1. Экзистенциальная философия с.Кьеркегора.

2. Что такое «экзистенция»? Какое значение придает непосредственному человеческому существованию с. Кьеркегор? Почему его считают предтечей экзистенциализма?

Основные понятия и принципы религиозной философии С.Кьеркегора. Основные формы человеческого бытия и экзистенциальная диалектика С.Кьеркегора.

Что значит существовать. Действительность.

Проблема существования и существующего никогда собственно не ставится на языке абстракции, потому что абстрактное мышление отворачивается от конкретного, от временности, от возникновения экзистенции, от укорененной в ней нужды существующего соединять в себе вечное и временное. Любители абстрактного мышления-гордецы, потому что считают его самым высоким. Пусть так. Но тогда из этого кое-что вытекает и для абстрактного мыслителя: коль скоро он сам относится к роду существующего, он должен быть рассеян в той или иной форме. Вопрошать о действительности абстрактно не совсем верно, ибо единичный предмет случайно принадлежит к действительности и нельзя его абстрагировать к классу подобных ему предметов, т.к они не тождественны. Вопрошать действительность абстрактно и абстрактно отвечать совсем не так трудно, как спросить и дать ответ, каким образом действительность есть, скажем, вот это — нечто определенное. Абстракция его-то как раз и не замечает; проблема же заключается именно в том, чтобы, стремясь мыслить какую-либо определенность, соединить ее с идеальностью мышления. Абстракция просто опускает проблему, будто ее нет. Она трактует бессмертие вообще, и ей это превосходно удается: бессмертие становится тождественно вечности, той вечности, в которой пребывает мышление. Но бессмертен ли отдельный человек, человек, который существует, — а ведь вот в чем вопрос! — этим абстракция не задается.

Проблема существования заключена в интересе того, кто существует, а он бесконечно заинтересован в том, чтобы существовать. Необходимо прояснить отношения между абстрактным мышлением и своим существованием (экзистенцией). Человек как он есть в действительности, соединяющий в себе бесконечность и конечность, обладает своей действительностью именно постольку, поскольку бесконечным интересом к существованию удерживает в себе и то и другое. Абстрактный же мыслитель — двойственное существо.

И когда в его сочинениях читаешь: “Мышление и бытие суть одно и то же”, вспомнив его жизнь, думаешь: бытие, тождественное мышлению, — это, пожалуй, не человеческое бытие.

Художник творит и уходит от реальности в абстракцию, не понимая, что значит быть человеком. Зрители смотрят на его картину, но забывают о художнике. В Древней Греции мыслитель был не немощной экзистенцией, порождающей произведение искусства, но сам был произведением искусства, порождаемым экзистенцией (прим-т.е не только порождал абстракции, но и был порождаем ими как идеями, проникавшими в мозг), Для того, чтобы быть мыслителем, совсем не нужно было относиться к человеческому бытию как к отличному от бытия мыслителя. Большинство думает, что мыслитель существует не как человек, но это не так: чистое мышление — психологическая нелепость, странный способ проявлять остроумие, возводя некие конструкции в фантастической среде — чистом бытии. Слепое обоготворение чистого мышления как высочайшего говорит о том, что мыслитель никогда не существовал в качестве человека, что он, кроме всего прочего, никогда по-настоящему и не действовал — не в смысле внешней занятости, а в смысле внутреннего содержания. Ведь действовать в высшем смысле слова означает стремиться к тому, чтобы существовать в качестве человека, означает отваживаться на решение. Действовать все же значит нечто иное, чем быть чистым мыслителем, — и быть человеком также значит нечто иное, чем годами корпеть над системой.

Все логическое мышление совершается в языке абстракции. Абстрактно мыслить легче, чем существовать, если только не следовать расхожему мнению и не приравнивать существование к бытию субъекта. Считается, что существование — никакая не вещь и никакое не искусство, ибо все мы существуем, меж тем как мыслить абстрактно — это вещь. Однако существовать поистине, так чтобы сознанием пронизывать свое существование, вечно отдаляться от него, и все-таки оставаться вблизи него, и все равно быть в становлении — вот что поистине трудно. Самоубийства, инспирированные чистым мышлением, последуют одно за другим, ведь свести счеты с жизнью — это единственное экзистенциальное последствие чистого мышления, если последнее не входит в человеческое бытие как частное, подчиняясь требованиям этического и личного религиозного существования.

Нынешний же мыслитель — достопримечательное созданье, временами чрезвычайно остроумное, но в целом не имеющее с человеком ничего общего.

Мыслить существование абстрактно и sub specie aeterni значит в сущности снять его.

Существование невозможно мыслить вне движения. Поскольку все мышление совершается в вечности, оно ставит неразрешимую задачу перед тем, кто существует. Понимание существования так же затруднено, как и понимание движения: я мыслю его и таким образом прекращаю его и, следовательно, уже не мыслю его. Можно, пожалуй, с полным правом сказать, что существует вещь, которая не дает себя мыслить, и это — существование. Но трудность снова проявляется в том, что в самой экзистенции соединяются мышление и существование, поскольку мыслящий существует.

Поскольку экзистенция есть движение, должна существовать непрерывность, делающая возможным движение, иначе движения нет. Точно так же, как за словами “все истинно” скрывается, что ничто не истинно, “все в движении” говорит, что нет никакого движения.

Чистое мышление просто прекращает движение или бездумно переносит его в логику, задача того, кто существует, состоит в том, чтобы придать существованию такую непрерывность, без которой ничего не будет происходить. Ведь абстрактная непрерывность — это вовсе не непрерывность, и существование существующего по сути прерывает ее.

Земная страстность сужает экзистенцию тем, что преображает существование во что-то мгновенное. Предвосхищает вечное в экзистенции, чтобы существующий продолжал свое существование.

Поэзию и искусство вообще всегда называли предвосхищением вечного. Но если это так, то нужно заметить, что поэзия и искусство по существу не связаны с существованием, так как их взгляд, “удовольствие от прекрасного”, незаинтересован и не принимает во внимание существование как существование; вечность же абстрактная достигается ценой отворачивания от экзистенции. Тот, кто существует, может отдаться чистому мышлению, избрав сомнительное начало, которое отплатит ему тем, что сделает его существование ничего не значащим.

Субъективность есть истина, ибо объективная истина для того, кто существует, подобна абстрактной вечности. Нужно говорить от своего имени, а не от имени «народа», гос-ва и т.д.

В абстракции нет заинтересованности, существование же для того, кто существует, представляет высший интерес. Но если абстракция, отворачивающаяся от существования, тем не менее с ним постоянно связана, то чистое мышление всегда витает в облаках. Оно всегда без малейшего отношения к существующему разъясняет все в границах того, что само может помыслить, но никогда не разъясняет самого себя и поэтому решающее разъяснение (которое, собственно, и требуется) становится невозможным. Таким образом, когда существующий спрашивает, как чистое мышление соотносится с его существованием и что делать, дабы войти в чистое мышление, ответа он не получает. Чистое мышление, разъясняя существование исходя из собственных границ, все запутывает, чтобы существование и экзистенция — то, на чем оно должно было бы потерпеть крах, — неуловимым поворотом мысли оказалось у него внутри. Поэтому все, что чистое мышление может сказать о существовании, по сути им отвергается.

Времени не найти места в границах чистого мышления.

Сообразно тому, как экзистенция соединила мышление и существование, — поскольку тот, кто существует, мыслит, их связывает два посредника: абстракция и действительность. Чистое мышление — это третий способ связи, совершенно новое изобретение. Чистое мышление фантом. И гегелевская философия, свободная от всех постулатов, ловит этот фантом с помощью собственного нелепого постулата, принимающего чистое мышление за начало всего.

Для того, кто существует, в существовании заключается наивысший интерес; заинтересованность в том, чтобы существовать, есть действительность. Абстракция рассматривает возможность и действительность, но ее представление действительности — фальшивое воспроизведение последней, так как оно делается не посреди действительности, а посреди возможности. Абстракция может постигать действительность только путем ее снятия, но снять для абстракции как раз и означает перевести в возможность. Все, что говорится о действительности языком абстракции, говорится в границах возможности. Когда же слово берет действительность, абстракция в качестве возможности всецело становится в отношение к действительности — причем, конечно, не к той, что заключена в границах абстракции и возможности. Действительность, существование — это диалектический момент в “триаде”, начало и конец которой закрыты для того, кто — как существующий — включен в диалектический момент. Абстракция завершает “триаду”, совершенно верно.

Тот, кто существует, менее всего способен абсолютно удержать снятие диалектического момента (существования). Абстракция не вдается в проблему экзистенции и искажает задачу того, кто существует. Мыслить действительность посреди возможности не так трудно, как мыслить ее посреди существования.

Всякое знание о действительности есть возможность; единственная действительность, которая от существующего требует большего, чем знания, — это его собственная действительность: то, что он действительно существует — и эта действительность суть его абсолютный интерес. Абстракция принуждает, чтобы он ради знания стал незаинтересованным, этика же требует его бесконечной заинтересованности в существовании.

Единственная действительность, которая действительна для того, кто существует, — его собственная этическая действительность; о всякой другой он только может знать, но такое знание, если оно истинно, — уже переход в возможность.

Достоверность чувственного восприятия обманчива. Это ясно продемонстрировал уже греческий скептицизм — и современный идеализм тоже.

Абстракция есть возможность, предшествующая или последующая. Чистое же мышление — фантом.

Действительная субъективность обретается не в знании, поскольку знание помещает ее посреди возможности, а в этическом существовании. Абстрактный мыслитель, несомненно, существует, однако его существование выглядит скорее, как сатира. Он удостоверяет существование тем, что мыслит, — но немедленно впадает в странное противоречие: ведь чем абстрактнее его мышление, тем сильнее абстрагируется он от своего существования. Коль скоро оно и в самом деле становится предпосылкой, от которой мыслитель хочет оторваться, а производимая им абстракция становится своеобразным доказательством его существования, последнее должно прерваться, если абстракция вполне удалась. Картезианское cogito ergo sum повторялось достаточно часто. Если под Я в cogito подразумевается единичный индивид, то положение “я есмь мыслящий, ergo я есть” ничего не доказывает: если я есмь мыслящий, что ж удивительного в том, что я есть, — ведь это уже сказано, и притом в посылке сообщено больше, чем в заключении. Но когда под Я, лежащим в основании cogito, подразумевается отдельный существующий человек, философия возмущается подобной нелепостью — здесь ведь говорится не моем или твоем Я, а о чистом Я. Но чистое Я не имеет иного способа существования, кроме мысленного, что и демонстрируется выводом, в котором не делается заключения, — и положение остается тавтологией.

Когда утверждают, что существование абстрактного мыслителя никак не доказывается с помощью его мышления, это скорее означает, что абстракции не вполне удается выявить противоположность существования и мышления; но делать обратный вывод, будто тот, кто действительно существует, не мыслит вовсе, значит допускать произвольность, ведущую к недоразумениям. Конечно, он мыслит, но мыслит переворачивая все относительно себя, так как бесконечно заинтересован в существовании. Сократ, несомненно, был мыслителем, но таким, который встал в принципиально безразличное отношение к знанию чистому и бесконечно сосредоточился на знании этическом, принципиальном для субъекта, чья экзистенция бесконечно заинтересована в существовании.

Выводить существование из мышления значит впадать в противоречие. Наоборот, это мышление вырывает существование из действительного и мыслит действительное путем его снятия, переведения в возможность.

Аристотель в Поэтике отмечает, что поэзия выше истории, поскольку история говорит только о том, что происходит в действительности, поэзия же — о том, что может или должно произойти, т.е. в ее ведении возможное. Возможность выше действительности с точки зрения поэзии и разума — и эстетическая, и интеллектуальная способности незаинтересованны. Существует только один интерес — интерес существования; незаинтересованность же означает безразличие к действительности. Это безразличие забыто в картезианском тезисе cogito ergo sum, который смущает незаинтересованность разума и оскорбляет спекуляцию, как будто спекулятивное озабочено чем-то помимо себя.

УЧЕБНИК О КЬЕРКЕГОРЕ: Сначала был поклонником Гегеля, но потом неприятие Кьеркегором гегелевской философии можно свести к двум основным моментам — неприятию абсолютного идеализма, включая диалектический метод, при помощи которого происходит разворачивание понятий, и неприятию философского истолкования религии. Что касается абсолютного идеализма, то Кьеркегор отстаивает первичность и полноту существования, которое подвергается неизбежному искажению со стороны абстрактного мышления в понятиях. Диалектическому моменту снятия Кьеркегор противопоставляет доведенное до крайности противоречие, освободить от которого человека способна лишь вера, но никак не философия. Поскольку поиски человеком самого себя означают поиски им утерянной связи с Богом, философия с самого начала оказывается неотделимой от религии и ей подчиненной. У Гегеля философия и религия тождественны по своему содержанию и различаются только по форме. Бог оказывается познаваемым, что ничуть не смущает Гегеля, и совершенно неприемлемо для Кьеркегора.

В этом смысле философия для Кьеркегора только вторична: теоретическая философия недостаточна и чаще всего ошибочна, а подлинная философия — осуществленная Кьеркегором попытка совместить концептуальное изложение с литературным текстом — способна лишь сориентировать человека, помочь ему вступить на путь подлинного самопознания, путь веры.

Вторым по значению европейским философом, с которым Кьеркегор ведет непрекращающийся спор, является Сократ. В своем дневнике за 1854 г. Кьеркегор запишет: «Вне христианства Сократ единственный в своем роде». Именно так, как к величайшему из людей во всем дохристианском мире, и относился Кьеркегор к Сократу. А потому шла ли речь об иронии или о сократовском понимании греха как неведения, Кьеркегор не столько упрекает, сколько оправдывает Сократа, который в своем бескомпромиссном служении истине сумел достичь тех границ, за которыми начинается христианская вера.

Необходимо, наконец, сказать несколько слов об отношении Кьеркегора к Декарту, и прежде всего к его знаменитой формуле cogito ergo sum. С XVII в., с философии Декарта начинается новая эпоха в европейской философии — эпоха субъективности. Во времена Кьеркегора, вместе с кризисом рациональности эта эпоха подходит к концу, а Кьеркегор становится первым, кто открыто отказывается от понятия субъекта. На место субъекта приходит экзистенция. С точки зрения Кьеркегора, в выводе cogito ergo sum постулируется тождество мышления и бытия, однако это тождество никак не обосновывается и оказывается пустой тавтологией: мышление и есть единственный способ существования чистого субъекта. Если же под Я в cogito мы будем подразумевать единичного индивида, то и тогда ценность высказывания будет весьма сомнительной, поскольку мышление неотделимо от существования, а значит, ничего нового в заключение нам не сообщается.

Человек, согласно Кьеркегору, — это прежде всего человек существующий, экзистенция, соединяющая в себе вечное и временное, бесконечность и конечность. В «Заключительном ненаучном послесловии к «Философским крохам» Кьеркегор поясняет, что «человек как он есть в действительности, соединяющий в себе бесконечность и конечность, обладает своей действительностью именно постольку, поскольку бесконечным интересом к существованию удерживает в себе и то и другое». Человеческое Я имеется тогда, когда указанное отношение относится к самому себе. Этико-религиозная направленность такого понимания Я становится очевидной, когда Кьеркегором выдвигается следующий постулат: совокупность отношений, из которых состоит человеческая самость, не является самостоятельной. Самополаганию отношения, — акту самосознания, когда «отношение относится к самому себе», — предшествует сила, которая его полагает. В итоге мы имеем в наличии три отношения — (1) отношение между противоположностями, (2) отношение к этому отношению, или человеческое Я, и (3) отношение к иному, или Богу.

Этическое самопознание приводит человека к Богу. «Смертельной болезнью» и одновременно отправной точкой для самосознания оказывается отчаянье. Как отмечал Л. Шестов, началом философии для Кьеркегора является не удивление, как учили греки, а отчаянье. Отчаянье представляет собой внутреннее несоответствие в синтезе, когда отношение относится к самому себе. Рассуждения Кьеркегора о неизбежности отчаянья можно было бы сопоставить с учением Шопенгауэра о страдании: как наша жизнь, хотим того или нет, пронизана страданием, так же каждый из нас несет в себе зерно отчаянья. Из структуры человеческого Я Кьеркегор выводит два вида настоящего отчаянья: желание избавиться от своего Я и страстное желание быть самим собой. Неподлинным или неистинным отчаяньем Кьеркегор называет такое отчаянье, когда человек не сознает своего Я. Именно поэтому Кьеркегор замечает, что «отчаяться в чем-то — это еще не настоящее отчаянье». Действительный предмет любого отчаянья — собственное Я человека. Итак, универсальность отчаянья не означает его однородность, напротив, отчаянье может избирать самые различные пути, обобщая которые мы получаем три формы, или вида, отчаянья: (1) отчаянье, когда человек не знает своего Я (неистинное отчаянье); (2) отчаянье, когда не желают быть собою; (3) отчаянье, когда желают быть собою.

Кьеркегор требует от отчаявшегося идти до конца: осознавая свой грех, необходимо продолжать желать оставаться собой, и тогда мы обретем веру и в этой вере преодолеем свое отчаяние. Состояние, когда отчаянье полностью отступает, Кьеркегор описывает следующим образом: «в отношении к самому себе, желая быть собою, Я погружается посредством собственной ясной прозрачности в ту силу, которая его полагает» . В этой формуле мы находим кьеркегоровское понимание веры. Грех — это нечто положительное; его позитивность состоит как раз в том, чтобы быть перед Богом.

Спасение, обретение веры означает одновременно обретение самого себя. Тернистый путь к вере, однако, Кьеркегор описывает не только посредством экзистенциала отчаянья. Другим известным учением датского философа является учение о трех стадиях жизни. Если быть точным, в «Или-Или» подробно освещены только две стадии — эстетическая и этическая, а описание религиозной стадии содержится в книгах «Страх и трепет» (1843) и «Стадии жизненного пути» (1845). На первой эстетической стадии человек находится в поиске удовольствия и наслаждения, не важно телесного или интеллектуального. Всегда неудовлетворенное желание постоянно меняет свой объект. Эстетическое существование в действительности может принимать самые разнообразные формы, однако три характеристики остаются неизменными. Первая — это наслаждение. Вторая — это непосредственность, когда над своим душевным развитием, безразлично достигает ли оно каких-либо высот или граничит со скудоумием, человек не трудился, а лишь пользуется уже имеющимся как даром. Наконец, третья — это этическая индифферентность, т. е. безразличие к этической стороне происходящего.

Вторую этическую стадию человеческого существования Кьеркегор связывает с выбором. Ее героями являются Агасфер и Сократ. Именно понятием выбора оправдывается жесткая постановка проблемы в названии книги — «Или-Или». Кьеркегор обращает внимание читателя на то, что речь идет не о простом выборе, когда предлагаемые варианты фактически эквивалентны, а об «абсолютом выборе». Если в человеке находит свой выход подлинная свобода воли, то «выбрать» человек способен только одно — самого себя как свободу, свое собственное Я, которое является центром этической жизни.

Религиозная стадия. «Телеологическое устранение этического» и определение «веры» через понятие «абсурда». чтобы вступить на путь веры человек должен отказаться не только от эстетических приоритетов, но и от этики со всеми ее максимами и универсальными постулатами. Вера стоит выше этики. Этику Кьеркегор определяет как «всеобщее», т. е. признает ее общечеловеческий и универсальный характер. И все же Кьеркегор отстаивает возможность «телеологического устранения этического»: вера устраняет этическое, не разрушает, а именно устраняет, сохраняя в высшем. Центральным понятием для третьей религиозной стадии является вера. Вера в Бога — высшее, на что способен человек. Величайшее зло — безбожие. Но вера, согласно Кьеркегору, начинается там, где прекращается мышление, и если понимание, как производное мышления, отражает отношение человека к человеку, то вера выражает собой отношение человека к божественному. Таким образом, вера иррациональна, однако Кьеркегор находит понятия, помогающими приблизиться к ее сути. Речь идет о парадоксе и абсурде. Вера является «самым великим и самым трудным из всего возможного», поскольку для ее достижения требуется «заглянуть в глаза невозможности». Что же именно можно назвать невозможным, парадоксальным, абсурдным? Кьеркегор определяет веру как парадокс, согласно которому «единичный индивид в качестве единичного стоит выше всеобщего»

Вера Авраама и тема молчания в философии Кьеркегора. Одной из важных для Кьеркегора тем является тема молчания, которая заслуживает внимания, поскольку является неотъемлемой частью учения, т. е. обоснована концептуально. Авраам молчит не потому, что боится нарушить покой своих близких, Исаака и Сарры, трагическим известием, и не потому, что желает, как это обычно происходит с трагическим героем, скрыть одному ему ведомую тайну, а потому что не может говорить или, иными словами, потому что ему нечего сказать. «Единичный индивид» молчит, поскольку у него отсутствует связь со всеобщим, поскольку его никто и никогда не поймет. Из этой «непонятности» для всех других следует сразу несколько важных выводов. Никто не может дать ему совета, в том числе и другой рыцарь веры, поскольку «когда другой индивид должен пройти тот же путь, он совершенно таким же образом должен стать единичным», а значит, и не нуждается ни в каких указаниях.