1.1.6. Соотношение теории и опыта. Психологические аспекты

Взгляды автора, если и не являются вполне идеалистическими, то граничат с идеализмом.

(Из постановления идеологической комиссии, УПИ, 1973г.)

В философии обычно считается, что эксперимент - критерий истинности теории; если появляются новые опытные данные, противоречащие теории, то её пересматривают. Но в действительности в споре теории или идеологии с новыми данными теория оказывается здесь намного сильнее, чем обычно представляют. Во многих случаях после столкновения с теоретиками экспериментатор либо бросал обсуждаемые исследования, либо десятилетиями перепроверял и уточнял свои результаты без видимого прогресса. К счастью, многие экспериментаторы не сознавали мировоззренческого значения своих данных и их противоречия с традиционной моделью, не консультировались с теоретиками, а получали новые и новые данные; поэтому мы имеем сейчас обширный экспериментальный материал, накопленный во многом в прикладных или технологических работах, менее связанных с традиционной теорией. Опытные данные, или аргументы, противоречащие господствующей идеологии, обычно просто не доходят до сознания. С этим столкнулся, например, А.И. Солженицын (на примерах из социологии): "Это совершенно определённо, что не всё, входящее в наши уши, вступает дальше в сознание - слишком неподходящее к нашему настроению теряется то ли в ушах, то ли дальше". Вероятно, неподходящее к нашему настроению или не согласующееся с нашей идеологией, теряется не в ушах и не в глазах, при зрительных восприятиях, а "дальше" - в анализаторах восприятий. В каждом новом восприятии мы узнаем и осознаем прежде всего знакомые элементы и комплексы. Реализуется принцип: "вижу то, что знаю". Это напоминает известный психологический эксперимент: на один лист фотобумаги отпечатывают несколько портретов; каждый испытуемый видит на такой фотографии лишь одного человека, наиболее ему знакомого. Мы настолько "пропитаны" традиционной идеологией, что в каждом массиве данных узнаем обычно лишь то, что соответствует этой идеологии. То, что ей противоречит, или не осознается, или воспринимается как не связанное с нею. Не вызывают удивления и публикуются без комментариев, например, следующие опытные факты: от жидкой пленки получается лауэграмма практически такая же, как от весьма правильного монокристалла; компьютерный эксперимент дает для вязкости и текучести металла около абсолютного нуля почти такие же значения, как у воды; межфазные границы изменяют прочность или вязкость вещества на расстояниях, например, в 10⁴ раз превосходящих радиус дальнодействия химических связей, и др. Смысл таких фактов просто не воспринимается исследователями, в сознании которых доминирует традиционная теория. Лишь в более прикладных или технологических работах, отстоящих дальше от молекулярной теории и испытывающих меньшее ее влияние, подобные факты осознаются более отчетливо; здесь сравнительно свободно обсуждается и "дальний порядок в жидкостях", "полиморфизм жидкостей", дальнодействия в жидких и твердых пленках и др. Известны случаи, когда автор таких работ добивался обсуждения на семинаре теоретиков, подвергался там резкой критике и "исправлялся" - тоже переставал отчетливо осознавать упоминавшиеся факты и писать о них. В других случаях такие данные "отвергаются" с той или иной аргументацией. Если, например, металлургический эксперимент даёт результат, противоречащий традиционной теории, то нередко считается, что это просто грязный эксперимент, подлежащий перепроверке, уточнениям или же, в крайнем случае, иному истолкованию. Если что-то "слишком неподходящее к нашему настроению" не теряется "в ушах", но проникает все же в сознание, то мы готовы выполнить значительную работу, чтобы обосновать, так или иначе, незначительность или неверность этих новых фактов и тем самым предохранить устоявшееся мировоззрение от болезненной коренной ломки. Подобные психологические защитные механизмы, предохраняющие идеологию, приводят к тому, что идеологии мало поддаются постепенным эволюционным изменениям; для них более характерно длительное существование в почти неизменном виде, а затем относительно быстрая драматическая ломка, которая наступает, если накапливается достаточно большая "критическая масса" противостоящих фактов и идей. Можно предполагать, что и обсуждаемая традиционная идеология молекулярной теории (представление об атомах-шариках, связанных лишь притяжением и отталкиванием) вскоре претерпит подобную быструю ломку. Другой вариант состоит в том, что накопившиеся противоречия окажутся недостаточными, и эта идеология останется практически неизменной; но этот вариант представляется сейчас уже маловероятным. Широко известно, насколько трудно протекал кризис идеологии, сопровождавший переход от классической механики к квантовой в начале века. Было построено много "полуквантовых" или отчасти квантовых концепций с целью хотя бы уменьшить область ломки представлений. Менее известно, что сама ньютоновская классическая механика утверждалась в свое время также через трудную ломку идеологии и была окончательно принята "лишь после того, как ушло целое поколение людей, державшихся до старости заблуждений Декарта" [1]. Исследователи, обобщающие опытные данные с позиций современной теории, нередко ощущают ее недостаточность; становится ясно, что огромное разнообразие поведений вещества невозможно свести к одним лишь особенностям притяжений-отталкиваний атомов-шариков или к разнообразию параметров парных потенциалов. Однако эти "предчувствия" обычно не развиваются в разработанную концепцию, так как это "ведет к слишком далеко идущим выводам"; нередко все заканчивается ссылкой на ту же направленность-ковалентность связи. Когда затрагивается идеология и глубокие мировоззренческие убеждения, изменяется сам характер дискуссии; она становится " похожа на спор приверженцев двух враждующих религий"; дискуссия становится ожесточенной, драматической или комической, курьезной, и нередко "зацикливается" на первых же вступительных положениях; не удается даже четко обозначить пункты расхождения и позиции сторон. Видимо, в подобных случаях причины разногласий сторон лежат в установках их "коллективного бессознательного", и до них не удается "докопаться", разбирая логические доводы сознания. Нередко участник спора сам не может понять - почему ему столь неприятна позиция противной стороны? Даже если исчерпывающе разобраны, казалось бы, все аргументы и все пункты расхождений, он заканчивает дискуссию тем, что "все-таки я всему этому не особенно верю ...". Чтобы отличить "антагонистическую" дискуссию, затрагивающую глубинные основы мировоззрения, от обычной рабочей дискуссии в порядке сотрудничества, нужно, как правило, участвовать в ней или хотя бы присутствовать при ней; определить это различие по публикациям часто не удается. Психологическое восприятие кризиса или ломки идеологии весьма подробно и глубоко исследовано применительно к социальной идеологии и к социальным революциям. Здесь психология такой ломки осмысливается и переживается не только мыслителями, философами, но и всем общественным сознанием, писателями, представителями других искусств. Очень много материалов по осмыслению кризиса социальной идеологии накоплено в нашей стране. Для анализа такого кризиса в обсуждаемой концепции затвердевания неожиданно оказались весьма полезными сопоставления с социальными кризисами. Приведем описание психологического восприятия кризиса в социологии из [40]: "... можно предложить сколько угодно курьезов, почитавшихся недавно святынями ... Я очень долго иронизировал над подобными откровениями, пока однажды не понял: все это чересчур абсурдно, чтобы оказаться всего только заблуждением. Такой поразительной слепотой, таким пренебрежением к здравому смыслу могут обладать лишь концепции, в основе своей научные... Опыт зряч, теория принципиально слепа; теория не обобщение фактов (хотя они для нее и подспорье), а логическое развитие аксиоматических исходных посылок ,чем упрямей, бескомпромиссней теория, тем к более ошибочным выводам способна она вести". Можно привести также строки Есенина: "Стыдно мне, что я в бога верил, горько мне, что не верю теперь." Изменения в одном или нескольких исходных пунктах идеологии приводят к новому пониманию очень многих вопросов, в том числе и очень далеких, казалось бы, от измененных основ идеологии. В нашей стране многое из того, что написано до 1985 г., сейчас воспринимается как курьез, читать который "неловко или стыдно". В качестве примера можно привести известное высказывание "у нас нет секса" из телевизионной дискуссии времен гласности. Одна из задач книги - показать, что и обсуждаемая идеология классических атомов-шариков также привела к искажениям в понимании очень многих и разнообразных вопросов, затрагивающих стабильность атомарных структур; при этом нередко такой вопрос представляется не связанным с представлением об атомах-шариках, далеким от этого представления. После осознания недостаточности этой идеологии многие подходы также воспринимаются как курьезы. Интересно, что дискуссии по кризису в теории затвердевания нередко шли практически в тех же терминах, как и анализ грандиозной ломки социальной идеологии в 80-х годах. Так, на первых стадиях процессов там и там почти одинаковыми выражениями призывают развивать лишь "конструктивную", "созидательную" критику, указывают на бессмысленность и неэтичность "голого разрушительства"; призывают "не оригинальничать", "выполнить лучше полезную работу - дать корректное описание какой-нибудь сложной изотермы или политермы"; почти одинаково не замечаются, обходятся "неудобные" факты; выявлявшиеся противоречия долго стремятся преодолеть путем "усовершенствования" или "улучшения" старой идеологии, вводя отдельные поправки и новые толкования; потом появляются сначала отдельные личности, а затем и "движения", осознающие, что уже легче идти вперед, чем вернуться назад, к прежней ясности; легче построить радикально новую модель, адекватную действительности, чем подновлять и "латать" разваливающуюся старую. Уже после ломки там и там одинаково высказываются мнения, что "в сущности, ничего не изменилось", и т.д. Если встречаются "голые" факты, противоречащие сложившейся идеологии, исследователь встает перед выбором: как-то обойти эти факты, или же их признать и, соответственно, признать неверность идеологии и остаться без нее. Но второй вариант (остаться без идеологии) настолько неприемлем и ведет к такому дискомфорту, что исследователь предпочитает либо не замечать неудобные факты, либо даже как-то "опровергнуть" их. Эти факты могут быть приняты и осмыслены только в том случае, если они предлагаются совместно с новой продуктивной и достаточно стройной идеологией. Если же предлагаемая новая идеология привлекательна, то ее принимают даже и вопреки каким-то данным; говорят, что с нею, конечно, можно было бы поспорить в ряде пунктов, но спорить в данном случае не хочется. Здесь снова проявляется тот факт, что в споре теории с фактами теория значительно сильнее, чем это обычно представляют. Мировоззренческие основы представлений исследователя складываются в течение всей его жизни и работы, и их ломка часто оказывается весьма болезненным и трудным процессом. Существуют психологические защитные или охранные механизмы, оберегающие идеологию; говорят, что убежденному исследователю изменить мировоззрение не легче, чем глубоко верующему перейти в другую религию. Нередко "виновным" в противоречиях считается математический аппарат теории. Психологически легче примириться с несовершенством вычислений, чем сомневаться в физических основах теории. Обширные массивы данных "отвергаются", например, со следующей аргументацией: "Все доказательства настолько достоверны, что, хотя опыт и показал бы обратное, мы вынуждены верить больше нашему разуму, чем нежели нашим чувствам" (Декарт, [1]). Конечно, ещё легче не верить чужим чувствам - опытным данным других авторов, например, о структурных перестройках в расплаве. Если всё же такие данные оказываются убедительными, то нередко строятся специальные теории с целью согласовать эти данные с существующей идеологией хотя бы ценой тех или иных натяжек. В настоящее время в кинетической теории расплавов большая часть теоретической работы выполняется, по нашему мнению, именно в этих целях - сгладить выявляющиеся противоречия. Психология научного исследования такова, что каждое утверждение повторяется в литературе не больше определенного количества раз, после чего данное положение становится "общеизвестным", "самоочевидным", или "школьным", не требующим не только обоснования, но и упоминания; данное положение входит в идеологические основы теории, приобретает характер негласной традиции, становится "интимным убеждением" или "коллективным бессознательным" данного круга исследователей. Такое утверждение входит в число тех положений, "которые заимствуются авторами друг у друга до тех пор, пока не станут общеизвестными". Вера в традиционную молекулярную модель вещества стала таким "коллективным бессознательным" очень давно, причем задолго до того, как стала возможна ее надежная проверка. Если новые факты приходят в противоречие с теорией вследствие таких "общеизвестных" положений, то истинную причину противоречия весьма трудно осознать именно потому, что данные "интуитивные представления" не называются, но лишь подразумеваются, они хранятся не в сознании, но глубоко в "бессознательном" исследователя. Чтобы избежать ломки таких представлений, исследователь "инстинктивно" не замечает резких противоречий или готов проделать большую теоретическую работу, чтобы истолковать новые факты на основе старых представлений, хотя бы ценой грубых приближений. Вообще идеология осознается преимущественно лишь в процессе ее ломки; глубоко укоренившаяся идеология в отсутствие конкурентов остается обычно неосознанной. По выражению Гумилева Л.Н., рыбы не знают, что они живут в воде; они начинают осознавать это лишь тогда, когда их вытащат на берег. Новые факты, противоречащие господствующей идеологии, сами по себе обычно не могут её поколебать, сколько бы их ни было собрано; идеологию может потеснить лишь достаточно разработанная другая, конкурирующая идеология или теория. Опытный факт, результат эксперимента, который сам по себе "бессилен" против господствующей идеологии, приобретает силу, если он становится судьёй двух конкурентоспособных теорий. Так, "революция в физике" произошла, а квантовая теория возникла, как известно, при описании спектра излучения черного тела, при объяснении конечности его энергии, а также при истолковании устойчивости атома; однако большая часть этих фактов была известна задолго до "революции", но их противоречие с классической теорией не привлекало внимания. Но лишь когда появились некоторые намётки новой теории, эти факты стали восприниматься, по известному выражению Томсона, как "облачки на горизонте" классической механики. И, наконец, после появления полноценной квантовой теории те же самые факты воспринимаются уже как "катастрофы классической физики" [1]. Конечно, задолго до "революции в физике" было вполне ясно, что атомы устойчивы, а энергия излучения конечна. Но тогда эти совершенно тривиальные факты просто не обсуждались; их обходили, так как их смысл нельзя было выяснить в рамках классической физики. Отметим, что в данной книге также нередко приходится обсуждать совершенно тривиальные факты, давно внесенные в общеизвестные справочники, например, масштабный фактор прочности. Это приходится делать потому, что при современном состоянии теории не мог быть выяснен смысл подобных фактов с позиций молекулярной модели, в данном случае - существование межатомных дальнодействий на расстояниях порядка "коллоидного параметра". Совершенно тривиально, при беспристрастном рассмотрении, и "жидкостное" поведение вещества в компьютерных моделях при любых температурах, вплоть до Т  0. На конференциях по структуре и свойствам расплавов, где отсутствие затвердевания регулярно обсуждается уже более 20 лет, в настоящее время такие результаты уже не "отвергаются с порога", как раньше; вывод об отсутствии затвердевания нередко уже не встречает возражений, а данные лабораторных экспериментов, противоречащие традиционной теории, часто воспринимаются как "действительно несколько странные" или "не вполне понятные". Видимо, это соответствует достижению второй стадии, то есть признанию "облачков на горизонте" традиционной теории.