§ 2. Тенденции изменения неравенства

П. А. Сорокин в своей широко известной и неоднократно упоминав­шейся нами работе «Социальная и культурная мобильность» провел тщательное и кропотливое исследование множества самых разнооб­разных статистических данных с целью выявления исторических за кономерностей флуктуаций (колебаний) неравенства в распределении различных благ (прежде всего — экономических, но также и власт­ных) между членами общества на протяжении нескольких тысяче­летий. Результат был несколько неожиданным: никаких отчетливо выраженных тенденций выявить не удалось. Периоды нарастания не­равенства сопровождались сглаживанием его, а затем неравенство вновь нарастало. Единственной кривой, которой удавалось апирокси мировать исследуемые тренды, оказалась синусоида.

Это не означает, однако, что такого рода тенденции невозможно выявить на протяжении исторических периодов, сравнимых с жизнью нескольких, а тем более одного-двух поколений. Напомним, что, по Сорокину, мерой неравенства в различных обществах можно считать два параметра:

1. высоту стратификации, под которой понимают социальную ди­станцию между самым высоким и самым низким статусами дан­ного конкретного общества;

2. профиль стратификации, который показывает соотношение чис­ленности мест (социальных позиций) в социальной структуре общества по мере повышения статуса.

Многочисленные эмпирические исследования выявляют следую­щие исторические тенденции. Чем выше уровень развития общества, тем ниже высота стратификации, и наоборот.

Наибольший уровень высоты стратификации — то есть социальной дистанции, отделяющей наивысшие уровни социальных позиций в данном обществе от са­мых низких, — отмечаются в наиболее отсталых обществах.

И наоборот — чем выше уровень развития общества в целом, тем меньше размеры высоты стратификации. Другими словами, в отсталых обществах социальные верхи от социальных низов отделяет пропасть непро­ходимых размеров, в то время как в продвинутых обществах представители низших слоев могут относиться к своей элите если не как к равным, то и не так, как к недостижимым «богам», т. е. достаточно спокойно.

Если сравнивать уровни неравенства по такому, например, эмпирически измеряемому параметру, как децильный коэффициент', то можно было бы, применительно к российскому обществу, убедиться в следую­щем. Если в начале и середине 80-х годов XX века (на «излете» советского общества) децильный коэффициент колебался между 3 и 4, то во второй половине 90-х он установился на уровне 18-20.

Существует устойчивое мнение, что стремительное нарастание не­равенства в российском обществе — это результат рыночных реформ 90-х годов. Однако наши собственные исследования показывают, что данная проблема возникла значительно раньше. Еще в советские времена мы попытались отследить тенденцию изменения неравенства, выраженного в объемах вкладов в сбережениях в так называемых го­сударственных сберкассах (возможности разместить свои свободные денежные средства в других банках в те времена просто не было) представителями различных социальных страт³. Воспользовавшись данными ежегодных отчетов Горьковского областного управления гострудсберкасс, мы обратили особое внимание на категорию вкладчи­ков, у которых остаток вклада на начало года превышал 5 тысяч руб­лей. Напомним, что для того периода это была весьма солидная сумма, составлявшая стоимость легкового автомобиля — символа богатства по тем временам. Учитывая, что в сберкассах хранились свободные деньги, имеется немало оснований полагать, что они составляли лишь верхушку айсберга общего объема имущества, принадлежавшего этим вкладчикам.

На графике (рис. 6) отражена динамика изменений с 1971 по 1986 го­лы двух показателей — числа вкладов размером более 5 тыс. рублей (нижняя кривая) и удельного веса принадлежащего им объема вкла­дов в общем объеме вкладов населения области (верхняя кривая). Мы видим, что всего за 16 лет выросли оба эти показателя, однако вырос­ли несопоставимо. Бросается в глаза быстрый рост удельного веса об­щей суммы вкладов на фоне более медленного увеличения удельно­го веса численности их владельцев. Так, в 1986 году менее чем на 4 % сберкнижек лежало более четверти всех помещенных в сберкассах де­нег. В то же время около 60% вкладчиков делили между собой менее пятой части этой общей суммы.

На основе выявленных за шестнадцать лет тенденций мы попыта­лись дать определенный прогноз с помощью экстраполяции данных, приведенных на графике (рис. 6): «Если предположить, что сохранят­ся даже средние (а не максимальные, как в последние пять лет) темпы упомянутого процесса, то к 2000 году в Горьковской области немно­гим более 7 % вкладчиков будут владеть почти половиной сбереже­ний» ⁴.

Мы не могли предвидеть событий российской истории, последовавших через три года после опубликования этих материалов, рав­но как и того, что Горьковская область вновь станет Нижегородской Однако думается, что если мы и ошиблись, то ненамного, и скорее — в сторону увеличения. Сегодня половиной сбережений владеют не 7 % вкладчиков, а гораздо меньше. Впрочем, год спустя после опублико­вания этих материалов нам попались на глаза данные, согласно кото­рым в Москве и Риге половина вкладов в сберкассах принадлежала не семи, а всего лишь трем процентам вкладчиков. Это более высокий уровень неравенства, чем, например, в современной Великобритании, где «один процент населения держит в своих руках четверть личной собственности в стране, пять процентов владеют половиной ее...»

Профиль стратификации, т. е. его форма, также отражает уровень неравенства в данном обществе, хотя и несколько иначе. Так, по мере нарастания этого уровня профиль становится все более «заостренным», по мере снижения уровня неравенства он «уплощается». В болышинстве традиционных обществ, где уровень неравенства чрезвычай­но высок (что находит свое выражение также в непомерно большой высоте стратификации), профиль стратификации принимает форму пирамиды (или, по Сорокину, конуса) с крутыми склонами (рис. 7, а). Для современных продвинутых обществ эта форма приближается к ромбовидной (рис. 7, б). Как видим, в пирамидальном профиле по мере приближения к дну численность слоев возрастает. В ромбовид­ном же наиболее многочисленным является средний слой, а «придон­ная» страта уступает ему в размерах⁵.

Конечно, пирамидальный и ромбический профили стратифика­ции — это скорее «идеальные типы», реальные же стратификацион­ные профили продвинутых обществ выглядят несколько иначе. Российский исследователь Н. Е. Тихонова приводит в своей работе⁶профиль социальной структуры, типичный для 17 стран Европы и Се­верной Америки, построенный по 10-позиционной шкале, который практически близок к ромбическому (рис. 8).

Н. Е. Тихонова указывает также на то, что «социальная структура России в 1992 году, несмотря на начало рыночных реформ, также в це­лом воспроизводила тогда общий для всех обследованных стран тип социальной структуры»⁷ (рис. 9). В целом эта форма социального

Рис. 6. Динамика изменений самых крупных вкладов и их доли в общей сумме сбережений населения Горьковской области с 1971 по 1986 годы

профиля соответствовала «нормальной»⁸. Конечно, «донная» часть профиля стратификации 1992 года немного «проседает» в сравнении < профилем продвинутых обществ. Это свидетельствует о том, что удельный вес низших слоев был тогда в России несколько выше в срав­нении с продвинутыми обществами.

Ситуация заметно изменилась после дефолта, объявленного прави­тельством С. В. Кириенко в августе 1998 года (рис. 10). Мы видим, что профиль стратификации заметно «просел», приближаясь к конусу, н большей степени характерному для традиционных обществ. «Кры­лья», в которых локализовался средний класс, «как бы опустились, н те слои населения, которые относили себя раньше к среднему классу, перешли в состав низших слоев. В результате основной характерной особенностью вновь возникшего типа социальной структуры стала «приниженность» социальных статусов основной массы россиян»⁹.

Есть основания считать, что отраженные на этих диаграммах реальные социальные процессы, имевшие место в течение последнего десяти­летия отечественной истории, подтверждают тезис П. А. Сорокина от­носительно флуктуаций неравенства в распределении экономических благ.