§ 3. Внутренняя двойственность лингвистики, показанная на примерах

Противоположность двух точек зрения—синхронической и диа­хронической — совершенно абсолютна и не терпит компромисса. Приведем несколько фактов, чтобы показать, в чем состоит это раз­личие и почему оно неустранимо.

Латинское crispus «волнистый, курчавый» оставило в наследство французскому языку корень сгёр-, откуда глаголы crepir «покрывать штукатуркой» и decrepir «отбивать штукатурку». С другой стороны, в какой-то момент из латинского языка во французский было заим­ствовано слово decrepitus «дряхлый» с неясной этимологией, и из него получилось decrepit с тем же значением. Несомненно, в на­стоящее время говорящие связывают между собою un mur decrepi «облупившаяся стена» и un homme decrepit «дряхлый человек», хотя исторически эти два слова ничего общего между собой не име­ют; часто говорят fagade decrepite d’une maison в смысле «облупив­шийся фасад дома». И это есть факт статический, поскольку речь идет об отношении между двумя сосуществующими в языке явления­ми. Для того чтобы он проявился, оказалось необходимым стечение целого ряда обстоятельств из области эволюции: потребовалось, чтобы crisp- стало произноситься сгёр- и чтобы в некий момент из латинского было заимствовано новое слово. Вполне очевидно, что эти диахронические факты не находятся ни в каком отношении с порожденным ими синхроническим фактом; они — явления иного порядка.

Вот еще один пример, имеющий общее значение. В древне­верхненемецком языке множественное число от существительного gast «гость» первоначально имело форму gasti, от существительного hant «рука» — hanti и т. д. Впоследствии это i вызвало умлаут, то есть привело к изменению (в предшествующем слоге) а в е: gasti ->■ gesti, hanti henti. Затем это i утратило свой тембр, откуда gesti -> geste и т. д. В результате ныне мы имеем Gast: Gaste, Hand: Hande; целый разряд слов обнаруживает то же различие между единственным и множественным числом. Аналогичное, в общем, яв­ление произошло и в англосаксонском языке: первоначально было fot «нога», мн. ч. *foti; tof> «зуб», мн. ч. *tof>i; gos «гусь», мн. ч. *gosi и т. д.; затем, в результате первого фонетического изменения — умлаута — *foti превратилось в *feti, а в результате второго фоне­тического изменения — падения конечного i — *feti дало fet; так возникло отношение ед. ч. fot: мн. ч. fet и аналогично toЈ>: tef>, gos:ges (совр. англ. foot:feet, tooth:teeth, goose:geese).

Первоначально, когда говорили gast: gasti, fot: foti, множествен­ное число выражалось простым прибавлением i; Gast: Gaste и fot:fet выявляют иной механизм для выражения множественного числа. Этот механизм неодинаков в обоих случаях: в староанглий­ском — только противопоставление гласных, в немецком — еще и наличие или отсутствие конечного -е, но это различие для нас не­существенно.

Отношение между единственным числом и множественным, об­разованным от него, каковы бы ни были их формы, для каждого? данного момента может быть выражено на горизонтальной оси, а именно

Те же факты (каковы бы они ни были), которые вызвали переход от одной формы к другой, должны, наоборот, быть расположены на вертикальной оси, так что в результате мы получаем

Наш типовой пример порождает целый ряд соображений, непо­средственно относящихся к нашей теме:

1. Диахронические факты вовсе не имеют своей целью выразить другим знаком какую-то определенную значимость в языке: переход gasti в gesti, geste (Gaste) нисколько не связан с множественным числом существительных, так как в tragit ->■ tragt тот же умлаут связан со спряжением. Таким образом, диахронический факт яв­ляется самодовлеющим событием, и те конкретные синхронические последствия, которые могут из него проистекать, ему совершенно чужды.

2. Диахронические факты вовсе не стремятся изменить систему. Здесь отсутствует намерение перейти от одной системы отношений к другой; перемена касается не упорядоченного целого, а только отдельных элементов его.

Здесь мы снова встречаемся с уже высказанным нами принци­пом: система никогда не изменяется непосредственно, сама по себе она неизменна, изменению подвержены только отдельные элементы независимо от связи, которая соединяет их со всей совокупностью. Это можно сравнить с тем, как если бы одна из планет, обращаю­щаяся вокруг Солнца, изменилась в размере и массе: этот изолиро­ванный факт повлек бы за собой общие последствия и нарушил бы равновесие всей солнечной системы в целом. Для выражения мно­жественного числа необходимо противопоставление двух явлений: либо fot: *foti, либо fot: fet; эти два способа в равной мере возмож­ны, и говорящие перешли от одного к другому, как бы и не при­касаясь к ним: не целое было сдвинуто и не одна система поро­дила другую, но один из элементов первой системы изменился, и этого оказалось достаточно для того, чтобы произвести новую систему.

3. Это наблюдение помогает нам понять случайный характер всякого состояния. В противоположность часто встречающемуся ошибочному представлению язык не есть механизм, созданный и приспособленный для выражения понятий. Наоборот, как мы виде­ли, новое состояние, порожденное изменением каких-либо его эле­ментов, вовсе не предназначается для выражения значений, кото­рыми оно оказалось пропитанным. Дано случайное состояние fot: fet, и им воспользовались для выражения различия между единственным и множественным числом. Противопоставление fot: fet служит этому не лучше, чем fot: *foti. Каждый раз, как возникает новое состояние, разум одухотворяет уже данную материю и как бы вдыхает в нее жизнь. Этот взгляд, внушенный нам исторической лингвистикой, не был известен традиционной грамматике, которая свойственными ей методами не могла бы никогда прийти к нему. Равным образом ничего о нем не знает и большинство философов, между тем нет ничего более важного с философской точки зрения, чем эта концепция.

4. Имеют ли факты, принадлежащие к диахроническому ряду, по крайней мере ту же природу, что и факты синхронического ряда? Нет, не имеют, ибо, как мы уже установили, изменения происходят без всякого намерения. Синхронический факт, напротив, всегда об­лечен значением; он всегда апеллирует к двум одновременно су­ществующим членам отношения: множественное число выражается не формой Gaste, а противоположением Gast: Gaste. В диахрониче­ском плане верно как раз обратное: он затрагивает лишь один член отношения и для появления новой формы Gaste надо, чтобы старая форма gasti уступила ей место и исчезла.

Попытка объединить внутри одной дисциплины столь различные по характеру факты представляется фантастическим предприятием. В диахронической перспективе мы имеем дело с явлениями, кото­рые не имеют никакого отношения к системам, хотя и обусловлива­ют их.

Приведем еще несколько примеров, подтверждающих и допол­няющих выводы, извлеченные из первых.

Во французском языке ударение всегда падает на последний слог, если только он не содержит в себе немого е (э). Это факт син­хронический: отношение между совокупностью французских слов и ударением французского слова. Откуда он взялся? Из предшество­вавшего состояния. В латинском-языке система ударения была иная и более сложная: ударение падало на предпоследний слог, если он был долгим; если же он был кратким, то ударение переносилось на третий слог от конца (ср. amicus «друг», но anTma «душа»). Этот за­кон описывает отношения, не имеющие ни малейшей аналогии с законом французского ударения. Тем не менее это то же самое уда­рение — в том смысле, что оно осталось на тех же местах; во фран­цузском слове оно падает всегда на тот слог, который имел его в ла­тинском языке: amtcum -> ami, animam ame. Между тем форму­лы ударения во французском и латинском различны, и это потому, что изменилась форма слов. Как известно, все, что следовало за ударением, либо исчезло, либо свелось к немому е. Вследствие этого изменения слова позиция ударения по отношению к целому слову стала иной; в результате говорящие, сознавая наличие нового от­ношения, стали инстинктивно ставить ударение на последнем слоге даже в заимствованных, унаследованных через письменность словах (facile, consul, ticket, burgfave и т. п.). Ясно, что у говорящих не было намерения изменить систему, сознательного стремления к новой формуле ударения, ибо в словах типа amtcum-»- ami ударение осталось на прежнем слоге; однако тут вмешалась диахро­ния: место >дарения оказалось измененным, хотя к нему никто и не прикасался. Закон ударения, как и все, относящееся к лингвистиче­ской системе, есть соотношение (disposition) членов системы, то есть случайный и невольный результат эволюции.

Приведем еще более разительный пример. В старославянском языке д»т« имеет в творительном падеже единственного числа форму д»т«мь, в именительном падеже множественного числа—л»тл, в родительном падеже множественного числа—д»тъ и т. д.; в этом склонении у каждого падежа свое окончание. Однако славянские «слабые» гласные ь и ъ, восходящие к и.-е. I и й, в конце концов, исчезли; вследствие этого данное существительное, например в рус­ском языке, склоняется так: лето, летом, лета, лет. Равным обра­зом рука,склоняется так: вин. п. ед. ч. руку, им. п. мн. ч. руки, род. п. мн. ч. рук и т. д. Таким образом, здесь в формах лет, рук показа­телем родительного падежа множественного числа является нуль. Итак, оказывается, что материальный знак не является необходи­мым для выражения понятия; язык может ограничиться противо­поставлением чего-либо ничему. Так, в приведенном примере мы узнаем родительный падеж множественного числа рук просто пото­му, что это ни рука, ни руку, ни какая-либо из прочих форм. На пер­вый взгляд кажется странным, что столь специфическое понятие, как понятие родительного падежа множественного числа, стало обозначаться нулем, но это как раз доказывает, что все происхо­дит по чистой случайности. Язык есть механизм, продолжающий функционировать, несмотря на повреждения, которые ему нано­сятся.

Все вышеизложенное подтверждает уже сформулированные нами принципы, которые мы резюмируем здесь следующим образом:

Язык есть система, все части которой могут и должны рассмат­риваться в их синхронической взаимообусловленности.

Изменения никогда не происходят во всей системе в целом, а лишь в том или другом из ее элементов, они могут изучаться только вне ее. Конечно, всякое изменение сказывается в свою очередь на системе, но исходный факт затрагивает лишь одну ее точку; он не находится ни в какой внутренней связи с теми последствиями, ко­торые могут из него проистечь для целого. Это различие по существу между сменяющимися элементами и элементами сосуществующими, между частными фактами и фактами, затрагивающими систему, препятствует изучению тех и других в рамках одной науки.