Участникам международной научной конференции «Россия и мир после Первой мировой войны»
Мне доставляет огромное удовольствие обратиться с кратким приветственным словом к вашей очень важной в научном и можно с полным основанием сказать практическом отношении международной конференции, посвященной годовщине окончания Первой мировой войны. Уроки и последствия трудного и драматически развивавшегося выхода из затяжного и катастрофически глубокого цивилизационного кризиса начала ХХ века важны сегодня как никогда. Я также имею возможность и, позволю себе сказать, почетную обязанность говорить от имени ушедших от нас видных ученых, стоявших у истоков Ассоциации – российских историков Первой мировой войны Ю.А. Писарева и П.В. Волобуева, всегда считавших, что Великая война была во всех своих прямых и более отдаленных итогах (вплоть до наших дней) событием эпохального значения.
Приятно сознавать, что Ассоциация следовала оправдавшим себя курсом. Во все времена она способствовала созданию условий, позволяющих ученым разных поколений и школ расслышать друг друга в ходе широкого диалога. Своей важной задачей она полагала побуждение исследователей к мозговой атаке на нерешенные проблемы, к обновлению методологического инструментария и архивным «раскопкам». Ассоциация всегда строила свою работу, привлекая к участию в проектах специалистов разных дисциплин и за пределами Москвы, в растущих региональных центрах. Этот курс полностью себя оправдал, и программа нынешней представительной конференции лучшее тому доказательство. Свежие идеи, нестандартные темы и подходы – характерная ее черта. Сам факт организации в Тамбове крупнейшей международной конференции (особенно хочется отметить участие в ней большой группы польских историков) говорит о многом.
Мне остается только пожелать успеха вашей конференции, сказав «В добрый путь»!
Президент Ассоциации историков
Первой мировой войны В.Л. Мальков
Первая мировая война: от цивилизационного кризиса к поиску путей его преодоления
Протасов Л.Г.
Первая мировая война как фактор русской революции
В ноябре 1919 г. П.Б. Струве писал: «Мировая война формально закончилась с заключением перемирия… Однако на самом деле все, что мы пережили и переживаем с тех пор, есть продолжение и видоизменение мировой войны» [1]. Это было сказано спустя год после окончания войны. Но не будет преувеличением сказать, что дискурс «Война и революция» зародился задолго до 1917 г. и до самой мировой войны. Уместно напомнить письмо П.Н. Дурново Николаю II, в котором сановник предостерегал императора, что в случае неудачи в войне с Германией «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна» [2]. Все неудачи будут приписаны правительству, в законодательных учреждениях начнется яростная против него кампания и в результате – революционные выступления в стране. Они сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала «черный» передел, затем и общий раздел всех ценностей и имуществ. Побежденная армия, охваченная в большей ее части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и оппозиционные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию. «Российский Нострадамус» мыслил, конечно, не трансцендентально, он исходил из пережитого Россией опыта сцепления военных неудач и внутриполитических осложнений начиная, по крайней мере, с Крымской войны. Если бы он не умер вскоре, то едва ли испытал бы удовлетворение оттого, что его пророчества сбылись с поразительной точностью. Впрочем, это предсказывали и другие аналитики. К. Каутский в книге «Путь к власти» (1908 г.) писал о революции как следствии будущей мировой войны [3], хотя, в отличие от В.И. Ленина, не пел оды ей, считая необходимым бороться против милитаризма. Революционную тактику на случай всеобщей войны социалисты обсуждали на предвоенных конгрессах II Интернационала.
В течение советского периода было очевидно желание забыть Великую войну, ее называли империалистической. Война не могла служить историческим оправданием большевизму, поскольку выдавала его насильственную природу. В этом контексте куда привлекательнее «смотрелась» теория империализма, идеологически обосновывая Октябрь, давая ему историческую санкцию. Но стоило ей рассыпаться в прах, как истлевшей бумаге, и взоры историков обратились к мировой войне.
Между тем в ленинском тезаурусе есть упоминания о войне как «всесильном режиссере», ускорителе революции. Осенью 1917 г. Ленин отметил: «Война за 3 года подтащила нас вперед лет на тридцать» [4]. Правда, он имел в виду, скорее, успехи госкапитализма, которые в случае захвата власти легче было превратить в базу для построения государственного социализма.
Тем не менее, генетическая связь между войной и революцией существует. И в том, и в другом случае основой политики является насилие, и там, и там идет суровая проверка институтов власти, пробуждаются подавленные в обычное «цивилизованное» время правопорядком и моралью инстинкты в поведении людей, поскольку война-де «все спишет».
Первая мировая война обострила конфликт внутри государственной системы, добавив новые очаги (разделение страны на гражданскую и военную администрацию, думское требование если не «ответственного министерства», то «правительства доверия» и пр.). Еще в мае 1914 г. лидер либеральных предпринимателей П.П. Рябушинский высказал надежду, что «великая страна сумеет пережить свое маленькое правительство» [5], и хотя либералы на чрезвычайном заседании Государственной думы 26 июля 1914 г. ничем не обусловили свою поддержку короны, они связывали с войной широкие политические ожидания. А.И. Шингарев в начале 1915 г. писал, что война разрушит старые и создаст новые государства, произведет изменения в политическом и социальном строе: едва ли мы даже увидим все бесчисленные последствия настоящей борьбы, так далеко за грань нашего поколения могут они простираться в будущее» [6]. Нервно-взвинченная думская речь П.Н. Милюкова 1 ноября 1916 г. с ее знаменитым рефреном «глупость или измена?» своей деструктивностью превзошла многие революционные конспирации, распространяясь во многих тысячах списков. Стоит добавить, что и сам военно-политический союз России с передовыми демократиями Запада против традиционных монархий давал надежду на демократизацию государственного порядка в самой России. Эта надежда, впрочем, в 1917 г. обернулась иллюзией.
В превращении войны в революцию сыграли роль разнообразные факторы: исторически-долгосрочные, ситуативно-текущие, событийно-конкретные. Возможны были, вероятно, судьбоносные случаи. 9 февраля 1915 г. император впервые посетил Государственную думу. «Я почувствовал жалость к нему как к обреченному», – вспоминал Милюков. Как знать, не прав ли председатель Думы М.В. Родзянко, который позже сокрушался: «Будь в этот день дано ответственное министерство, революции не было бы, и война была бы выиграна» [7]. Некоторые современные исследователи (В.П. Булдаков, А.Н. Медушевский) полагают, что отказом опереться на Государственную думу, из недр которой оно вышло, Временное правительство лишило себя точки опоры, совершив роковую ошибку. Дума могла бы объявить себя Учредительным собранием, легитимируя верховную власть в стране.
Однако, несомненно, не отдельными случайностями определялся вектор развития страны. Если сгруппировать факторы революционизирующего влияния, можно выделить такие группы.
1. Трагическая разобщенность власти и общества, которая к концу 1916 г. превратилась в пропасть. Война, как известно, везде является исторической проверкой жизнеспособности власти, и в России эта разобщенность была сильнее, чем в других воюющих странах. Когда летом 1915 г. император, вопреки мнению большинства министров, принял на себя должность Верховного главнокомандующего, это усилило конфронтацию между властью и обществом. Как писал министр финансов П.Л. Барк, конфликт между оппозицией и правительством перерос в конфликт между оппозицией и короной, и на повестку дня стал вопрос о дворцовом перевороте, если император вновь отклонит домогательства о правительстве общественного доверия [8]. В итоге к 1917 г. правительство утратило доверие политически активных слоев населения не только слева, но и справа. В этой ситуации политика полумер делала неизбежным стихийный революционный взрыв, поводом к которому могло стать любое событие, например, перебои с продовольственным снабжением столицы из-за снежных заносов на железных дорогах.
С крушением монархии произошла роковая для крестьянской России десакрализация власти, утратившей не только свое скромное обаяние, но и провиденциальный статус. Это затронуло затем не только Временное правительство, но и большевиков. Зловеще многозначительны слова некоего солдата, который, проголосовав в Учредительное собрание за большевиков, произнес: «А если Ленин и Троцкий обманут, то их на одну веревку с Николашкой и Керенским».
2. Социальная маргинализация общества: свыше 15 млн человек под ружьем, около 4 млн беженцев, депортации немцев, поляков, евреев. В военное время решающее слово в политическом выборе оказалось за армией. Из опоры трона, которой она была в 1905 г., когда спасла монархию, армия превратилась в мощный дестабилизирующий фактор. При этом главную роль в обеих революциях 1917 г. сыграла не Действующая армия, а запасные полки, скопище новобранцев и не желающих идти в окопы фронтовиков. Действующая армия почти безоговорочно присоединилась к февральскому перевороту, но вряд ли можно сомневаться, что она продолжала бы нести свой крест неопределенно долго, может быть, до победного конца, если бы не спонтанное выступление солдат Петроградского гарнизона. Военно-республиканский переворот Корнилова вместо усиления правительственной власти во имя победы над внешним врагом ускорил дезорганизацию армии и спровоцировал взлет большевизма, впавшего, было, в депрессию после июльского поражения. Ленин с гордостью писал, что большевики последовательно, начиная с августа 1914 г., разлагали армию [9].
3. Духовно-психологическое восприятие войны. Мобилизация коллективного духа не менее важна, чем мобилизация людской массы. На самом деле война такого масштаба могла сыграть консолидирующую роль в обществе, если бы оно было настолько подготовлено к восприятию войны, как в Англии, Франции или Германии, но для этого требовалось длительное воспитание (индоктринация) общества. Патриотический подъем первых недель был высок, позволив почти образцово провести всеобщую мобилизацию, но он не мог быть долгим, поскольку не подкреплялся развитым национальным чувством, не затрагивал основного ядра собственно русской территории, в пределах которой можно было бы говорить об «Отечественной» войне, по образцу 1812 или 1941 гг. Война как фактор жизни и поведения социума не проникла глубоко в широкое общественное сознание. Тезисы западных историков о самомобилизации общества в дополнение государственной мобилизации [10] вряд ли применимы к России. Нараставшее общественное недовольство канализировалось не в сторону реального врага, угрожавшего целостности и самостоятельности страны, а в сторону ускоренного разрешения внутренних конфликтов – в сторону системы власти, собственности и капитала.
4. Хотя источником революции 1917 г. мировую войну сделала синергетически действовавшая и трагически сложившаяся совокупность факторов, объективных и субъективных, общих и конкретных, закономерных и случайных, стержнем каждой группы служил россиянин того времени. Необходимо принять во внимание духовное состояние общества периода войны на истощение. Война вошла во все поры общественного организма, пропитала политику, понизила моральный порог и обесценила человеческую жизнь до ничтожной статистической величины. Психоментальное состояние социума военного времени, часто определяемое как «одичание», составляло важнейшую предпосылку будущей всероссийской драмы – беспрецедентной по масштабам и ожесточенности гражданской войны. Когда война оказалась не такой, какой ее ждали, синдром обманутых ожиданий стал особенно болезненным, вызывая истероидные реакции у одних и тупое безразличие у других (мы тамбовские, до нас немец не дойдет), прежде всего у крестьянства, не сформировавшего в себе национального самосознания. Съезд врачей летом 1917 г. диагностировал состояние «острого социального психоза» в стране. Официальный лозунг 1917 г. «мир без аннексий и контрибуций», сменивший «войну до полной победы», никак не мог служить животворным источником воинственных чувств, ибо изначально был ориентирован на мир.
5. Социолог П.А. Сорокин предлагал при анализе предпосылок революций выявить причины революционных отклонений в поведении людей. Непосредственной предпосылкой революции всегда было увеличение подавленных базовых инстинктов большинства людей, а также невозможность их минимального удовлетворения [11]. При этом он выделял 6 групп: подавление инстинкта индивидуального самосохранения, особенно среди мобилизованных; подавление инстинкта группового самосохранения у 90% населения вследствие поражений, беспомощности властей, слухов об изменах в верхах и пр.; подавление пищеварительного инстинкта вследствие дезорганизации нормального экономического снабжения; подавление инстинкта свободы из-за цензуры, военного положения и прочих «прелестей» военного времени; подавление собственнического инстинкта вследствие частых реквизиций и пр.; наконец, подавление сексуального инстинкта у населения.
6. Первая мировая война знаменовала начало конца империй. Она и велась под флагом защиты «свободы малых наций». Друг с другом воевали многонациональные империи, использовавшие все способы разрушения национального единства в стане противника. Дело дошло до обещания восстановления единой Польши под эгидой России. Однако то, что не смогла сделать война (например, настроить российских мусульман против государства, воевавшего с исламской Турцией), сделала революция, но уже как форма модернизации общества. Именно она вызвала огромный рост национального самосознания и поиски национальной самоидентификации, которые, впрочем, до большевистского переворота не выходили за рамки культурной автономии.
В конце концов, мы приходим к выводу, давно известному на Западе, о существовании длительной «военно-революционной фазы», охватывающей период 1914–1921 гг., звеньями которой были мировая война, революция и гражданская война. Это время катастроф, и жертвой их была не только Россия. Однако, помещая Россию в общеевропейский контекст, никуда не уйти от вопроса о том, почему ни одна страна, пережившая даже в больших масштабах разорение и жертвы (например, Германия), не пришла к исторической катастрофе, к смене общественной системы.
Главное объяснение состоит в том, что война настигла Россию в переходный период цивилизационного развития. Страна не преодолела социокультурного разрыва между элитарными слоями и массой социума. Основной чертой российского общества были многоукладность и разноукладность (экономическая, социальная, политическая, национальная, конфессиональная и др.) с неизбежными при этом межукладными конфликтами. Сам по себе российский общественный организм являлся вряд ли преодолимым препятствием для массовой индоктринации и мобилизации духовных ресурсов для длительной войны. Когда же спала волна патриотизма, и на фронте события развернулись неудачно, обозначились трещины классового раскола в городах и деревне. Если бы Россия вошла в войну с меньшим количеством противоречий, то революция могла бы повернуться другим образом или не состояться вовсе. Война остановила развитие сложившегося уклада жизни, разрушила деятельность необходимых учреждений и тем самым создала кризисные условия, которые привели к революции. Одновременно, мировая война сделала то, чего не сделали, а возможно, и не смогли бы сделать все антиправительственные партии, вместе взятые: народная стихия смела монархию, освященную тысячелетней традицией.
Многие исторические реалии берут начало из войны. Это и продразверстка, введенная в 1916 г. А.А. Риттихом, перенятая Временным правительством с А.И. Шингаревым и А.В. Пешехоновым, доведенная до крайних пределов человеческого выживания и терпения большевиками. Это и система осведомления, получившая широкое развитие в ходе мировой войны и как форма сбора информации о населении и для выработки мер действенного контроля. В сентябре 1917 г. цензоры Западного фронта, к примеру, перлюстрировали 2,5 млн писем. Как отмечает американский историк П. Холквист, осведомление было одним из элементов новой концепции власти, переносившей акцент с территориального управления на принцип управления населением [12]. Не приходится доказывать, что эта концепция стала основой советского режима, формой его существования. Технократы от осведомления (агитпропы) искали пути проникновения в самую душу народа с тем, чтобы потом формировать ее в соответствии с теми или иными государственными задачами. Но авторство здесь принадлежит не большевикам. В день объявления войны вступило в действие «Временное положение о военной цензуре», распространявшееся на всю территорию империи. То же было и в Германии, и советское государство впоследствии проявило большой интерес к немецким методам организации населения на тотальную войну. Война обогатила Россию опытом огосударствления экономики и ее регулирования, от которого не так далеко оказалось до плановой экономики.
В любом случае, Первая мировая война – ключ к пониманию российской истории ХХ в., прежде всего русской революции.