VII. Об описках черновика

Разбирающему черновую рукопись на каждом шагу приходится наталкиваться на описки оригинала. Они в высшей степени затрудняют чтение, так как ошибочным написанием направляют мысль текстолога в ложную сторону. Нужно всегда быть готовым к тому, что перед нами в трудно разбираемом месте описка. Следовало бы разработать теорию описок.

Но пока такой теории не существует¹, может быть, не бесполезно будет хотя бы перебрать различные наиболее часто встречающиеся, а также наиболее любопытные типы описок Пушкина, не претендуя на полноту этого обзора.

Одним из наиболее распространенных видов описок является уподобление (ассимиляция) одной буквы (обычно гласной) другой, стоящей или в предыдущем слоге («регрессивная ассимиляция»), или наоборот, в следующем («прогрессивная ассимиляция»); примеры первой — «старуху» в именительном падеже вместо «старуха» (несколько раз у Пушкина в черновике «Сказки о золотой рыбке»), второй — очень частое написание Пушкина «Гудунов» (вместо «Годунов»). Если последний случай («прогрессивный») свидетельствует, как думается, о некоторой лихорадочности, возбужденности писавшего, когда как бы рука забегает вперед, перехватывая букву из следующего слога, то первый («регрессивный»), по-видимому, показывает своего рода утомление, ослабление активности, машинальность письма.

Столь же, если еще не более частая описка — это пропуск буквы или даже нескольких букв. Речь не идет о недописанных концах слова, где ряд букв заменен чертою: это уже не описка, а сокращенное, торопливое написание, и пишущий здесь знает, что делает; между тем описка — всегда ошибка, нечаянность. Пример такой описки приведу из стихотворения «Французских рифмачей суровый судия» в «Альбоме 1833—1835 гг.» (ПД, № 845). Там в стихе «Иль дерзких школьников простерлася рука» слово «школьниковъ» написано  «школьникъ». Хорошо, что контекст здесь легко дает возможность обнаружить описку, в другом случае она могла бы сильно затруднить текстолога. Кстати, приведу еще пример такой же описки у Пушкина, любопытный тем, что она при публикации соответствующего документа сопровождалась очиткой текстолога и попыткой его приписать Пушкину совершенно невозможное чтение. В стихотворении «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит» Пушкин сделал такую описку: «замыллъ я побег» (вместо «замыслилъ я побегъ», пропустив буквы «с» и затем «и»).

176

Публикуя этот автограф, М. Гофман в транскрипции это слово печатает — «замыслялъ», а в сноске «разъясняет»: в рукописи описка «замылялъ». Однако приложенный им снимок опровергает его чтение: там ясно видно, что между «ы» и «ъ» написаны две буквы: или два «л» (как я думаю), или два «я», которые Пушкин писал иногда одинаково с «л», т. е. «замыяяъ» (??), или «замыялъ» (??), или «замыляъ» (??). Во всяком случае, «замылялъ» там не написано. Впрочем, такая ошибка текстолога не столь уж большая беда, но М. Гофман и в сводке своей дает эту «вычитанную» им странную редакцию:

Давно усталый раб замыслял я побег

да еще подчеркивает, что это «единственно авторитетное (!), каноническое (!!) чтение пьесы Пушкина»¹.

Так же часты, как и пропуск букв, описки, состоящие в перестановке букв: «Квалдио» вместо «Клавдио» (в черновике поэмы «Анджело»); см. также приведенный только что стих «Иль дерзких школьников простерлася рука», где слово «простерлася» написано с опиской «простерлсая».

Укажу еще на одно любопытное явление, иллюстрируемое, между прочим, и данным примером: очень часто вслед за одной опиской сейчас же является и другая, в том же слове или соседнем (как в данном случае), или через два-три слова поблизости. Описка, как беда, по пословице, никогда (или почти никогда) не приходит одна. Как будто выбитый чем-то из колеи автоматически правильного письма, писатель еще некоторое время продолжает находиться в этом состоянии; или, может быть, даже первая описка сама по себе нарушает этот автоматизм и влечет за собой и вторую. Поэтому текстологу, читающему черновую рукопись, всегда нужно быть готовым вслед за одной опиской сейчас же или вскоре ждать и вторую.

Иной раз бывает, что, пропустив при очень торопливом письме какую-нибудь букву, Пушкин затем в следующем слоге или в конце слова компенсирует этот пропуск тем, что пишет лишнюю букву или, вернее, делает несколько лишних штрихов пером. Как будто он бессознательно ощущает необходимость потратить определенное количество штрихов на данное слово, и, пропустив букву, не доделав вначале, он автоматически наверстывает в конце.

Более редок такой случай, когда описка появляется вследствие столкновения в одном и том же моменте двух разных мыслей, из которых одна вытесняет другую.

Пример в том же стихотворении «Французских рифмачей...». Пушкин в словах «Вралям минувших лет», начав первое слово

177

буквой «в», далее пишет «лг» («влг»), а затем уже переправляет на «вралям». Очевидно, во время писания этого слова у него мелькнул другой вариант — «лгунам»...

Яркий образец того же вида описки мы находим в черновике стихотворения «Жил на свете рыцарь бедный». В строфе

<Как> поехал он в Женеву, Он увидел у креста На пути Марию деву Матерь Господа Христа,

написав после многих переработок три первых стиха, он последний стих пишет без помарок «Матерь Г<оспода> гневу». Очевидно, это слово «гневу» застряло у него в голове, как не пригодившаяся рифма («Женеву» — «деву» — «гневу»), см. рис. 17.

Приближается к этому типу описка в следующем за этим четверостишии (см. тот же снимок):

                       заснувъ душою Съ той поры [ужъ до могилы]                                                         ъ Онъ на женщиной не смотрел [ой] И до гроба ни съ одною Молвить слова не хотелъ,

Рис. 17

178

Ее можно объяснить так: написав первый стих — «С той поры уж до могилы» — и начав писать второй — «Он на женщин не смотрел», Пушкин во время писания его решил переделать первый стих, переменить рифму; тут же, вероятно, придумал и третий (т. е. «заснув душою» и «И до гроба ни с одною»), и вот эта мысль о новом созвучии «ою» отразилась в момент писания второго стиха опиской «на женщиной не смотрелой». (Пушкин вообще в черновиках не различал написания «ой» и «ою» в творительном падеже и употреблял их безразлично одно вместо другого.)

Любопытен случай описки, когда в торопливом письме одно слово разрывается на две части: рука уже спешит двигаться вправо для нового слова, а пальцы еще дописывают прежнее слово. Пример в черновике «Полководца» в «Альбоме 1833—1835 гг.» (ПД, № 845):

Всегда остановлюсь пред ним и не свожу С него своих очей.

Здесь конец первого стиха написан так;

И несъ вожу...

Особенно интересен случай подобной же описки в черновике «Золотого петушка» (в том же альбоме). В двустишии

Иль казну, иль чин боярский, Иль коня с конюшни царской

второй стих Пушкин пишет так: «Иль коня съ коню шни»; «царской» совсем не написано. Очевидно, второпях он не дописал первого слова «конюшни» и перешел к следующему, но рука автоматически вместо слова «царской» дописала «заказанное» ей раньше слово «конюшни». Не заметив того, что́ он написал, Пушкин удовлетворился этим, думая, что эти два слова и есть «конюшни царской».

Не буду продолжать перечисления типов буквенных описок. Укажу на еще более опасные для текстолога случаи описок в значках, указывающих вставку или перестановку. Приведу примеры. В стихотворении об актрисе Семеновой («Все так же ль осеняют своды») Пушкин написал:

Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей чудной музы, И славы русской луч угас...,

а затем решил вставить перед последним стихом два новых:

Ужель, навек оставя нас, Она расторгла с Фебом узы.

Эти два стиха он написал: первый ниже стиха «И славы русской луч угас», а второй — над ним; желая показать их правильное место, он поставил цифры: над стихом «Ужель, навек оставя

179

нас» — «1)» и перед стихом «И славы русской луч угас» — тоже знак «1)». Расшифровать композицию, исправить эту описку можно, только учтя весь контекст данного места. (См. рис. 3.)

Другой пример такого ошибочного указания — в стихотворении «Гречанка верная, не плачь, он пал Героем». Третий стих этого стихотворения написан в рукописи так:

Не плачь — не ты ль сама пред первым боем...

затем сверху над «сама» приписано «ему»:

                                     ему Не плачь, не ты ль сама пред первым боем...

— и чтобы показать порядок слов, Пушкин поставил цифры 1 и 2—1 над «сама», а 2 над «пред». Это явная описка, так как эти два слова в таком именно порядке и идут в рукописи, и цифровые обозначения ничего нового не дают. Очевидно, цифру 2 он хотел поставить над словом «ему», чтобы стих получил такой вид:

Не плачь, не ты ль сама ему пред первым боем...¹

Этой описки не понял опубликовавший этот автограф М. Гофман² и дал чтение этого стиха в следующем виде:

Не плачь, не ты ль ему сама пред первым боем...

Случай такой же описки представляет приведенное выше неправильное обозначение вставки вместо замены в начале заметки о Баратынском (1827 год).

Повторяю, я, конечно, не исчерпал всех видов описок, но думаю, что этих примеров достаточно. Текстологу нужно всегда быть наготове встретиться с самой странной опиской; но при этом крайне существенно, чтобы он попытался объяснить себе, как произошла данная описка, иначе ему грозит опасность свое неверное чтение, свое собственное неумение расшифровать трудное слово принять за описку автора.