§2 Проблемы соотношения реституционного и кондикционного требований

В основе возврата исполненного по дефектной сделке лежит идея о недопустимости получения благ без должного правового основания. Данный императив является стержневым и для кондикционных обязательств (обязательств вследствие неосновательного обогащения), возникающих при «неоправданном перемещении имущества»¹ и предполагающих активное долженствование, сводимое в первую очередь к обязанности приобретателя возвратить приобретенное или сбереженное без установленных правовыми актами или сделкой оснований имущество (неосновательное обогащение) потерпевшему. Кондикционные же обязательства в современной систематике обязательственных правоотношений, проводимой и в российском гражданском законодательстве, и в законодательстве многих иностранных государств, занимают отдельную (самостоятельную) ячейку. Однако вопрос о видовом разнообразии такого рода обязательств, границах их экспансии, имманентно им присущей в силу максимально широких условий возникновения (в частности, неосновательное обогащение может выразиться в приобретении и индивидуально-определенной вещи, и вещи, определенной родовыми признаками; явиться результатом поведения приобретателя имущества, самого потерпевшего, третьих лиц или произойти помимо их воли), имел и имеет неодинаковое разрешение как в страноведческом, так и историческом (временном) аспектах. Одним из ключевых компонентов затронутого вопроса как раз и выступает проблема соотношения кондикционного и реституционного требований. При этом данный тематический ракурс, имея непосредственный выход на фундаментальные цивилистические вопросы, приобретает весьма важное теоретическое значение и, как следствие, законотворческое преломление, а равно мощное практическое звучание (например, с позиции применимости к отношениям между субъектами недействительной сделки тех или иных положений об обязательствах – об уступке требования, о зачете требований, новации и проч.).

В действующем ГК РФ нормирование отношений, складывающихся вследствие исполнения недействительной сделки (интересующее нас не только с сугубо содержательной точки зрения, но и в аспекте структурного места соответствующих законодательных правил), осуществляется «двухсекторно» с помощью:

1) содержащихся в разд. I ГК РФ (ст. 167-179) положений, определяющих последствия недействительности сделки, при этом:

• в качестве общего правила законодатель вводит режим двусторонней реституции, когда каждая из сторон обязана возвратить другой все полученное по сделке, а в случае невозможности возвратить полученное в натуре возместить его стоимость в деньгах (п. 2 ст. 167);

• в некоторых случаях (п. 1 ст. 171, п. 1 ст. 172, п. 1 ст. 175, п. 1 ст. 176, п. 3 ст. 177, п. 2 ст. 178, п. 2 ст. 179 ГК РФ) оговаривается дополнительное последствие недействительности сделки в виде возмещения реального ущерба, понесенного одной из сторон;

2) образующих отдельный институт особенной части обязательственного права норм о неосновательном обогащении (гл. 60 ГК РФ), применяемых к требованиям о возврате исполненного по недействительной сделке в субсидиарном порядке, поскольку иное не установлено правовыми актами и не вытекает из существа соответствующих отношений.

В литературе в качестве примера ограничения субсидиарного применения норм о неосновательном обогащении нередко приводят случай взыскания исполненного по антисоциальной сделке (ст. 169 ГК РФ) в доход государства. Это не вполне точно, так как в ст. 1103 ГК РФ речь идет о распространении норм о неосновательном обогащении на требования о возврате исполненного по недействительной сделке, которые просто не появляются в приведенном случае.

Благодаря двухсекторному регулированию нормами общей части гражданского права и особенной части обязательственного права в известной степени обеспечивается относительная полнота и всесторонность, сглаживается «проблема «дефицита» правовых средств». В то же время правоприменение со всей неизбежностью отягощается коллизионным аспектом: необходимостью соотнесения норм о неосновательном обогащении с положениями о последствиях недействительности сделок и существом отношений, возникающих при исполнении таких сделок, а это, как показывает судебная практика, иногда оказывается непростой задачей. Дополнительным моментом, создающим трудности в правоприменительной деятельности, является слабая легальная проработанность вопроса о месте реституционных юридических связей в системе гражданских правоотношений. На сегодня он лишь пунктирно затрагивается в упоминавшейся ст. 1103 ГК РФ, которая, причисляя требование о возврате неосновательного обогащения к требованиям о защите гражданских прав, соотносит данные требования посредством экстраполирования правил гл. 60 ГК РФ об обязательствах вследствие неосновательного обогащения на ряд иных требований, в том числе о возврате исполненного по недействительной сделке.

Буквальное толкование положений ст. 1103 ГК РФ позволяет утверждать, что de lege lata реституционное требование и требование о возврате неосновательного обогащения имеют автономный статус. Этот вывод прямо вытекает из названия статьи («Соотношение требований о возврате неосновательного обогащения с другими требованиями о защите гражданских прав») и ее текста («...правила, предусмотренные настоящей главой, подлежат применению также к требованиям...») и косвенно следует из расположения реституционного требования (в рамках все той же статьи) в череде требований (виндикационного и деликтного), самостоятельность которых не вызывает сомнений. Констатируется он и большинством ученых вне зависимости от оценки целесообразности легального подхода. Так, по словам Р.А. Кушхова, в нормах кодификационного акта «выражена специфика реституционного требования, его своеобразие, отличающее его от остальных требований, предусмотренных в ГК»¹.

Однако законодатель не определяет природы правоотношений, сопряженных с применением последствий недействительности сделки (являются ли они обязательственными, и если да, то как соотносятся с обязательствами вследствие неосновательного обогащения). Показательна в этом смысле противоречивость судебной практики по поводу квалификации реституционных правоотношений в качестве обязательств. Так, по одному из дел суд заявил, что «реституция, предусмотренная ст. 167 ГК РФ, не может быть отнесена к обязательственным правоотношениям, а является мерой юридической ответственности в связи с нарушением обязательных предписаний и запретов, содержащихся в правовых нормах»². Противоположное видение представлено в актах ВАС РФ (которые мы назовем далее), где реституционные правоотношения квалифицируются как обязательственные.

Итак, вопрос о соотношении реституционных и кондикционных требований (и шире – о природе реституционных правоотношений) не нашел четкого решения в законодательстве, что создает трудности в правоприменении.

Допустимо вывести следующие основные модели правоотношений по возврату исполненного по недействительной сделке. Прежде всего имеет смысл выделить конструкцию реституционных правоотношений как вида обязательств вследствие неосновательного обогащения (кондикционную модель). Она получила широкое признание в зарубежных правопорядках, что в немалой степени явилось результатом негативной реакции на опыт римского частного права, когда преторы разрешали проблемы порочных сделок путем использования чрезвычайных полномочий для присуждения restitutio in integrum, с помощью которого восстанавливали стороны в первоначальное положение. К концу XIX в. немецкие юристы... отрицательно отнеслись к необходимости признания каких-либо средств правовой защиты по типу restitutio in integrum. Причины для того, чтобы не инкорпорировать положения о restitutio in integrum, в основном относились к проблемам его применения в прошлом, а также к изменению процессуальных взглядов и прочих правовых институтов. Кроме того, посчитали, что в этом нет никакой необходимости, поскольку с регулированием возврата исполненного по недействительному договору могут вполне сносно справиться положения о неосновательном обогащении». Нормативное выражение рассматриваемый подход находит в том, что «в континентальном праве, как правило, недействительность сделок и последствия недействительности сделок находятся в разных «рубриках» (разделах) права... При этом требование о возврате полученного по недействительной сделке является правовым следствием недействительности и находится... в разделе о необоснованном обогащении»¹.

Интересно отметить, что ГК РСФСР 1922 г., описывая основания для признания сделок недействительными (см. разд. IV Общей части), также не устанавливал последствия недействительности в отличие от последующих отечественных кодификационных актов, определявших реституционные и иные последствия недействительности сделок в рамках общей части (см. ст. 48-58 ГК РСФСР 1964 г., ст. 30 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г.). Причем из ст. 401 ГК РСФСР 1922 г. (предусматривавшей, что исполнивший обязательство, хотя бы лишенное исковой силы, но не являющееся недействительным в силу закона, не вправе требовать возврата уплаченного), помещенной в раздел об обязательствах, возникающих вследствие неосновательного обогащения, можно было косвенно усмотреть квалификацию возврата исполненного по недействительной сделке как возврата неосновательного обогащения.

Исследуемая модель, прежде всего, базируется:

а) на уже отмечавшейся и бесспорной идеологической близости реституции и кондикции – принципиальной установке, в соответствии с которой полученное при отсутствии юридического основания не может оставаться у приобретателя.

Для многих ученых, в том числе и не являющихся сторонниками «кондикционной» модели, это положение, с учетом предписаний ст. 1103 ГК РФ, нередко служит поводом для придания понятию неосновательного обогащения родового, системообразующего статуса¹. Так, А.Л. Маковский отмечает, что кондикционное обязательство «совсем не однопорядково другим отдельным видам обязательств. Оно универсально для всех случаев, когда одно лицо приобретает (сберегает) имущество за счет другого без правового основания, и поэтому является родовым понятием»²;

б) на соображениях законодательной экономии (правила о реституции избыточны, поскольку дублируют положения о возврате неосновательного обогащения).

Кондикционная модель реституционных правоотношений (весьма заманчивая по крайней мере с точки зрения концептуальной простоты) оказывается небесспорной и уязвимой как в содержательно-смысловом, так и в формально-юридическом плане.

Получение имущества по недействительной сделке, безусловно, лишено правовых оснований и потому является неосновательным. Но далеко не во всех случаях недействительности сделок уместно говорить об обогащении – приобретении (сбережении) имущества одним лицом за счет другого. К примеру, трудно считать обогащением получение вещи по признанному недействительным и исполненному обеими сторонами договору купли-продажи, в котором цена предмета договора определена исходя из его рыночной стоимости: приобретя вещь, покупатель понес и соответствующие расходы, вследствие чего вряд ли оправданно утверждать о получении сторонами выгоды с точки зрения увеличения имущества. Обогащение же означает «увеличение (в том числе несостоявшееся уменьшение) имущества лица, являющееся результатом присоединения к нему новых благ денежной ценности без выделения из него соответствующего эквивалента». Поэтому логично заявление ученого о том, что «при взаимном исполнении недействительной сделки, стороны которой передали друг другу равноценное имущество, факт обогащения отсутствует, однако закон все равно предписывает каждой из сторон возвратить другой все полученное по сделке (двусторонняя реституция)»¹.

Поэтому о неосновательном обогащении вопрос может подниматься главным образом в ситуации неравноценного взаимного предоставления по недействительной сделке либо при одностороннем предоставлении, в том числе в соответствии с условиями такой сделки, например по договору дарения.

Пожалуй, именно в русле выявленного понимания формируется и судебная практика. Так, Пленум ВС РФ и Пленум ВАС РФ в совместном Постановлении от 8 октября 1998 г. №13/14 «О практике применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о процентах за пользование чужими денежными средствами» разъясняют, что:

• при применении последствий исполненной обеими сторонами недействительной сделки, когда одна из сторон получила по сделке денежные средства, а другая – товары, работы или услуги, суду следует исходить из равного размера взаимных обязательств сторон; нормы о неосновательном обогащении (ст. 1107 ГК РФ) могут быть применены лишь при наличии доказательств, подтверждающих, что полученная одной из сторон денежная сумма явно превышает стоимость переданного другой стороне (п. 27). Следовательно, правила гл. 60 ГК РФ о возмещении доходов при соотносимости размера взаимных обязательств участников недействительной сделки не действуют; разумно предположить, что данные нормы надлежит применять только касательно обогащения в размере превышения;

• когда по сделке займа (кредита, коммерческого кредита) заемщиком уплачивались проценты за пользование денежными средствами, неосновательно приобретенными кредитором могут быть признаны исключительно суммы, превышающие размер уплаты, определенной по установленной законом ставке (по учетной ставке Банка России) за период пользования (п. 30)¹.

В Обзоре практики рассмотрения споров, связанных с применением норм о неосновательном обогащении, сообщенном информационным письмом Президиума ВАС РФ от 11 января 2000 г. №49, содержится аналогичная принципиальная установка: «Денежные средства, уплаченные за пользование имуществом, предоставленным по недействительному договору, могут считаться неосновательно полученными лишь в части, превышающей размер причитающегося собственнику имущества возмещения» (п. 7)².

Итак, реституционные притязания лишь в некоторых случаях могут нести в себе собственно кондикционную составляющую, именно тогда абсолютно адекватным является полноценное задействование правил о неосновательном обогащении. Применение норм гл. 60 ГК РФ основывается не на общей природе реституции и кондикции, а на том, что и в случае недействительности сделки возможна ситуация неосновательного обогащения одного участника сделки за счет другого. При этом не утрачивается субсидиарный характер применения данных правил (по принципу: «Если иное не установлено правовыми актами и не вытекает из существа отношений»). Так, неприменимым оказывается положение подп. 4 ст. 1109 ГК РФ, что нашло отражение в следующем примере из судебной практики.

На основании договора купли-продажи, признанного в последующем ничтожным, покупатель перечислил сумму аванса продавцу. Покупатель обратился с иском о применении последствий недействительности ничтожной сделки и взыскании с продавца сумм аванса на основании ст. 167 и 1102 ГК РФ. Продавец в отзыве на иск указывал, что о ничтожности сделки покупатель не мог не знать в момент ее совершения, поскольку при ее заключении были нарушены требования закона; покупатель перечислял суммы аванса, зная об отсутствии обязательств, поскольку сделка, противоречащая требованиям закона, не порождает правовых последствий, кроме связанных с ее недействительностью. При таких условиях в соответствии с подп. 4 ст. 1109 ГК РФ неосновательно полученное не может быть истребовано от приобретателя. Удовлетворяя исковые требования, суд указал, что при применении последствий недействительности ничтожной сделки следует руководствоваться положениями п. 2 ст. 167 ГК РФ, которые не связывают обязанность стороны подобной сделки вернуть другой стороне все полученное при наличии условий, предусмотренных подп. 4 ст. 1109 ГК РФ (п. 11 вышеуказанного Обзора практики рассмотрения споров, связанных с применением норм о неосновательном обогащении).

Переводя рассматриваемые случаи в плоскость правоотношений, представляется, что можно говорить о возникновении и реституционных, и кондикционных правоотношений. Однако последние в основном будут существовать в усеченном варианте (возврат доходов и проч.), поскольку возврат прямого неосновательного обогащения, как правило, охватывается реституционным требованием. Необходимо отметить, что данный вывод в целом согласуется с позицией ВАС РФ, трактующего «правило, установленное п. 1 ст. 1103 ГК РФ, как дополнительное последствие недействительности сделки, помимо последствий, установленных п. 2 ст. 167 ГК РФ»¹. Вместе с тем также возможен вариант, когда кондикционное правоотношение будет включать и обязанность возврата прямого обогащения, например, при перечислении денежных средств третьим лицам во исполнение недействительной сделки (реституция, предполагающая обратную передачу имущества между участниками, здесь неприменима; деньги же, полученные третьими лицами в счет погашения долга стороны недействительной сделки, являются неосновательно сбереженными и подлежащими возврату с начислением на них процентов в соответствии с п. 2 ст. 1107 ГК РФ) (см. п. 12 вышеуказанного Обзора практики рассмотрения споров, связанных с применением норм о неосновательном обогащении).

В иных ситуациях применение последствий недействительности сделок, прежде всего при равном размере взаимных обязательств, обращение к институту обязательств вследствие неосновательного обогащения (даже субсидиарное) выглядит совсем неочевидным, что вместе с тем априори не исключает допустимости вспомогательного (технического) использования некоторых кондикционных норм, например правила п. 1 ст. 1105 ГК РФ о моменте, на который определяется действительная стоимость приобретенного или сбереженного имущества при невозможности возвратить его в натуре. Отсюда логичным становится законодательное сужение возможностей субъектов недействительной сделки по возмещению убытков наряду с применением реституции. «Целью реституции, – замечает А.А. Кот, – является минимизация негативных последствий признания сделки недействительной, своеобразная страховка, возмещение по которой частично должно компенсировать имущественные потери сторон такой сделки. Естественно, в такой ситуации контрагенты не вправе ставить вопрос о возмещении убытков, в том числе неполученных доходов, в связи с признанием сделки недействительной»¹. Аналогичные соображения высказывает и О.В. Савенкова, по мнению которой «допустить возмещение положительного договорного интереса означало бы одобрить правопорядком заключение такого рода сделок. Следовательно, основывать возмещение убытков на предположении, что договор мог бы быть исполнен, значит, идти вразрез с интересами и целями правопорядка. Поэтому ст. 171, 172, 175-179 ГК РФ, допуская возмещение убытков пострадавшей стороне, предусматривают возмещение только реального ущерба»¹.

В свете изложенного особый интерес представляют рассуждения по поводу одного из часто встречающихся в литературе упреков кондикционной модели, опирающейся на постулат об односторонности обязательства о возврате неосновательного обогащения, о неучете взаимного по общему правилу характера реституции. Выходом из затруднительного положения обычно является удвоение кондикционных правоотношений, когда каждая из сторон недействительной сделки обладает самостоятельным кондикционным притязанием. Данный (небесспорный) подход, в известной степени теоретически преодолевая разбираемое препятствие, все же не отменяет несостоятельности утверждения об обогащении сторон взаимно исполненной недействительной сделки. Стороны возвращаются в первоначальное положение не потому, что одна из них приобрела имущество за счет другой, а потому, что контрагенты, вступая в сделку, нарушили предписания закона, хотя при этом имущественные интересы ни одного из них не потерпели ущерба и обе стороны в достаточной степени компенсировали друг друга за полученное имущество Налицо неосновательный переход имущества от одного лица к другому, но никто из контрагентов не приобрел имущества за счет другого. Интересно заметить, что двусторонний характер реституции в большинстве случаев как раз и позволяет избежать обогащения одной из сторон недействительной сделки, по причине чего разрыв реституционных притязаний кажется дефектным. Симптоматична и справедлива позиция ВАС РФ, обращающего внимание на необходимость применения строго двусторонней реституции (если иное не предусмотрено законом) в случае констатации недействительности сделки (так, в Постановлении Президиума ВАС РФ от 19 октября 2004 г. №5905/04 указывается, что «суд кассационной инстанции, применив последствия недействительности возмездных сделок в одностороннем порядке и возвратив имущественный комплекс Саяно-Шушенской ГЭС в федеральную собственность, нарушил правило, установленное п. 2 ст. 167 ГК РФ»)¹.

Помимо прочего, кондикционная модель наталкивается на барьеры специально-юридического порядка, в частности:

а) реституционный механизм нацелен на восстановление положения сторон вне зависимости от правомочности сторон обладать возвращаемыми имущественными благами. При осуществлении реституции никогда не учитываются права на вещь лиц, участвовавших в недействительной сделке. Другими словами, при проведении реституции неважно, за чей счет обогатилось лицо, ставшее участником недействительной сделки; реституция достигает эффекта и тогда, когда лицо являлось неуправомоченным отчуждателем (которое вряд ли может быть обозначено как потерпевшее лицо – субъект обязательства из неосновательного обогащения);

б) сроки исковой давности для требований о применении последствий недействительности сделки и кондикционных требований оказываются несовпадающими в ситуации оспоримости сделки (один год для реституционного требования и три года для кондикционного притязания - ст. 181, 196 ГК РФ).

Учет названных обстоятельств, которые представляются нам рациональными, в рамках кондикционной модели неизбежно приводит к ее существенному раздроблению, значительной автономизации правил о неосновательном обогащении при недействительности сделок. Но в этом случае можно поставить под сомнение тезис о нормативной экономичности кондикционного подхода (аргумент, нередко выдвигаемый приверженцами данного подхода).

Особым ответвлением представленной модели является позиция раздвоения реституционного требования, когда оно может выступать как частный случай не только кондикции, но и виндикации. В частности, Д.О. Тузов разграничивает реституционное требование на реституцию владения (если реституционное обязательство направлено на восстановление владения вещью) и компенсационную реституцию (когда оно преследует восстановление имущественного состояния предоставившей стороны)¹. Однако в отличие от виндикации реституция реализуется в упрощенном порядке, не требуя доказательств о наличии прав на переданное по недействительной сделке. Развернутое и убедительное обоснование необходимости сохранения такого подхода, отвергающего отказ от реституции вещи в пользу виндикации, дал К.И. Скловский. «Имущество, переданное по недействительной сделке, – замечает ученый, – возвращается только потому, что сделка оказалась недействительной, а не потому, что одна из сторон сохранила на него право... Отсюда и следует, что в известных случаях защиту будет получать лицо, предположительно или несомненно собственником не являющееся... Это – не защита субъективного права, а защита оборота»².

Несовершенство кондикционной конструкции, акцентирующей внимание на неосновательности получения имущества, но оставляющей в тени обогатительный аспект, провоцирует моделирование реституционных правоотношений как правовых связей, отличных от обязательств вследствие неосновательного обогащения. По сути, именно из этого исходит современное российское законодательство, разграничивающее реституционное и кондикционное требования.

Концепции, отстаивающие самостоятельность реституционных правоотношений, неоднородны: в зависимости от определения (неопределения) последних в качестве обязательственных можно говорить о двух различных направлениях. Согласно первому направлению реституционные правоотношения рассматриваются в качестве отдельной разновидности обязательственных правоотношений, существующих помимо обязательств из неосновательного обогащения.

Позицию, согласно которой реституционные правоотношения квалифицируются как правовые связи обязательственной природы, занял, как отмечалось, ВАС РФ. В частности, в Постановлении Президиума ВАС РФ от 8 февраля 2000 г. №1066/99 прямо указывается, что «исходя из смысла ст. 307 ГК РФ... положения ст. 167 свидетельствуют о наличии между... [сторонами] обязательственных отношений, так как сторона, получившая исполнение по недействительной сделке, обязана произвести в пользу другой стороны определенные действия - возвратить полученное». Данный тезис послужил поводом для вывода о возможности применения к отношениям норм об уступке права требования. Разбирая вопрос о правомерности использования такого способа прекращения обязательств, как предоставление отступного в ситуации применения последствий недействительности сделки, Президиум ВАС РФ подтвердил обоснованность позиции суда кассационной инстанции, в соответствии с которой «предоставлением отступного может быть прекращено любое обязательство, в том числе и обязательство по возврату полученного по недействительной сделке, возникшее в силу ст. 167 ГК РФ»¹.

Исследуемый подход нашел признание и в научной среде. О реституционных обязательствах, в частности, говорит М.А. Смирнова. По ее словам, «положения ГК... дают основание предположить, что факт недействительности сделки порождает самостоятельное реституционное обязательство, отличное от деликтного и кондикционных требований»². А.В. Черярин указывает, что «при реституции подлежит исполнению реституционное обязательство... Обязанность вернуть исполненное по недействительной сделке ничем не отличается от любой другой гражданско-правовой обязанности»¹.

Действительно, реституционное правоотношение в целом укладывается в схематику обязательства, по крайней мере отраженную на легальном уровне. Вместе с тем нельзя не заметить, что:

• реституционное правоотношение обладает и известным своеобразием (прежде всего, с точки зрения юридико-фактических предпосылок возникновения);

• легальное понятие обязательства является предельно общим.

Названные моменты в совокупности предопределили появление второго направления, при котором реституционные правоотношения рассматриваются как самостоятельный вид относительных правоотношений, т.е. существующих наряду, но не в составе обязательственных. Именно такая интерпретация отстаивается в Концепции развития гражданского законодательства РФ, одобренной решением Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства от 7 октября 2009 г. В п. 1.1 разд. V указанного документа отмечается, что «законодательное определение понятия «обязательство»... не позволяет отграничить обязательство от иных относительных правоотношений», в том числе реституционных, и что имеется потребность в дополнении ст. 307 ГК РФ «положением о порядке применения общих положений об обязательствах к отдельным видам обязательств... а также о возможности их применения к другим относительным правоотношениям (реституционным, корпоративным и т.п.), если иное не предусмотрено ГК и иными законами и не вытекает из существа указанных правоотношений».

Не отвергая такого решения вопроса, приходится признать, что в условиях сущностной близости реституционных правоотношений к кондикционным, обязательственная природа которых не оспаривается, возможности распространения на реституционные правоотношения множества положений об обязательствах, о доктринальной неразработанности критериев отграничения обязательств от иных относительных правовых связей выведение реституционных правоотношений из разряда обязательственных является теоретически голословным и неподготовленным, а потому преждевременным.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Выделение и изучение такого понятия, как «реституция», имеет огромное теоретическое и практическое значение, поскольку большинство регулятивных гражданских правоотношений возникает на основании сделки. Эти отношения носят обязательственный характер. Реституционное правоотношение возникает при нарушении указанного обязательственного отношения.

Возникающая правовая связь непосредственно восстанавливает имущественное положение субъектов, существовавшее до совершения сделки, даже если восстановление прав и не отвечает их интересам в данный момент, поэтому правоотношение является охранительным по своей юридической природе. Оно направлено на защиту гражданских прав сторон сделки в случае совершения ими неправомерного действия (имущественного предоставления).

Исследование вопросов гражданско-правового регулирования реституции и складывающейся практики правоприменения дает основания сделать следующие выводы:

1. Правоотношение, складывающееся в связи с применением реституция, относится к материальным гражданским охранительным правоотношениям.

Реституционное правоотношение возникает в момент исполнения порочной сделки (что представляет собой нарушение гражданских прав), а прекращается в момент фактического осуществления реституции (то есть в момент применения способа зашиты) либо в момент установления невозможности применить последствия недействительности сделки (то есть защитить нарушенное право).

К гражданско-правовым охранительным отношениям относятся также и остальные правоотношения, складывающиеся в связи с применением способов защиты нарушенных гражданских прав.

2. Право требовать применения реституции (как материальное право на защиту, реализуемое в судебном порядке посредством иска) и право на удовлетворение реституционного иска (право на иск в материальном смысле) полностью совпадают по своему содержанию и значению для развития охранительною реституционного правоотношения. И то, и другое право представляют собой требование о прекращении нарушения регулятивных прав истца и заключаются в возможности потребовать применения способа защиты (реституции). Возникновение обоих прав связано с нарушением регулятивных прав потерпевшего – истца. При наличии у истца права на иск в материальном смысле (или, другими словами, права на защиту) суд, по общему правилу, обязан применить реституцию и тем самым защитить нарушенные права истца.

3. Реституционные правоотношения могут быть как односторонними, так и двусторонними, в отличие от прочих охранительных правоотношений, которые всегда являются односторонними.

Реституционное правоотношение, существующее между сторонами порочной сделки, носит двусторонний характер. Эта его особенность обусловлена тем, что лежащее в основе его возникновения правонарушение –исполнение порочной сделки – совершается обеими сторонами, в отличие от нарушении, в связи с которыми возникают другие охранительные правоотношения.

Односторонним является реституционное правоотношение, возникшее между участниками порочной сделки, с одной стороны, и не участвовавшим в сделке лицом, нрава которого оказались нарушены в результате ее исполнения, с другой стороны. В таком правоотношении лицу – потерпевшему принадлежит право на защиту (право требовать применения последствий недействительности сделки), а соответствующие охранительные обязанности возложены на участников сделки.

4. Реституционные обязанности сторон недействительной двусторонней сделки всегда являются взаимными, независимо от того, является ли реституционное правоотношение односторонним или двусторонним. Реституционные обязанности возлагаются на участников недействительной сделки в рамках единого охранительного правоотношения, что само по себе указывает на существующую между ними связь. Кроме того, в основе возникновения обязанностей по реституции лежат взаимосвязанные действия сторон порочной сделки по ее исполнению, и для отмены эффекта таких действий и защиты нарушенных ими прав также необходимы согласованные действия обоих участников сделки.

5. Стороны ничтожной сделки, применяя реституцию добровольно, без обращения в суд, заключают между собой особое соглашение, направленное на защиту нарушенного права (договор о реституции). Указанное соглашение необходимо для конкретизации прав и обязанностей сторон ничтожной сделки – субъектов реституционного правоотношения.

6. До разрешения спора о недействительности сделки и о проведении реституции уступка реституционного требования (отдельно от прочих прав и обязанностей правопредшественника) невозможна. Право на реституцию, пока спор не разрешен в юрисдикционной или неюрисдикционной форме, представляет собой требование о прекращении нарушения регулятивных прав потерпевшего, но еще не имеет конкретного содержания (то есть, не является правом требовать передачи определенной вещи или определенной денежной суммы), Кроме того, право требовать применения последствий недействительности сделки является, охранительным правом, а законодательство не предусматривает возможности отчуждения таких прав.

На основе проведенного исследования и сделанных в его ходе выводов разработаны ряд предложений по совершенствованию законодательства:

1. Следует дополнить пункт 2 статьи 167 ГК РФ правилом об освобождении сторон недействительной сделки от реституционных обязанностей в случае невозможности возмещения стоимости полеченного в деньгах и предусмотреть в Федеральном законе «Об исполнительном производстве» специальный механизм, который обеспечит надлежащее исполнение судебного решения о двусторонней реституции обеими сторонами.

2. Необходимо внести дополнение в правовое регулирование недействительности кабальных сделок и предоставить их сторонам в качестве альтернативы признания сделок недействительными возможность устранить порок данных сделок посредством приведения их в соответствие с разумными коммерческими стандартами делового оборота и требованиями добросовестности, т.е. устранить крайне невыгодные условия договора для потерпевшей стороны. Принятие указанного предложения позволит восстановить права и интересы потерпевшей стороны и при этом сохранить сделку в силе, в результате будет достигнуто равновесие между принципом обязательности договора и принципом справедливости.

3. Предлагаем дополнить нормы о недействительных сделках таким препятствием реституции, как добросовестность приобретателя (абзац третий п. 1 ст. 171 ГК РФ). При этом оспоримость сделки не должна иметь здесь решающее значение, поскольку лицо в свои 13 лет может ничем не отличаться от 14-летнего молодого человека и эти молодые люди в силу акселерации (внешние физические данные) и по манере поведения, рассуждения (умственное развитие) могут создать впечатление у приобретателя, что они являются совершеннолетними, и если акципиент предпринял все разумные меры по оценке правомерности совершения сделки, то, на наш взгляд, несправедливо и необоснованно приводить стороны в первоначальное имущественное положение. То же самое может произойти, если сделку совершал недееспособный традент, а приобретатель добросовестно заблуждался относительно дееспособности своего контрагента. Таким образом, все нормы о недействительности сделки, связанные с пороком полномочий субъекта (статьи 171-177 ГК РФ), необходимо дополнить правилом о том, что реституция возможна только при недобросовестности контрагента.

БиблиографиЯ