Особенности сказок м. Е. Салтыкова-Щедрина.

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826-1889 гг.) – великий сатирик, один из самых замечательных писателей второй половины XIX века, автор романов (“Господа Головлёвы”, “Пошехонская старина”), повестей, целых циклов очерков (“Губернские очерки”), рассказов, драматических сцен, невообразимого множества фельетонов и пародий. Его сатирический талант блестяще проявился в “истории одного города”, где он изобразил “жизнь, находящуюся под игом безумия”, и в полной мере воплотился в “Сказках”. Из 32 сказок три были написаны в 60-е годы, после отмены крепостного права (“Повесть о том, как мужик двух генералов прокормил”, “Пропала совесть” и “Дикий помещик”), остальные 29 сказок – в80-е годы, после запрещения журнала “Отечественные записки”, которым Салтыков-Щедрин руководил в течение 16 лет.

К сказкам Салтыков-Щедрин обратился не только потому, что этот жанр был родствен его таланту, и не только потому, что требовалось обходить рогатки цензуры, усилившейся в годы реакции после убийства народовольцами 1 марта 1881 года царя-освободителя Александра II, но в целях просвещения народа в привычной и доступной для него форме. Свою главную жизненную задачу М. Е. Салтыков-Щедрин сформулировал так: “неизменным предметом литературной деятельности всегда был протест против произвола, двоедушия, лганья, хищничества, предательства, пустомыслия и т. д.”.

По своей внешней форме и стилю сказки связаны с традициями устного народного творчества.

Сказка “Дикий помещик” (1869 г.) начинается традиционно: “В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик…. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов”, но тут же в сказку входит злоба дня: “И был тот помещик глупый, читал газету “Весть” (орган реакционно-крепостнической партии); глупость помещика определяется его мировоззрением. Отмена крепостного права вызвала у помещика-мракобеса звериную злобу к крестьянам. В сказочном сюжете помещик обратился к богу, чтоб тот забрал у него крестьян, в реальной же жизни начал так “стараться”, что “извёл” их всех штрафами да притеснениями: “Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут – всё нельзя, да не позволено, да не ваше!” Щедрин использует эзопов язык, т. е. приём иносказания и намёков, чтобы обрисовать глупость помещиков, истребляющих своих же крестьян, пока временно-обязанных, за счёт которых они и благоденствуют, имея “тело рыхлое, белое, рассыпчатое”.

Услышал бог слёзную молитву крестьян, и не стало мужиков на всём пространстве владений глупого помещика: “Куда девался мужик – никто того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся мягкий вихрь и, словно туча чёрная, пронеслась в воздухе посконные мужицкие портки”.

Куда же девались мужики? Щедрин намекает, что, может быть, они были “водворены” в Чебоксары, т. е. в ссылку, за недоимки, а может, бродяжничают по России в поисках работы или нищенствуют – об этом должен был догадаться читатель, понимая намёки эзопова языка.

Используя приёмы эзопова языка, Щедрин даёт уничтожительную характеристику персонажу не от себя, а косвенно, через подставных лиц (в этом случае цензура не могла предъявить автору обвинение в оскорблении властьимущих). Первыми назвали помещика глупым сами крестьяне: “…хоть и глупый у них помещик, а разум дали ему большой” (приём иронии).Далее трижды называют помещика глупым (в народных сказках– приём троекратного повторения) представители других сословий: актёр Садовский с “актёрками”, приглашённый в поместье: “Однако, брат, глупый ты помещик! Кто же тебе, глупому, умываться подаст?”; генералы, которых он вместо “говядинки” угостил печатными пряниками и леденцами: “Однако, брат, глупый же ты помещик! – сказали генералы и, не докончив пульки, разбрелись по домам”; и, наконец, капитан-исправник: “глупый же вы, господин помещик!”

Глупость помещика видна всем, так как в результате его деятельности “на базаре ни куска мяса, ни фунта хлеба купить нельзя”, казна опустела, так как подати платить некому, “распространились в уезде грабежи, разбой и убийства”.

И только глупый помещик стоит на своём, проявляет твёрдость, доказывает господам либералам свою непреклонность, как советует любимая газета “Весть”.

Он, к тому же, предаётся несбыточным мечтам, что без помощи крестьян добьётся процветания своего хозяйства. “Думает, какие он машины из Англии выпишет, чтоб всё паром, паром, а холопского духу чтоб не было.… Думает, каких коров разведёт, что ни кожи, ни мяса, а всё одно молоко, всё молоко!…” Здесь маниловская мечтательность приобретает фантастический, гротесковый характер (гротеск – предельное преувеличение, придающее образу фантастический характер, выводящее образ за пределы вероятного). Мечты его тем нелепее, что помещик самостоятельно не может ни умыться, ни высморкаться, ни ногти подстричь.

И только однажды задумался помещик: “Неужто он в самом деле дурак? Неужто та непреклонность, которую он так лелеял в душе своей, в переводе на обыкновенный язык означает только глупость и безумие?…” – в этой характеристике заключена едкая и язвительная ирония (сарказм).

Гротеск использует Салтыков-Щедрин и в дальнейшем развитии сюжета, показывая постепенное одичание и озверение помещика. Сначала он оброс волосами… ногти у него сделались, как железные… ходил всё больше на четвереньках…. Утратил даже способность произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клик, среднее между свистом, шипением и рявканьем. Но хвоста ещё не приобрёл”. Хищная натура его проявилась в том, как он “словно стрела соскочил с дерева, вцепился в свою добычу, разорвёт её ногтями да так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест”. Так он расправляется с зайцами, но уже нападает и на людей: так, на днях капитана-исправника чуть не задрал. Но вот тут-то окончательный приговор дикому помещику дал его новый друг медведь:

“…только, брат, ты напрасно мужика этого уничтожил!

А почему так?

А потому, что мужика этого есть не в пример способнее было, нежели вашего брата дворянина, И потому скажу тебе прямо: глупый ты помещик, хоть мне и друг!”

Так в сказке нашёл применение приём аллегории, где под маской животных выступают человеческие типы в их бесчеловечных отношениях.

Зоологический элемент привнесён и в изображение крестьян. Когда начальство решило “изловить” и “водворить” мужика, “как нарочно, в это время через губернский город летел отроившийся рой мужиков и осыпал всю базарную площадь. Сейчас эту благодать обрали, посадили в плетушку и послали в уезд”. Крестьянский мир любовно соотносится с пчелиным роем, тем самым подчёркивается трудолюбие крестьян, в противовес паразитизму, хищничеству, неспособности к труду, пустомыслию и никчёмности помещичьего класса.

Как только крестьян вернули помещику, “в то же время на базаре появились и мука, и мясо, и живность всякая, а податей в один день поступило столько, что казначей, увидав такую груду денег, только всплеснул руками от удивления и вскрикнул:

– И откуда вы, шельмы, берёте!!!”