2. Акты познания эмпирической психологии тоже обнаружи-

вают свою двойственную природу, поскольку они протекают соз-

нательно. Психология явно различает в них два этажа: акты поз-

нания и сознание этих актов.

Особенно любопытны результаты утонченнейшего самонаблюде-

ния вюрцбургской школы, этой чистой «психологии психологов»,

в указанном направлении. Один из выводов этих исследований уста-

навливает ненаблюдаемость самого мыслительного акта, который

ускользает от восприятия. Самонаблюдение здесь исчерпывает себя.

Мы на самом дне сознания. Парадоксальный вывод, который на-

прашивается сам собой, — некоторая бессознательность актов мысли.

Замечаемые при этом, находимые нами в нашем сознании элементы

скорее представляют собой суррогаты мысли, нежели ее существо:

это всякие обрывки, клочки, пена.

Опытным путем удалось доказать, говорит по этому поводу

О. Кюльпе 11 (1916), что наше «я» нельзя отделить от нас. Невоз-

можно мыслить — мыслить, отдаваясь вполне мыслям и погружа-

ясь в них, и в то же время наблюдать эти мысли. Такое разделение

психики невозможно довести до конца. Это и означает, что сознание

нельзя направить на себя, что оно является вторичным моментом.

Нельзя мыслить свою мысль, уловить самый механизм сознатель-

ности — именно потому, что он не есть рефлекс, т. е. не может быть

объектом переживания, раздражителем нового рефлекса, а есть пе-

редаточный механизм между системами рефлексов. Но как только

мысль окончена, т. е. замкнулся рефлекс, можно его сознательно

наблюдать: «Сначала одно, потом другое», — как говорит Кюльпе.

М. Б. Кроль по этому поводу в одной из статей (1922) говорит,

что новые явления, открытые вюрцбургскими исследованиями в

высших процессах сознания, удивительно напоминают павловские

условные рефлексы. Самопроизвольность мысли, нахождение ее в

готовом виде, сложные чувствования деятельности, поисков и пр.

говорят, конечно, об этом. Невозможность ее наблюдения говорит

в пользу тех механизмов, которые намечаются здесь.

3. Наконец, воля всего лучше и проще вскрывает такую именно

95

сущность своей сознательности. Предварительное наличие в созна-

нии двигательных представлений (т. е. вторичных реакций от дви-

жения органов) поясняет, в чем здесь дело. Всякое движение пер-

вый раз должно совершиться бессознательно. Затем его кинестезия

(т. е. вторичная реакция) делается основой его сознательности

(Г. Мюнстерберг 12, 1914; Г. Эббингауз, 1912). Сознательность воли

и дает иллюзию двух моментов: я подумал, и я сделал. И здесь,

действительно, в наличии две реакции, только в обратном порядке:

сперва вторичная, потом основная, первая. Иногда процесс ос-

ложняется, и учение о волевом акте и его механизме, осложненном

мотивами, т. е. столкновением нескольких вторичных реакций, тоже

всецело согласуется с развитыми выше мыслями.

Но едва ли не самое важное, что в свете этих мыслей разъясня-

ется развитие сознания с момента рождения, происхождение его

из опыта, его вторичность и, следовательно, психологическая обус-

ловленность средой. Бытие определяет сознание — этот закон впер-

вые здесь может, при известной разработке, получить точный пси-

хологический смысл и обнаружить самый механизм этой определяе-

мости.

6

У человека легко выделяется одна группа рефлексов, которую

правильно было бы назвать обратимыми. Это рефлексы на раздра-

жители, которые, в свою очередь, могут быть созданы человеком.

Слово услышанное — раздражитель, слово произнесенное — реф-

лекс, создающий тот же раздражитель. Здесь рефлекс обратим, по-

тому что раздражитель может становиться реакцией, и наоборот.

Эти обратимые рефлексы, создающие основу для социального пове-

дения, служат коллективной координации поведения. Из всей

массы раздражителей для меня ясно выделяется одна группа, группа

раздражителей социальных, исходящих от людей. Выделяется тем,

что я сам могу воссоздать эти же раздражители; тем, что очень рано

они делаются для меня обратимыми и, следовательно, иным образом

определяют мое поведение, чем все прочие. Они уподобляют меня

другим, делают мои акты тождественными с собой. В широком

смысле слова, в речи и лежит источник социального поведения

и сознания.

Чрезвычайно важно хоть на лету установить здесь ту мысль, что,

если это действительно так, значит, механизм социального поведе-

ния и механизм сознания один и тот же. Речь и есть система «реф-

лексов социального контакта» (А. Б. Залкинд, 1924), с одной сто-

роны, а с другой — система рефлексов сознания по преимуществу,

т. е. аппарат отражения других систем.

Здесь же лежит корень вопроса о чужом «я», о познании чужой

психики. Механизм познания себя (самосознание) и познания дру-

96

гих один и тот же. Обычные учения о познании чужой психики

либо прямо признают ее непознаваемость (А. И. Введенский 13,

1917), либо в тех или других гипотезах стремятся построить прав-

доподобный механизм, сущность которого и в теории чувствования,

и в теории аналогий одна и та же: мы познаем других постольку,

поскольку мы познаем себя; познавая чужой гнев, я воспроизвожу

свой собственный.

На самом деле было бы правильнее сказать как раз наоборот.

Мы сознаем себя, потому что мы сознаем других, и тем же самым спо-

собом, каким мы сознаем других, потому что мы сами в отношении

себя являемся тем же самым, чем другие в отношении нас. Я сознаю

себя только постольку, поскольку я являюсь сам для себя другим,

т. е. поскольку я собственные рефлексы могу вновь воспринимать

как новые раздражители. Между тем, что я могу повторить вслух

сказанное молча слово, и тем, что я могу повторить сказанное

другим слово, — по существу нет никакой разницы, как нет прин-

ципиального различия ив механизмах: и то, и другое обратимый

рефлекс — раздражитель.

Поэтому следствием принятия предлагаемой гипотезы будет не-

посредственно из нее вытекающее социологизирование всего соз-

нания, признание того, что социальному моменту в сознании при-

надлежит временное и фактическое первенство. Индивидуальный

момент конструируется как производный и вторичный, на основе

социального и по точному его образцу. Отсюда двойственность соз-

нания: представление о двойнике — самое близкое к действитель-

ности представление о сознании. Это близко к тому расчленению

личности на «я» и «оно», которое аналитически вскрывает З. Фрейд.

По отношению к «оно» «я» подобно всаднику, говорит он, который

должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только раз-

ницей, что всадник пытается совершить это собственными силами,

«я» же — силами заимствованными. Это сравнение может быть

продолжено. Как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью,

часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так и «я»

превращает обыкновенно волю «оно» в действие, как будто бы это

было его собственной волей (З. Фрейд, 1924б).

Прекрасным подтверждением этой мысли о тождестве механиз-

мов сознания и социального контакта и о том, что сознание есть

как бы социальный контакт с самим собой, может служить выработка

сознательности речи у глухонемых, отчасти развитие осязательных

реакций у слепых. Речь у глухонемых обычно не развивается и засты-

вает на стадии рефлекторного крика не потому, что у них поражены

центры речи, а потому, что из-за отсутствия слуха парализуется

возможность обратимости речевого рефлекса. Речь не возвращается

как раздражитель на самого же говорящего. Поэтому она бессозна-

тельна и несоциальна. Обычно глухонемые ограничиваются услов-

ным языком жестов, который приобщает их к узкому кругу социаль-

97

ного опыта других глухонемых и развивает у них сознательность

благодаря тому, что через глаз эти рефлексы возвращаются на самого

немого.

Воспитание глухонемого с психологической стороны в том и

заключается, чтобы восстановить или компенсировать нарушенный

механизм обратимости рефлексов. Немые научаются говорить,

считывая с губ говорящего его произносительные движения, и на-

учаются говорить сами, пользуясь вторичными кинестетическими

раздражениями, возникающими при речедвигательных реакциях.

Самое замечательное, что сознательность речи и социальный опыт

возникают одновременно и совершенно параллельно. Это как бы

специально оборудованный природный эксперимент, подтверждаю-

щий основной тезис нашей статьи. В отдельной работе я надеюсь

показать это яснее и полнее. Глухонемой научается сознавать себя

и свои движения в той же мере, в какой он научается сознавать

других. Тождество обоих механизмов здесь разительно ясно и почти

очевидно.

Теперь мы можем воссоединить те члены формулы человеческого

поведения, которые записаны в одном из предыдущих разделов.

Исторический и социальный опыт, очевидно, не представляют из

себя чего-либо психологически различного, так как они в действи-

тельности не могут быть разделены и даны всегда вместе. Соединим

их знаком +. Механизм их совершенно тот же, как я стремился по-

казать, что и механизм сознания, потому что и сознание следует

рассматривать как частный случай социального опыта. Поэтому

обе эти части легко обозначить тем же индексом удвоенного опыта.

7

Мне представляется чрезвычайно важным и существенным в за-

ключение этого очерка указать на то совпадение в выводах, которое

существует между развитыми здесь мыслями и тем анализом созна-

ния, который сделан У. Джемсом. Мысли, исходящие из совершенно

различных областей, шедшие совершенно разными путями, привели

к тому же взгляду, который в умозрительном анализе дан Джемсом.

В этом видится мне некоторое частичное подтверждение моих мыс-

лей. Еще в «Психологии» (1911) он заявил, что существование состо-

яний сознания как таковых не есть вполне доказанный факт, но

скорее глубоко укоренившийся предрассудок. Именно данные его

блестящего самонаблюдения убедили его в этом.

«Всякий раз, как я делаю попытку подметить в моем мышлении, —

говорит он, — активность как таковую, я наталкиваюсь непремен-

но на чисто физический акт, на какое-нибудь впечатление, идущее

от головы, бровей, горла и носа». И в статье «Существует ли созна-

ние» (1913) он разъяснил, что вся разница между сознанием и миром

(между рефлексом на рефлекс и рефлексом на раздражитель) толь-

98

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

ко в контексте явлений. В контексте раздражителей — это мир, в

контексте моих рефлексов — это сознание. Сознание есть только

рефлекс рефлексов.

Таким образом, сознания как определенной категории, как осо-

бого способа бытия не оказывается. Оно оказывается очень сложной

структурой поведения, в частности удвоения поведения, как это

и говорится применительно к труду в словах, взятых эпиграфом.

«Что касается меня, то я убежден, — говорит Джемс— что во мне

поток мышления... лишь легкомысленное название для того, что

при ближайшем рассмотрении оказывается в сущности потоком

дыхания. «Я мыслю», которое, по Канту, должно сопровождать все

мои объекты, не что иное, как «я дышу», сопровождающее их на

самом деле... Мысли... сделаны из той же материи, что и вещи»

(1913, с. 126).

В этом очерке только бегло и на лету намечены некоторые мысли

самого предварительного характера. Однако мне кажется, что о

этого именно и должна начинаться работа по изучению сознания.

Наука наша находится сейчас в таком состоянии, что она еще очень

далека от заключительной формулы геометрической теоремы, вен-

чающей последний аргумент,— что и требовалось доказать. Нам

сейчас еще важно наметить, что же именно требуется доказать, а

потом браться за доказательство; сперва составить задачу, а потом

решать ее *.

Вот этой формулировке задачи и должен посильно послужить

настоящий очерк.

* Настоящая статья была уже в корректуре, когда я ознакомился с некоторыми

работами по этому вопросу, принадлежащими психологам-бихевиористам. Про-

блема сознания ставится и решается этими авторами близко к развитым здесь

мыслям, как проблема отношения между реакциями (ср. «вербализованное по-

ведение»).

99

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ к. КОФФКИ

«САМОНАБЛЮДЕНИЕ

И МЕТОД ПСИХОЛОГИИ»

Вместо предисловия 1

Помещая в настоящем сборнике статью К. Коффки «Самонаблюде-

ние и метод психологии», редакция руководствовалась тем сообра-

жением, что правильная ориентировка в современных психологиче-

ских течениях есть необходимое условие для построения системы

марксистской психологии. Наука и ее развитие давно вышли из

того состояния, когда возможна была относительно независимая

замкнутая разработка ее проблем в каждой отдельной стране. Нет

большей ошибки в понимании современного кризиса в психологии,

как ограничение его пределами и границами русской научной мысли.

Так изображают дело представители нашей эмпирической психоло-

гии: послушать их — на Западе все незыблемо и спокойно в психо-

логии, как в «минералогии, физике и химии», а у нас марксисты ни

с того ни с сего затеяли реформу науки. Еще раз повторяем: нельзя

представить в более ложном и извращенном свете истинное положе-

ние вещей.

Самое начало русского кризиса ознаменовалось ориентацией

на американский воинствующий бихевиоризм. Для начала это было

верно. Необходимо было завоевать объективные позиции в психо-

логии и вырваться из плена спиритуалистического и идеалистиче-

ского субъективизма. Но уже сейчас всем видно, что марксистской

психологии только до известного пункта идти по пути с американ-

ским бихевиоризмом и русской рефлексологией. Возникает необ-

ходимость размежеваться с попутчиками, наметить свои пути.

Вчерашние союзники в общей войне против субъективизма и

эмпиризма, они, возможно, завтра окажутся нашими врагами —

в борьбе за утверждение принципиальных основ социальной пси-

хологии общественного человека, за освобождение психологии

человека из биологического пленения и за возвращение ей значения

самостоятельной науки, а не одной из глав сравнительной психо-

логии. Иначе говоря, как только мы перейдем к построению пси-

хологии как науки о поведении социального человека, а не высшего

млекопитающего, так сейчас же ясно наметится линия расхождения

со вчерашними союзниками.

Борьба углубляется и переходит в новую фазу. Необходимо

помнить (для того чтобы руководить ею и рассчитать каждый ход),

100

что борьба развивается не на фоне идиллического и мирного ланд-

шафта «научного» эмпиризма, а в обстановке напряженнейшей и

острейшей научной войны, в которую вовлечено все, что есть живого

в психологии. Нынешнее состояние психологической науки меньше

всего напоминает пасторалв. «На Шипке все спокойно» только для

того, кто ничего не видит. В частности, в западной психологии про-

делана такая разрушительная критическая работа, что тот наивный

и благополучный, докритический эмпиризм, который нам препод-

носят, кажется чем-то допотопным в европейской науке.

«Психолог наших дней подобен Приаму, сидящему на развали-

нах Трои», — констатировал Н. Н. Ланге, подводя итоги современ-

ного состояния психологии (1914, с. 42) Он же говорит все время

о кризисе психологии, подобном землетрясению, «моментально

разрушающему цветущий с виду город», и сравнивает падение ассо-

циативной психологии с падением алхимии. Действительно, кризис

начался с падения ассоциативной теории; с тех пор твердая почва

ушла из-под ног научной психологии, и началось землетрясение.

Ныне мы присутствуем при чрезвычайно интересном и показательном

изменении направления кризиса и главных борющихся сил. Если

начало европейского кризиса ознаменовалось усилением идеали-

стического и субъективного момента (Э. Гуссерль 2, А. Мейнонг,

вюрцбургская школа), то теперь кризис принял как раз противо-

положное направление.

Психология становится (и уже стала) материалистической в са-

мом точном значении этого слова и ее метод — материалистическим,

утверждает И. Эвергетов (1924). Если это и не вполне так, то, вне

всякого сомнения, это верно указывает направление. Психология

идет к тому, чтобы стать материалистической, хотя она еще не раз,

может быть, на этом пути завязнет в идеалистическом болоте. Пси-

хология явно раскалывается на два направления: одно упирается в

бергсонизм, заостряет и выпрямляет линию спиритуализма в пси-

кологии, другое явно пробивается к монистическому и материали-

стическому построению биологической психологии.

Необходимо точно разобраться в той научной борьбе, которая

происходит сейчас в западной психологии. Мы намерены опублико-

вать на русском языке важнейшие принципиальные работы, харак-

теризующие каждое направление, и дать в одном из ближайших сбор-

ников обзор современных психологических течений на Западе *.

Мы начинаем с наиболее влиятельного и интересного из всех направ-

лений, так называемой гештальтпсихологии, одним из виднейших

представителей которой является К. Коффка. Не задаваясь целью в

настоящей заметке дать сколько-нибудь подробное изложение и

оценку этой теории, мы ограничимся несколькими краткими заме-

чаниями по поводу нее.

* Совершенно прав Эвергетов, когда свой обзор он озаглавил «После эмпиризма».

101

Гештальтпсихология (теория образа, психология формы, струк-

турная психология, как ее обычно переводят на другие языки) сло-

жилась в течение последних 10 лет.Она давно уже вышла за пределы

экспериментального исследования восприятия формы, с чего она

начала и что до сих пор составляет главное ее психологическое со-

держание. Она пытается сделаться общей психологической теорией,

как говорится в другой статье Коффки. Она распространяет свои

выводы на сравнительную психологию и на психологию ребенка,

на социальную психологию и на все пограничные науки и пытается

пересоздать их принципиальные основы. Именно в качестве новой

психологической доктрины новая теория противопоставляет себя, с

одной стороны, эмпирической традиционной психологии (ассоциа-

тивной и вюрцбургской), а с другой — бихевиоризму. Именно как но-

вое направление эта теория завоевывает внимание во всех странах:

статьи о ней вы найдете во французских, английских, американ-

ских, испанских журналах, не говоря о немецких. Уже самая оп-

позиция гештальтпсихологии эмпиризму и наивному бихевиоризму,

самая попытка найти синтетическую точку зрения на поведение и

выработать синтетическую методику делают это направление чрез-

вычайно ценным нашим союзником в целом ряде вопросов. Это не

значит, что наш союз очень долгий или очень прочный или принци-

пиальный блок. Уже сейчас можно отчетливо наметить целый ряд

точек нашего расхождения с этой теорией. Читатель найдет в статье

Коффки изложение важнейших и критических, и положительных

воззрений этой школы. Мы же отметим точки соприкосновения и

расхождение ее с марксистской психологией, оставляя подробный

разбор и оценку до другого раза.