Активная фаза дробления славянской общности на говоры, равно как и оформления особых черт племенных археологических особенностей, начинается только в XI-XII вв¹⁴⁵.

Общие же элементы берут начало, как правило, из праславянской эпохи единства. Так, отсутствие в новгородско-псковскогом диалекте элементов второй палатализации¹⁴⁶ дает В.В. Седову все основания считать, что славянское население, расселившееся в бассейнах озер Псковское и Ильмень, отчленилось от основного славянского ареала не позднее середины I тыс. н.э. и какое-то время проживало изолированно от него¹⁴⁷. Довосточнославянские черты древненовгородского диалекта , по мнению С.Л. Николаева, восходят к говорам древнепсковского типа обширного кривичского племенного диалекта¹⁴⁸. Одним из обнаруживших эти особенности был Л. И. Соболевский, в свое время недоумевавший по поводу одного случая фонетической особенности, встретившейся ему в Новгородской летописи под 1228 г.: "пльсковици же тогда бяху подъвегли немци и чудь". Что автор воспринимает как рассказ о псковском событии, и поэтому не рискует «приписывать форму "подъвегли" древнему новгородскому говору»¹⁴⁹. Однако А.А. Шахматов нашел еще два случая такой же фонемы.

На настоящий момент выяснено, что схожие особенности новгородских и кривичских говоров сложились ещё в третьей четверти I тыс. н.э. (видимо, ещё во время изолированного проживания части словен на кривичской территории). Некоторые из них являются следствием наличия общего прибалтийско-финского субстрата (например, цоканье - например, ср. "цисто" и "чисто") ¹⁵⁰. В свою очередь, заметные диалектные различия псковских и смоленско-полоцких кривичей обусловлены разным исходным населением на занятых ими ареалах: прибалтийско-финским на Псковщине и балтским на Смоленщине и Полотщине.

Абсолютное большинство археологических памятников псковских кривичей с сер I тыс. н.э. до 13 в. расположено на территории распространения псковских говоров. Общие контуры территории распространения диалекта были намечены ещё на рубеже I и II тысячелетий. Можно утверждать, что псковские говоры древнерусского языка восходят к племенному наречию псковских кривичей¹⁵¹. Несовпадение средневековых границ псковской земли и карты ареала этого диалекта также говорит в пользу раннего формирования последнего¹⁵². Ныне псковские говоры принадлежат к переходным, сложившимся в условиях взаимодействия наречия, ставшего севернобелорусским (в эпоху Древней Руси это смоленско-полоцкие говоры), с северновеликорусским. При этом языковые особенности, связывающие псковские говоры с говорами других кривичских земель, получили самое последовательное распространение. Формирование же южного рубежа псковских говоров, то есть пучка изоглосс, отделяющих их от севернобелорусского диалекта, специалистами датируется уже временем Великого Литовского государства¹⁵³.

С.Л. Николаев также указывает на то, что лингвогеографические ареалы приводимых выше особенностей, возводимых к кривичскому племенному диалекту, очень точно ложатся на археологический ареал кривичей, «а те случаи, когда данные черты обнаруживаются вне этого ареала, легко находят объяснение, например, в переселении носителей кривичских диалектов на новые территории уже в историческое время»¹⁵⁴.

Кроме того, С.Л. Николаевым была выработана классификация членения древнего кривичского племенного языка на¹⁵⁵:

1) «псковский диалект - севернопсковский, центральнопсковский и южнопсковский; производными от севернопсковских являются северновеликорусские онежские говоры и многие северо-восточные (вятские, уральские, сибирские) великорусские говоры на территории нового заселения;

2) древненовгородский диалект (койне), сложившийся при взаимодействии псковских и ильменско-словенских говоров;

3) смоленский диалект (к нему восходит часть западных великорусских и северо-восточных беларусских говоров);

4) верхневолжский диалект (к нему восходит большинство "селигеро-торжковских" и тверских великорусских говоров);

5) полоцкий диалект (на его основе формировались северные и северо-западные белорусские говоры);

6) западный диалект (к нему восходят белорусские говоры северной Гродненщины)».

Такое многообразие может говорить о довольно раннем возникновении и некотором изолированном положении изначального общекривичского диалекта, ибо сохранение всех названных разновидностей, не попавших под сферу влияния прочих соседей.

Обратимся же к характерным маркёрам кривичского диалекта и его генетических связям. Основопологающие особенности древнепсковского и древненовгородского диалектов описывал А.А. Зализняк: «Особенность менее выраженной второй гласной в подобных вариантах можно считать характерной для какой-то части кривичского диалекта» (балэнья, балынья "болотистое место" - вторая гласная менее четка, заменяет требуемое а или о) ¹⁵⁶.

«Характерной чертой восточной и южной групп славянских языков, в отличие от западной группы, признается потеря зубных в первичных сочетаниях "dl", "tl", "dn", "tn", восходящих к общеславянскому языку». В отличие от всех других говоров древнерусского языка, древнепсковский сохранил сочетания "dl" и "tl", хотя и в несколько изменённом виде - "Г" и "К" перед окончаниями причастий прошедшего времени - "ли" ("блюглися", "привегли", "на конь оусегли" и т.п.)" ¹⁵⁷. Много характерных черт отдаляет и родственный ему древненовогородский диалект и от прочих восточнославянских¹⁵⁸.

В археологических материалах находит подтверждение теория Л.И. Соболевского, по которой "Г" и "К" на месте древних "Д" и "Т" восходят к древнему времени соседства говора и с польскими наречиями, и с балтийскими племенами¹⁵⁹. А.А. Зализняк также полагает, что характер праславянского *Tl объединяет все кривичские системы с западнославянскими, причем рефлексы -кл-, -гл- идентичны севернолехитским¹⁶⁰. На основе сопоставления результатов исследований А.А. Зализняка и С.Л. Николаева, и О.Н. Трубачёв приходит к выводу о родственности северо-западных русских диалектов средневисленскому ареалу ¹⁶¹.

Н.М. Петровский изучил некоторые особенности языка балтийских славян, нашедшие распространение в Новгороде: имена на -ята -ата (типа Гостята, Вышата, Петрята и т. д.), западнославянские Ян (Иван), Матей (Матвей), Варфоломей (Бартоломей) и т. п., переход "о" в "во" (Ореховец - Вореховец), Микула (вместо Николай) и многие другие словоупотребления, не встречающиеся на юге и распространенные только у балтийских славян и новгородцев¹⁶². «Допустимо предположить, что все эти новгородизмы - плод контакта словен с местным неславянским населением. Но все дело в том, что указанные фонемы встречаются и в славянской среде, но не на Руси, а Польше, у балтийских славян, что и заставило многих исследователей считать новгородцев потомками балтийских славян».

М.Ю. Лебединский также отмечает, что «данные языкознания и глоттохронологический анализ подтверждает родство псковских кривичей с Висло-Одерской группой славян» ¹⁶³.

Встречающиеся на Новгородщине и Псковщине имена типа Стах, Сташек от Станислав – «характерны для западнославянского (польского) ареала»¹⁶⁴.

Примеры берестяных грамот (срочка "сорочка", погродье "погородье") обнаруживают много характерных замен (плюс, замена -оро,- оло на -ро, -ло: злотьникъ, злот, тлощи "толочи", совлокуться)¹⁶⁵. Подобных примеров для западных и северных областей много, но не все из них, по мнению А.А. Зализняка, могут объясняться польским влиянием¹⁶⁶. В псковском и смоленском диалектах также представлены системы рефлексации, близкие к лехитской и принципиально отличающиеся не только от всех других восточнославянских, но и от западно- и южнославянских систем рефлексации¹⁶⁷.

А.А. Зализняк указывает, что приведённые выше акцентологические особенности «являются наиболее важными свидетельствами древнейшей истории кривичского племенного диалекта, так как они никак не могли возникнуть в период после предполагаемого распадения общевосточнославянского языка»¹⁶⁸. В древности, по его представлению, имело место родство диалектов - предшественников кривичского, великопольского, верхнелужицкого, галицкого, северночакавского и западноболгарского диалектов. Эти черты могут рассматриваться как пережиток того состояния, когда кривичский племенной диалект, представлял собой особый позднепраславянский диалект, входивший вместе с северными западнославянскими диалектами в единый лингвогеографический ареал¹⁶⁹. Отметим про себя, что подобные взгляды хорошо коррелируют с позицией В.В, Седова.

В.Н. Топоров также выявляет глубокую архаичность кривичской речи и её исходную принадлежность к северо-запападно-славянской диалектной группе (польск., сев-лехитск., лужицк.), тогда как отражённый в тех же грамотах диалект ильменских словен относился, по его мнению, к юго-восточной группе. Далее, согласно представленной концепции, логично следует, что западнославянский локус кривичей может предшествовать балтскому языковому этапу, о чём могли бы свидетельствовать некоторые особенности балтской речи прусско-ятвяжско-южнолитовской полосы, «к которым как бы "подстраиваются" некоторые древнекривичские (уже славянские) языковые особенности»¹⁷⁰.

Р.А. Агеева полагает, что к балтийскому влиянию можно отнести явление русского аканья, сохранение же о в безударной позиции в северном наречии можно рассматривать как закрепление общеславянских особенностей русского вокализма (возможно, благодаря косвенному влиянию местных финно-угорских языков)¹⁷¹.

Попытку поиска подобных архаизмов посредством сплошного лингвистического обследования гидронимии Белорусского Подвинья предприняла Е. М. Катонова. По ее наблюдениям в этом регионе 18,5% названий с большой достоверностью могут быть отнесены к славянским, 17,5% гидронимов получили балтскую интерпретацию, 64% наименований могут быть сопоставимы как со славянскими, так и с балтскими языковыми данными¹⁷².

Также весьма показательно мнение В.Н. Топорова о наличии гидронимической «оси» ¹⁷³ - неширокой полосе, соединяющей Западную Двину и Латвию с северным Подмосковьем и сохраняющей устойчивый и однородный балтский колорит в гидронимии¹⁷⁴, что само по себе достаточно правдоподобно связывается с «кривичским» потоком как этноязыковым элементом, который со временем «дебалтизировался»¹⁷⁵.

Что касается не оговорённой выше ситуации в колонизированных кривичами регионах, то можно говорить о разных судьбах линвистической ассимиляции автохтонного населения. Если влияние кривичского диалекта в Новгороде и близких к изначальной территории расселения ещё явственно прослеживается в исторической ретроспективе, то в более отдалённых регионах, по-видимому, он растворился в среде местных говоров . Так, многие исследователи сходятся во мнении, что особый диалект Волго-Клязьминского междуречья восходят к местному племенному говору и не обнаруживает свзяи со словенскими или кривичскими говорами (при сохраненнии следов пласта ранней славянской колонизации особой племенной группировкой)¹⁷⁶.

Попытаемся суммировать и проанализировать получившуюся разноуровневую модель. Очевидным представляется факт былого наличия у кривичей своего развитого жизнеспособного племенного диалекта, оказавшего влияние на соседние новгородские, белорусские и верхневолжские говоры. Он, в свою очередь, мог быть подразделён на ряд отдельных групп. История его возникновения восходит к праславянской языковой общности и демонстрирует позднее сохранение многих архаичных черт. Нужно полагать, что местом возникновения этого говора, в свете установления ближайшего родства, было Среднее Повисленье и балтийский славянский ареал. Возможно также более древнее родство указанных лингвистических групп с балтскими, восходящее к эпохе прабалтославянской общности. Кроме того, современные данные позволяют не только проследить историю развития кривичских говоров, но и зафиксировать его присутствие в видоизменённом виде в ряде областей и поныне.

• Ономастические исследования вопросов преемст-венности.

Данные лингвистики, местной топо-/гидронимии и истории о заселении края всегда находятся в непосредственной связи. Как и в случае с языком, географическая сетка с характерными обозначениями демонстрирует как глубокую архаичность, так и впитывание многих поколений субстратов. Задача специалистов состоит в том, чтобы выработать подходящую схему анализирования огромного пласта подобных данных и грамотно сопоставить их между собой, в том числе с поможью данных смежных наук. Мы же, в свою очередь, поступим подобным же образом и обратимся к наработкам ономастики по заселению кривичами их исконного ареала.

Р.А. Агеева выделяет несколько ступеней соотношения ономастических и археологических данных, в зависимости от которых могут меняться результаты этноисторических выводов¹⁷⁷:

1. Совпадение топонимических и археологических ареалов.

В.В. Седов считал, что это совпадение является необходимым условием для всякого этнического вывода. Однако Р.А. Агеева предостерегает: «Следует заметить, что даже точное совпадение археологических и топонимических ареалов не всегда бывает доказательным для соответствующих этноисторических выводов». Например, крупномасштабные карты могут демонстрировать преобладающее влияние в регионе одной группы, тогда как мелкомасштабные покажут почти единогласное превалирование в ареале гидронимов иного населения. Кроме того, при анализе совпадений необходимо привлекать данные иных дисциплин во всей их совокупности.

2. Несовпадение топонимических ареалов с данными археологии.

Наличие гидронимии балтского типа на Северо-Западе России, например. Балтских субстратных названий в указанном регионе не меньше, чем финно-угорских, однако археология не связывает сколько-нибудь значимые памятники на территории новгородских земель с балтским этносом. Всё это может побуждать исследователей к пересмотру либо наиболее ранних балтских гидронимов как "древне-европейских" с изменением хронологии слоя, либо этнической принадлежности многих древностей Северо-Западной Руси в пользу их вероятного балтского происхождения, либо происхождения новгородских словен и псковских кривичей в рамках проблемы балтославянского этногенеза.

3. Существование лишь отдельных изолированных названий, подкрепляющих этноисторическую гипотезу.

В этом случае очевидно, что именно массовость обеспечивает правильную этноисторическую интерпретацию пластов названий.

При этом наиболее перспективным в этноисторических исследованиях автор считает «такой способ применения ономастических данных, когда лингвоисторический метод сочетается с ареальным и полученные выводы корректируются полевыми наблюдениями» ¹⁷⁸, - что полностью отвечает задачам и настоящего исследования.

Согласно концепции Р.А. Агеевой, в условиях двуязычия процесс перехода топонима из одного языка в другой не произволен, а подвержен определенным закономерностям (фонетическим, семантическим и т.п.). При заимствовании топонимов мы «говорим о полном или максимальном включении в систему в случае, если заимствуются морфемы и возникает семантическое переосмысление, благодаря чему топоним максимально включается в знаковую систему заимствующего языка». Особенно оправдан подобный подход в условиях давно ославянившейся территорий, где процессы взаимодействия разных топонимических систем давно завершились¹⁷⁹.

Автор полагает, что к моменту прихода в Озерный край (V в. н.э.) предки кривичей и словен имели уже «весьма развитую и устойчивую систему географической аппелятивной лексики, унаследованную в основной части от праславянского периода»¹⁸⁰. Кроме того, отмечаемая словообразовательная однородность русской гидронимии новгородско-псковских земель (особенно в виде отсутствия ярких ареальных словообразовательных явлений) может свидетельствовать о том, что диалектные различия переселенцев не были особенно значимыми в эпоху массового становления русской гидронимии.

Обычно в гидроними территории, подвергшейся ранней славянизации, наблюдается «глубокое освоение субстратных названий и большая степень включения последних в русскую гидронимическую систему» (равно как характерна ивзаимная адаптация – ср. рус. и фин.: Верба - Сабро, Многа - Толба, Лада - Уда, Руда – Жадро) ¹⁸¹. Нужно заметить, что на всей исследуемой территории субстратные гидронимы подверглись сильной славянизации, что указывает на древность перехода балтийских и финно-угорских названий в систему русской гидронимии¹⁸².

Однако возможно ли найти существенные следы взаимодействия? Разумеется, ибо даже давно и всесторонне освоенная географическая область в той или иной степени сохранит субстратную память. О.Н. Трубачёв в связи с этим отмечает, что «стерильно чистое (бессубстратное) этническое пространство - исключительное и сомнительное явление. Нет чисто славянских топонимических территорий»¹⁸³. Зоны экспансии, по его представлениям, характеризуются как раз кучность однородных славянских названий в противовес очагу возникновения¹⁸⁴, дающего неяркую, смазанную их картину.

Говорит ли это о первоначальной волне из Повисленья, позже инкорпорированной в восточнославянский мир?

Возращаясь к нашему известному камню преткновения, констатируем, что, данные топонимики призваны помочь в реконструкции путей проникновения кривичей на русский Северо-Запад . Кажется вероятным, что миграционная волна протекала из Повисленья через среднее течение Немана и бассейн Нериса-Вилии. Данные эти получены Ю. Удольфом в ходе анализа топонимических материалов со славянскими основами на всём пути следования - veś, potoc, korč, ručej, gaŕ, dor, derevnija¹⁸⁵. Кроме того, на нашем Северо-Западе есть значительное число гидронимов и антропонимов, параллели которым можно найти лишь в украинском и белорусском языках¹⁸⁶, - возможно, это отчасти характеризует и дальнейшие пути миграции этого древнего населения.

В продолжение темы Р.А. Агеева отмечает, что среди гидронимов Новгородско-Псковского края выявляется множество "первичных" названий, которые, по С. Роспонду, характерны для зоны "А" (Повисленье), т.е. прародины славян¹⁸⁷.

Так, названия типа оз. Вельго на Псковщине и сходные названия в рязанских, московских, новгородских, тверских землях можно сопоставить с многочисленными гидронимами бассейна Вислы: р. Wielga, бол. Wielgi Rуw, оз. Wielgie Głuche и др. (С XIV в. форма wielgi употребляется параллельно с wielki - "большой", ср. рус. великий) ¹⁸⁸. Надо ли упоминать, что подобная картина имеет параллели с историей кривичской колонизации, описанной ранее.

Для кривичей псковской ветви характерны свои особенности в ойконимии. Так, в Новгородщине и Псковщине можно "отметить сильную тенденцию к употреблению многих гидронимов и ойконимов в форме ср. рода. В современных говорах даже названия в форме муж. рода переходят в форму ср. рода (несклоняемую в живой речи). Например, Старый Изборск - Изборско ("был в Изборско")¹⁸⁹. Для местной ойконимии характерна также форма множественного числа. Примером служат следующие названия рек и озёр: Струги, Островки, Большие Толони, Угличи, Лобзы, Псковяны, Озеры, Вербицы.

Кроме всего прочего, наличие параллелей для новгородско-псковской гидронимии одновременно и западнославянской, и в южнославянской областях может достоверно свидетельствовать о сохранении и общеславянского наследия, некой архаичности. Примером может служить приток Мсты - р. Крупа (ср. блр. крупец и крупко - "незамерзающий короткий приток реки"), аналогии названию которой можно найти как на Псковщине, в Тверских землях, на Волыни (Крупеница, Крупень, Крупец, Крупка), так и на Балканах, в Польше (Kropa/Krupa, Krępa/Kropa). Те же многочисленные аналогии связаны и с названиями оз. Череменецкое, рек Череменка, Черемница, восходящих к общеславянскому čremen-. В то же время, рассматривая параллели с западнославянской областью, особенно новгородско-псковско-польские схождения в гидронимии, Р.А. Агеева отмечает, что всегда нужно иметь в виду и возможность общего балтийского субстрата¹⁹⁰..

Несмотря на то, что балтийский этнический компонент оказывал некоторое влияние на древнее население псковских и новгородских земель, степень этого влияния , как уточняет Р.А. Агеева, ещё нельзя считать окончательно выясненным. Сильнее она заявляет о себе к югу - традиционной непрерывной вотчине балтов¹⁹¹. Различимый балтийский субстрат в русских северо-западных говорах прослеживаетлся лишь в тех районах, куда направлялся поток переселенцев из более южного ареала¹⁹².

Большинство субстратных названий северо-запада, очевидно, носят субституционные [фонетические: Vęd-, балт. Vind- и рус. р. Вяда, морфологические с заменой рода] и эллиптические [отпадание части названий с "озеро" или "река" - например, фин. Kuohujöki и рус. Kuchy / Кухва] черты¹⁹³. Это обстоятельство также указывает на древность заимствования гидронимов этой территории. Восточные славяне, пришедшие в Озерный край, «либо совсем не понимали языка усваиваемой гидронимии, либо настолько хорошо знали этот язык, что не было никакой надобности в переводе названий»¹⁹⁴. Калькирование названий [например, фин. Kirvesjärvi и рус. Топорнозеро] становится частым явлением в более поздний период русской колонизации (например, на Севере), где двуязычная ситуация сохранялась длительное время, и перевод географических названий был и насущной необходимостью в процессе общения разноязычных жителей, и живым процессом, отражавшим ход русской колонизации.

Суммируя данные гидронимии и топонимии, отметим, что данные дисциплины также склонны выводить население Северо-Запада Восточно-Европейской равнины к Повисленью и западным ареалам. Собранные исследователями материалы свидетельствуют в пользу всестороннего усвоения и переосмысления кривичами и новгородцами существовавшей ранее гидронимии, вследствие чего восстановить изначальную их структуру не так просто. Отметим, что сильнее балтские архаизмы в гидронимии сохраняются к югу (в том числе и на Смоленщине), тогда в более северных областях субстратное влияние в ономастии (как и этнических процессах) различимо слабее.

• Антропологическая изменчивость кривичских общностей.

Переходим к одной из наиболее информативных и ярких – попытаемся проанализировать особенности морфологического внутрипопуляционного типа кривичей, а также его этноопределяющие особенности в сравнении с аналогичными у соседей. Затронем мы и тему антропологической преемственности летописных кривичей и современного населения, занимающего их былой ареал. Можем ли мы говорить хотя бы о частичном сохранении морфологической спецификации или же современные популяции не несут в себе «тех самых» древних черт, не являются продолжателями традиции? Совпадают ли антропологические и археологические ареалы? Попробуем проследить основные тенденции.

Если племенное деление восточного славянства оформилось по меркам истории довольно поздно - во второй половине I тыс. н.э., сталв результатом их широкого расселения при частичном взаимодействии с местным населением, то особенности антропологического строения не подвержены столь быстрым изменениям и проистекают из более древней поры. Именно поэтому, по мнению Е.В. и О.П. Балановских, антропологическая дифференциация часто не совпадает с членением средневекового населения по племенам¹⁹⁵.

Кроме того, В.П. Алексеев пишет, что при рассмотрении краниологического типа русских серий следует специально подчеркнуть одно важное обстоятельство: «Речь идет о чрезвычайном морфологическом сходстве, которое проявляется при сопоставлении всех имеющихся в нашем распоряжении материалов»¹⁹⁶.

"Восточные славяне по показателям изменчивости достаточно однородны"¹⁹⁷ (в отличие от тех же финнов или балтов). При этом наибольшую изменчивость демонстрируют показатели выступания носа (угол, симотический указатель). Эти признаки ослабевают к востоку и северо-востоку Восточно-Европейской равнины - зоне интенсивных контактов с финно-уграми. Показатели высоты носа изменяются также по этой оси и в связи с теми же причинами. К северо-востоку уменьшаются показатели скуловой ширины и верхней выстоты лица. Абсолютные размеры длины и ширины черепа уменьшаются по направлению на восток и северо-восток. Черепной показатель "не дает географически закономерного распределения, зато свидетельствует о значительном сходстве славянских, балтийских и финно-угорских групп" этой обширной территории¹⁹⁸.

По концепции Е.В. и О.П. Балановских, имеет место трехчленное географическое деление этнического ареала русских и различное происхождение населения этих зон: собственно славянское в западной части ареала, дославянское (преимущественно финно-угорское) в восточной части ареала и центральная зона метисации, интенсивного смешения этих двух пластов населения¹⁹⁹.

Что же известно нам о собственно кривичах? В.В. Бунак писал, что среди них преобладали варианты балтийской или северной расы²⁰⁰. Тверская группа кривичей, как показывают раскопки характерных одинцовских курганов, характеризовалась долихокранным черепом: «Лоб низкий, слегка наклонный. Глабелла и надбровные дуги слабо выражены. Орбиты средних размеров, округлых очертаний. Нос высокий, резко выступающий, с волнистой спинкой. Носовое отверстие узкое, нижний край антропинный. Выступание носового шипа соответствует 5 баллам. Клыковые ямки глубокие. Альвеолярная часть средней высоты, ортогнатная. Нижняя челюсть имеет высокое тело и хорошо выраженный подбородочный выступ». Т.И. Алексеева определяет этот антропологический комплекс как валдайско-верхнеднепровский» ²⁰¹.

Псковские кривичи имели долихокранный, относительно широколицый антропологический тип, вероятно, как и полочане. В южном ареале псковской группы (район Великих Лук и верховьев Ловати) отмечается влияние суббрахикранных среднелицых словен. Смоленских же кривичей отличал долихокранный среднелицый тип, переходящий в восточных и северо-восточных колонизированных ими областях в мезодолихокранный узколицый²⁰².

Волыняне, древляне, полоцкие кривичи, характеризующиеся длинноголовым комплексом со сравнительно широким лицоми сильно выступающим носом, антропологически схожи с некоторыми балтийскими группами - латгалами, жемайтами,земгалами²⁰³.

Восточные ветви летописных кривичей (ярославские, костромские, владимирские) характеризуются мезокранией, относительно узким лицом и незначительным ослаблением горизонтальной профилировки и угла выступания носа²⁰⁴. Т.И. Алексеева же отмечает, что в Волго-Окском бассейне антропологический состав населения «меняется за счет прилива славянского населения из северо-западных областей»²⁰⁵.

Вспомним теперь «парадоксальный факт», отмеченный ещё В.В, Седовым, - «отсутствие преемственности между антрополо-гическим строением средневекового населения Северо-Восточной Руси, восстанавливаемым по скелетным остаткам в курганах, и современным русским населением тех же территорий». Различия эти касаются существенных деталей как черепной коробки, так и лицевого скелета. Одним из предположений на этот счёт является догадка о возможных позднейших притоках славянского населения в послемонгольский период, однако подтверждения в исторических материалах она не находит. Возможно, ядро населения этих территорий составляли славянские переселенцы середины I тыс. н.э., отличные от следующих потоков по антропологическому строению (равно как и диалектным признакам, демонстрирующим глубокую архаичность и ранее отделение от праславянского) ²⁰⁶.

В послевоенное время в результате изучения архивных материалов были установлены "своеобразные особенности у вятичей и рязанских кривичей - уменьшение размеров черепа, некоторое увеличение черепного показателя, уменьшение угла носовых костей и линии профиля"²⁰⁷, что, вероятно, позволяет сделать заключение о преобладании в крайних восточных групп славян (вятичи, ярославские, костромские, владимирские кривичи) «антропологических черт, присущих финно-угорскому, по-видимому, древнемордовскому населению Волго-Окского бассейна»²⁰⁸.

Вернёмся теперь к одному из основополагающих вопросов данного исследования – определению этнических истоков кривичской общности. В.В. Седов , основывавший выводы на краниологических материалах, не на нашёл значимых различий между широколицыми и среднелицыми сериями курганных черепов из Беларуси и объединил полоцких и смоленских кривичей, дреговичей и радимичей в одну группу, отличающуюся длинноголовым среднелицым типом, и отметил, что территория его распространения «в эпоху раннего средневековья в деталях совпадает с ареалом днепровских балтских племен, определенным по данным гидронимии и археологии»²⁰⁹. Изучение генетических и одонтологических (зубных) материалов также демонстрирует, что "западные серии кривичей полностью соответствуют т. н. ранним латгалам Видземе, аукштайтам и жамойтам, но наибольшее сходство у них проявляется с восточными латгалами VIII–XIII вв.», что поддерживанет одно из мнений о славянизации кривичей через смену ими своего балтского языка на славянский²¹⁰.

В то же время, для антропологии характерна констатация того факта, что антропологически древнее население северо-западных областей изучаемого нами региона тяготеет к Повисленью. Так, при общей скудности дошедших до нас сведений (черепов) некоторые данные свидетельствуют, что «гипотетические кривичи, оставившие ряд курганов на Новгородщине, вполне могут рассматриваться как сходное с вислянами»²¹¹. Т.И. Алексеева рассматривает современных русских как более или менее гомогенных в антропологическом отношении народ, «генетически связанным с северо-западным и западным славянским населением»²¹².

В качестве текущих наблюдений отметим, что современное русское население демонстрирует известное антропологическое сходство. Некоторые различия продиктованы преимущественно активностью выделяемых субстратных черт (см. Приложения, рис. 7). Так, полоцко-смоленские кривичи характеризуются значительным(если не довлеющим) антропологическим влиянием балтов (большой долей метисации). Северо-западные кривичские области морфологически тяготеют к Повисленью. Кроме того, учёными намечен целый ряд фундаментальных краниологических черт, разнящихся по направлению к Северо-Востоку и Востоку – колонизированных кривичами территорий. Этот факт трактуется как показатель последующей метисации с автохтонным финно-угорским населением.

• Позиция генетики.

Кроме наличия общих морфологических различий, каждую популяцию можно охарактеризовать совокупностью своеобразных черт и мутаций, имеющих локальную привязку и выявляющих, тем самым, тот или иной характер исторического развития и сосуществования.

Была ли для древних славян характерна генетическая унифицированность, сказать сложно. Б. Малярчук и М. Деренко полагают, что «современные славяне антропологически неоднородны и даже принадлежат к разным ветвям европеоидной расы»²¹³. Е.В. и О.П. Балановские же полагают, что «искать такую генетическую однородность, а тем более пытаться доказать её - всё равно, что настаивать, что данный народ находится вне истории, выпал из мирового исторического процесса»²¹⁴.

Интересно исследование Б. Малярчук и М. Деренко 2007 г. полиморфизма мт ДНК и Y-хромосомы в популяциях русского населения европейской части России, проливающее свет и на упоминавшийся в предыдущей главе вопрос состава колонистов, показало, что русские популяции в значительно большей степени дифференцированы по отцовским линиям, чем по материнским²¹⁵. Предполагается, что генетические различия между современными русскими популяциями вызваны различным участием славянских мужчин и женщин в процессе заселения ими Восточной Европы начиная с эпохи раннего средневековья. По всей видимости, «лишь начальный этап колонизации осуществлялся как мужчинами, так и женщинами (видимо, племенными группами, родами, семьями), а более поздние - преимущественно мужчинами, которые женились на местных аборигенках»²¹⁶.

Б. Малярчук объединял популяции в группы следующим образом²¹⁷:

(А) по говорам и наречиям русского языка: южное наречие (Белгород, Орел, Калуга, Тула), северное наречие (Ярославль), среднерусские говоры (Великий Новгород, Волот, Псков, Владимир, Нижний Новгород);

(Б) по диалектным зонам: юго-западная зона (Белгород, Орел, Калуга, Тула), северо-западная зона (Великий Новгород, Волот, Псков), северо-восточная зона (Владимир, Нижний Новгород, Ярославль);

(В) в соответствии с данными антропологии: предполагаемые потомки словен новгородских и псковских кривичей (Великий Новгород, Волот, Псков), кривичей (Владимир, Нижний Новгород, Ярославль, Кострома), вятичей (Калуга, Тула), северян (Орел, Белгород).

Результаты исследования свидетельствуют об отсутствии генетических различий по распределению линий Y-хромосомы в группах русских популяций, выделяемых на основании данных лингвистики. «Такой же вывод следует и из результатов анализа дифференциации русских популяций, сгруппированных с учетом данных антропологии»²¹⁸.

В целом для русских, по мнению автора, характерна незначительная монголоидная примесь (~1,5%), представленная различными группами мтДНК – C, D, M*, G2a, N9a. Именно она досталась славянам и балтам от проживавших несколько тысяч лет назад на обширных просторах Восточной Европы предков современных финно-угров²¹⁹. Частота встречаемости гена N3 варьируется в пределах русской популяции от 5% в Калужской до 35% в Псковской областях (сходная картина наблюдается и у поморов), характеризуя степень взаимодействия местных славян с финно-уграми и балтами.

Стоит отметить и то, что выделенная в псковских популяциях гаплогруппа N3 обусловлена преимущественно присутствием «балтских» вариантов Y-хромосомы (их доля 64%), тогда как в генофондах центральных и южных областей России представлены, как правило, «финно-угорские» варианты гаплогруппы N3 (до 80%)²²⁰.

Тем самым, по мнению Б.А. Малярчука, лишь некоторые русские популяции (псковская и поморская) демонстрируют выраженное сходство с финно-угорскими и балтскими популяциями Северной и Восточной Европы, «однако подавляющее большинство русских популяций кластеризируется со славянскими популяциями (поляками, украинцами, белорусами)^»221. Это обусловлено высокой частотой встречающейся у них группы R1a и умеренной или низкой частотой группы N3.

Следующий анализ Б. Малярчука и М. Деренко [2009 г.] изменчивости митохондриальной ДНК (мтДНК) и Y-хромосомы в популяциях русского населения европейской части России показал, что «русские характеризуются низким уровнем генетической дифференциации как по материнским линиям мтДНК, так и по отцовским линиям Y-хромосомы». Более того, генетические различия между русскими популяциями вообще исчезают, если их сгруппировать в соответствии с диалектным членением русского языка или по данным антропологии. Между тем, анализ изменчивости мтДНК в популяциях северной части Европы показал, что некоторые русские популяции Северо-Западного региона России (Псков и Великий Новгород) и поляки Северо-Восточной Польши (Сувалки) достоверно отличаются от соседних популяций славянского (русские и поляки), балтского (литовцы) и угро-финского (эстонцы, карелы, финны) происхождения²²² и демонстрируют высокое генетическое сходство (ср. с данными В.В. Седова -Приложения, рис. 2).

Полученные данные свидетельствуют о своеобразии генетической структуры этих популяций по отношению как к остальным славянским популяциям (русским и полякам; 0.52%), так и к популяциям балтского и угро-финского происхождения (0.76%)²²³. Анализ выявил у них наличие гаплогруппы U5a, которая распространена в этих популяциях с более высокой частотой (в среднем, 16%), чем в соседних славянских, балтских и угро-финских популяциях, где ее частота, в среднем, составляет 7%. Интересной особенностью генофондов популяций Великого Новгорода, Пскова и Сувалок является также присутствие (в среднем, с частотой 2.2%) гаплотипов митохондриальных групп R1 и R2, которые крайне редки в соседних популяциях²²⁴.

Авторы подытоживают: «Генетическое сходство псковско-новгородского населения с польско-литовским населением Северо-Восточной Польши (Сувалки) свидетельствует о западных истоках генофонда северо-западных русских»²²⁵. Отсюда следует, что пути развития населения севера и юга Руси издревле различались. До IX в. в Восточной Европе существовали два территориальных массива и «две славянские традиции» славян (область юго-западной Руси с основным киевско-суздальским диалектом и псковско-новгородская область с древненовгородским диалектом), впоследствии слившиеся.

Б.А. Малярчук полагает, что лишь на западе этнической территории русские представляют собой генетических потомков славян, «в центральной части русский этнос сформировался за счет смешения славян и дославянского финно-угорского населения, а на востоке и в северной части ареала произошло только замещение дославянских языков и культуры славянскими»²²⁶.

Проанализировав вышесказанное, можно констатировать ряд фактов:

- исчезновение существенных генетических различий при группировании русских популяций в соответствии с диалектными и антропологическими зонами;

- значительное генетическое влияние субстратов на формирование, очевидно, и кривичской общности (так, в зоне псковских кривичей обнаруживается сильное влияение финно-угорского кластера, тогда как в формировании южных кривичей активную роль приняли балты);

- бо’льшую генетическую изменчивость по мужской линии – основных переселенцев;

- родственность современных популяций русского Северо-Запада сходным в Восточной Литве и Польше, при значительном их общем отличии от остального славянского, балтского и финского окружения.