Примечания

1. АВПРИ. Ф. 134. Архив «Война». Оп. 473. Ед. хр. 201. Л. 6.

2. Там же. Л. 12-13.

3. АВПРИ. Ф. 138. Секретный архив. Оп. 467. Д. 577/608. Л. 31.

4. АВПРИ. Ф. 135. Особый политический отдел. Оп. 474. Ед. хр. 61. Л. 240-241.

5. АВПРИ. Ф. 134. Архив «Война». Оп. 473. Ед. хр. 201. Л. 6.

6. Там же. Л. 11.

7. АВПРИ. Ф. 135 Особый политический отдел. Оп. 474. Ед. хр. 288. Л. 95.

8. Там же. Ед. хр. 292. Л. 9.

9. АВПРИ. Ф. 138. Секретный архив. Оп. 467. Д. 580/625. Л. 11.

10. Там же. Л. 110.

11. АВПРИ. Ф. 134. Архив «Война». Оп. 473. Ед. хр. 30. Л. 329.

12. Масарик Т.Г. Мировая революция. Воспоминания. Т. 2. Прага, 1927. С. 163.

13. АВПРИ. Ф. 135. Особый политический отдел. Оп. 474. Ед. хр. 292. Л. 19.

14. АВПРИ. Ф. 134. Архив «Война». Оп. 473. Д. 30. Л. 17.

15. АВПРИ. Ф. 135. Особый политический отдел. Оп. 474. Ед. хр. 292. Л. 49.

16. АВПРИ. Ф. 138. Секретный архив. Оп. 467. Д. 619/518. Л. 31.

17. Там же. Д. 523/546. Л. 11.

18. Там же. Д. 619/518. Л. 146.

19. Профессор Масарик и демократический мир // Новая жизнь. 1917. 18 окт.

20. АВПРИ. Ф. 135. Особый политический отдел. Оп. 474. Ед. хр. 288. Л. 25.

21. Там же. Л. 53.

Протасова О.Л.

А.В. Пешехонов о Первой мировой войне

В начале ХХ в. одним из самых авторитетных публицистов России был сотрудник журнала «Русское богатство», общественный и политический деятель, лидер народных социалистов Алексей Васильевич Пешехонов. Ни одно крупное событие внутренней жизни страны не проходило мимо него. Его размышления о Первой мировой войне и поведении общества значимы не только для его современников, но и для историков.

20 июля 1914 г. вышел манифест Николая II о вступлении России в мировую войну, опубликованный и в «Русском богатстве» (1914, № 8). Стремление к единению дало о себе знать по всему фронту русской общественности. Были досрочно созваны законодательные палаты, с думской трибуны звучали прочувствованно-патриотические речи. В.Д. Набоков заявил, что кадеты не поступаются ни одним из своих партийных лозунгов, но «выше отдельных политических идеалов, выше субъективных оценок режима и лиц стоит одно: жизнь и величие родины» [1]. «Отложим же внутренние споры», – вторил ему П.Н. Милюков.

Пешехонов скептически отнесся к этим призывам. Оппозиция, откладывая внутренние распри, как бы предлагала правительству перемирие. Но при перемирии выдвигаются условия, оппозиция же их не ставила и требований не предъявляла. Стало быть, рассуждал Пешехонов, она просто присоединилась к правительственному лагерю, и тот мог расценить это как капитуляцию. «Если достигнутое единение разно понимается сторонами, ...то виновата в этом, несомненно, оппозиция, у которой в тяжелые и ответственные минуты народной жизни не нашлось достаточно разума или мужества, чтобы быть до конца откровенной и искренней» [2].

По мнению Пешехонова, трудность достижения истинного единства России была в том, что «ее государственная и общественная организация совершенно не приспособлена для выражения и реализации общей мысли, общего чувства, общей воли». Он предчувствовал скорое охлаждение населения к идее национального единства, так как, принося себя в жертву, народ ничего не получает взамен: ни улучшения жизни, ни надежды на это в будущем. Он предсказывал, что «будут пролиты целые реки крови, будут истреблены неисчислимые богатства... возможно, что политическая карта изменится до неузнаваемости. Кроме междугосударственных отношений, будет потрясена и внутренняя жизнь каждой страны» [3].

Экономические, социальные и политические трудности в такие минуты обостряются, и яснее, чем когда бы то ни было, видно их переплетение. Так, основная часть огромных военных расходов лежала на том самом «трудовом народе», чьи интересы отстаивал Пешехонов. Война велась не столько за счет накопленных богатств, сколько за счет займов, отчасти внутренних, но главным образом внешних, платежи по которым обещали лечь после войны тяжелым бременем на плечи трудящихся. Институту собственности предстояло перенести испытания, многим суждено было разориться. Государственная власть с целью получения средств на военные расходы производила реквизиции, устанавливала принудительные цены, ограничивая право собственников распоряжаться своим имуществом.

По мере затягивания войны, принявшей всемирный характер, Пешехонов больше внимания уделял ее экономическим основам. Война, широко используя четко отлаженный меновой механизм, расшатывает его. С прекращением торговой конкуренции исчез регулятор цен, и они утратили закономерность. В таких условиях стала невозможной не только добросовестная, но и сколько-нибудь правильная торговля, в основе которой лежит трезвый коммерческий расчет. Россия ввиду ее заграничной задолженности оказалась в особо трудном положении: «В мирное время мы балансировали наши внешние расходы при помощи продуктов, вывозя их из года в год на большую сумму, чем получали сами» [4]. С открытием военных действий внешняя торговля резко сократилась, и торговый баланс из активного превратился в пассивный. Это предвещало для России нарушение ее традиционного экономического баланса и тяжелые времена после войны.

С течением времени все очевиднее было разрушительное действие войны. Она отрывала от производительного труда миллионы работников, лишая вместе с тем миллионы семей их кормильцев. Производительные силы населения были резко ослаблены, но для войны требовались громадные средства, и потому «самые худшие налоги, вплоть до обложения хлеба и соли, и самые худшие займы, вплоть до неограниченного выпуска бумажных денег, не только виднеются в перспективе, но кое-где к ним начали уже прибегать» [5]. Народы воюющих стран и, конечно, россияне, урезали свои потребности, и во многих случаях дело доходило не просто до экономии, а до лишений. В этих условиях в воюющих странах был объявлен «исключительный режим», при котором закон в той или иной степени уступал место «усмотрению» властей.

Мировая война властно вторгалась во все сферы жизни общества, придав чрезвычайную остроту ее философскому осмыслению, особенно на фоне военных неудач России. С угасанием «патриотического угара» громче зазвучали голоса сторонников прекращения войны, пусть и руководствовавшихся разными мотивами. Свой взгляд на эти проблемы высказал и Пешехонов. Его концепция отличалась стремлением избежать крайностей, занять «срединную», но вполне определенную и свою позицию.

Итак, перед русской общественностью встала дилемма: что важнее – отечество или человечество, чьи интересы нужно защищать. «Некоторые уже скатились до национализма и завязли в этой трясине, другие опустились до космополитизма и блуждают по этой пустыне. Еще больше таких, которые лепятся теперь по обрывистым склонам, нередко в самых уродливых позах» [6], – критиковал Пешехонов приверженцев разных взглядов на этот вопрос. По его мнению, если человечеству суждено когда-либо в будущем объединиться, это будет сделано не на почве космополитизма, а на почве интернационализма [7]. Это будет федерация, но «отечество» не утратит своей ценности и значения. Он напоминал, что «интернациональное» не только по словопроизводству, но и по существу включает в себя, а не исключает «национальное», поэтому призывал не выбирать между отечеством и человечеством, а совместить их в своих мыслях, чувствах и действиях.

Пешехонов порицал марксистов за их понимание интернационализма как чисто пролетарского чувства, за то, что, приписывая исключительное значение классовой борьбе, они пренебрегали всеми другими объединениями людей и формами общественной борьбы. Марксизм видел в национально-государственных организациях только классовые организации имущих классов. Отсюда и утверждение, что у пролетариата нет отечества. Пешехонов же считал, что «теперь жизнь показала всю силу и значение национально-государственных объединений, при столкновении с которыми стушевались даже классовые антагонизмы» [8]. Он признавал, что социалисты-народники «согрешили», переняв у марксизма увлечение «классовой точкой зрения» и безусловно отрицательное отношение к национально-государственным организациям. Поэтому отношения между государствами представлялись им как отношения только имущих классов, которые живут между собой мирно или устраивают время от времени войны чуть ли не к общей своей выгоде и в ущерб лишь трудящимся массам. «В действительности привилегированные слои имеют от войны не только выгоды, но и невыгоды, – и в общем итоге эти последние... значительно превышают первые. Не говоря уже о жертвах крови, каковые – пусть не в совсем равной мере – несут все классы, даже в экономическом отношении война наносит ущерб отнюдь не трудящимся только массам» [9], – пояснял Пешехонов.

Развивая тему, Пешехонов отмечал, что ни один из интернационалов, построенных на классовом принципе – ни пролетарский, ни буржуазный, ни какой-то иной – не в состоянии сделать ничего в случае политического столкновения между народами. Он считал необходимой для этого общую для всех классов «международность», создать которую не может в отдельности ни один класс.

Связывая неразрывно понятия «отечество» и «человечество», Пешехонов видел на данный момент самую важную и неотложную работу для человечества именно внутри каждой страны, а самую главную задачу отечества, даже с точки зрения внешней его защиты, во внутреннем его устроении – в его понимании работа для отечества и человечества в тот момент совпадала.

Что касается пресловутого тезиса о справедливых и несправедливых войнах, то Пешехонов считал его абсолютно неправомерным, ибо водораздел между ними отсутствует. «В моральных и морально-политических проблемах нет и не может быть заранее готовых решений, ибо нет и не может быть таких внешних признаков, по которым правое всегда отличалось бы от неправого. В каждом отдельном случае люди должны найти ответ в своей совести...» [10].

В такой обстановке Пешехонов четко определял место для себя и своих единомышленников: «Как всегда, мы должны быть с трудовым народом», а конкретно задачу видел в том, чтобы «облегчить трудовому народу... бремя, ...сохранить в народе «душу живу», не допустить ее до ожесточения и одичания» [11]. Он возлагал также надежды и на войну: у трудового народа были враги «хуже немцев» – это бесправие, кабала и невежество. Надежды Пешехонова заключались в том, что война поможет народу раскрыть глаза на этих «врагов» и подвигнуть на борьбу с ними. Он вспоминал Великую Французскую революцию и последовавшие за ней войны, которые ознаменовали выступление на исторической арене новой социальной силы и принесли с собой прогресс и реорганизацию экономического строя (о жестокостях революции, он не упоминал, считая, видимо, жертвы неизбежными). Волна революций начала ХХ в. и цикл войн, начавшихся вслед, «быть может, знаменуют собой выступление на историческую арену широких трудовых масс, а вместе с тем и начинающееся преобразование всего социального строя на соответствующих их интересам началах... В таком случае неисчислимые жертвы, которые предстоит понести людям, и тяжкие испытания, которые им придется пережить, как-нибудь окупятся» [12]. Но он не допускал мысли о разжигании антивоенных настроений масс и о так называемом революционном выходе из войны. Его чувства государственника и патриота глубоко страдали от поражений русской армии.

Можно сказать, что в одном отношении ожидания Пешехонова сбылись. Мировая война сделала то, чего не могли сделать все революционные и либеральные партии, вместе взятые – народная стихия поднялась и смела освященный многовековой историей самодержавный строй. Этот грандиозный по своей значимости переворот оправдал и другие ожидания Пешехонова и его единомышленников, свершившись почти бескровно и безболезненно. В России сложилась политическая ситуация, открывшая простор широким демократическим процессам в стране.