§ 44. От чего зависит стилистическое значение слова. Стилистическое значение и денотативное значение

Итак, мы установили, что стилистическое значение слова зависит от того, в каком денотативном значении оно мыслится: в многозначном слове различным денотативным его значениям соответствуют, как правило, различные коннотативные. Но чем определяется само коннотативное значение, его основные компоненты, которые мы выделили? Почему décéder имеет положительную эмоциональную окраску и употребляется преимущественно в текстах официального характера, а crever пежоративно и фамильярно?

Одну качественную закономерность мы как будто обнаружили: идентифицирующее слово, доминанта ряда, т.е. слово с нулевым стилистическим значением, как правило, самое распространенное; в соответствии с этим при полисемии основное, т.е. самое распространенное денотативное значение слова, обычно дает нулевое стилистическое значение – на схеме Е₁ (С₀), Е₃ (С_3б), Е₄ (С₄), Е₅ (С₅); производные же (исторически переносные) значения чаще бывают стилистически окрашены (Е₃, Е₄ и Е₅ в значении С₀, а также Е₁ в значении С₁). Нарушается эта закономерность в том случае, если исторически первичное значение слова выходит или начинает выходить из употребления. Так, в современном французском языке слово chef в его исторически первичном значении 'голова' (от лат. caput) – явный архаизм, употребляющийся почти исключительно в иронических контекстах, в то время как производное значение 'глава, начальник' дает стилистически нейтральное выражение (ср.: chef d’entreprise, chef de bataillon, chef d’Etat и т.п.).

Нельзя ли вообще объяснить стилистическое значение слова, взятого в некотором узуальном денотативном значении, его первичным денотативным значением – живым, бытующим в современном языке, или мертвым, этимологическим?

Что же, попробуем. Возьмем, с одной стороны, пежоративные и стилистически сниженные Е₃ (С₀) и Е₅ (С₀), а с другой – стилистически возвышенные (хотя и в разной мере) Е₂ (С₀), Е₄ (С₀), Е₆ (С₀), Е₇ (С₀). Все они по своему происхождению иносказания метафорического (или метонимического) характера. Связь между исходным значением и С₀ в большинстве случаев достаточно прозрачна: décéder и trépasser представляют смерть как уход; empirer – как выдох, т.е. прекращение дыхания (ср.: rendre le dernier soupir – 'испустить последний вздох '); rendre l’esprit – как 'отдачу души' (очевидно, богу – ср. русск.: 'отдавать богу душу'); при этом, так как латинское spiritus (> esprit) первоначально значило 'дыхание', исконное этимологическое значение Е₆ оказывается в сущности таким же, как у Е₄. Несколько менее естественным кажется переход от первичных значений crever и claquer к значению 'умереть'. Между этимологическими значениями этих выражений, кстати, много общего:, crever восходит к лат. crepare ('трещать', 'треснуть'), а claquer – ономатопеического, т.е. звукоподражательного происхождения (от claque). Таким образом, в обоих случаях исконное этимологическое значение – 'издать резкий, сухой звук'; отсюда, видимо, 'внезапно разрушиться с резким звуком' – ср.: le pneu a crevé (шина лопнула); l’ampoule électrique a claqué (лампочка перегорела). Таким образом, оба они представляют смерть как внезапное разрушение. При этом возможно, что для crever значение 'умереть' [о животном] исторически предшествовало 'умереть' [о человеке], хотя, судя по примерам самого раннего употребления crever в значении 'умереть', относящимся к XIII веку и приводимым в словаре Литре, можно заключить, что это выражение с самого начала применялось как к животным, так и к человеку.

Итак, на первый взгляд, определенная зависимость между первичным денотативным и стилистическим значением слова, употребленного в производном денотативном значении, действительно обнаруживается: все «возвышающие» синонимы mourir первоначально обозначали или обозначают действия, которые могут быть совершены только одушевленным субъектом, а claquer и crever в исходных значениях применялись, наоборот, только к неодушевленным предметам и, следовательно, имплицитно уподобляют человека вещи; во-вторых, первые, если опять-таки исходить из их этимологического значения, как бы смягчают идею смерти (не умер, а «ушел», или «испустил последний вздох», или «отдал богу душу»), т.е. по своему происхождению являются эвфемизмами ¹²; вторые же, «снижающие», представляют эту идею гораздо более неприкрыто и грубо (да еще уподобляют усопшего вещи, а то и животному).

Все это верно, но верно и то, что вполне «приличное» французское слово tête, доминанта ряда, происходит от латинского testa – 'глиняный горшок', а русские выражения «испустить последний вздох», «испустить дух» и «издохнуть», этимологические близнецы, имеют различные, даже противоположные (ср. первое и последнее) стилистические значения. К этому можно добавить, что crever в значении 'умереть' [о человеке], самим своим происхождением как будто осужденное на роль пежоративного и фамильярного слова, в былые времена, например, в XVI веке, судя по контекстам, в которых оно употреблялось, не имело такого ярко выраженного стилистического значения, как теперь. Например:

Nous lui jurerons toute fidélité et service [...] pour crever tous à ses pieds pour son dit service (A. d'Aubigné) ¹³

Таким образом, первичное денотативное значение слова не может во всех случаях объяснить его современное стилистическое значение и, скажем сразу, даже объясняя, как правило, не определяет его, т.е. не мотивирует в сознании современных носителей языка. В самом деле, коль скоро речь идет о выражениях узуальных, т.е. широко известных и привычных (а именно о таких мы и говорим, и из таких составлен наш список), рядовые носители языка, употребляя или воспринимая их, отнюдь не анализируют их внутреннюю форму, не соотносят данное их значение с первичным. Восемь французов из десяти, надо думать, вовсе не знают, откуда пошло слово décéder, но все прекрасно ощущают его стилистическое значение.

Но и в тех случаях, когда внутренняя форма слова вполне прозрачна, когда первичное денотативное значение продолжает бытовать в языке, оно не всплывает в сознании носителя языка при спонтанном употреблении этого слова в ином, исторически производном значении. Любой француз, видимо, способен проанализировать внутреннюю форму expirer в значении 'умереть', точно так же, как любой русский способен ответить на вопрос, откуда произошло слово «издохнуть»; но употребляя эти слова в связной речи, в предложениях, соотносящихся с какими-то реальными или воображаемыми ситуациями, ни тот, ни другой не представляет себе смерть как «последний вздох» в буквальном и конкретном смысле этого выражения; даже говоря «Он испустил последний вздох» или Il a rendu le dernier soupir, никто на самом деле ни о каком вздохе не думает: во всех этих случаях слово (или фразеологическое выражение) употребляется как условный и всем известный знак соответствующего понятия.

Лишь тогда, когда мы сталкиваемся с каким-то выражением впервые, мы начинаем соотносить то значение, в котором оно употреблено, с его первичным, буквальным значением, т.е. воспринимаем его как образ (подробнее об этом см. ниже); так происходит, например, в «Двенадцати стульях», в той сцене, где гробовщик Безенчук объясняет Воробьянинову, как в среде гробовщиков принято говорить о смерти людей, принадлежащих к разным социальным группам, – тоже лекция по лингвистической стилистике! Впрочем, дело здесь не столько в необычности (весьма относительной) выражений, сколько в том, что речь Безенчука (как и наше рассуждение) носит, как говорят, метаязыковый характер: это речь о языке, о словах, в которой эти слова выступают не как знаки каких-то понятий, а как предмет речи внимание сосредоточено не на обозначаемых ими понятиях, а на самих словах, что способствует актуализации, оживлению их внутренней формы.

Поскольку же в обычной речи наиболее употребительные лексические единицы в своих узуальных значениях используются как условные знаки соответствующих понятий, не вызывая представления о своих первичных денотативных значениях, постольку эти последние не могут мотивировать в сознании носителя языка стилистические значения этих единиц. Так подтверждается в применении к конкретной проблеме стилистического значения общее положение Шарля Балли, согласно которому «этимологическое родство двух слов само по себе не представляет никакой ценности для нашего исследования и имеет значение только в том случае, если это живое родство; а живым оно может быть только в том случае, когда оно покрывается и обеспечивается общностью смысла, непосредственно ощущаемой говорящим. Все, что может быть сближено только в результате размышления и анализа, все, что не есть стихийное языковое чувство, не имеет отношения к данному состоянию языка и не может служить предметом нашего исследования» ¹⁴.

Из всего сказанного мы можем заключить, что в целом для рядового носителя языка узуальное стилистическое значение, т.е. стилистическое значение, порожденное узуальным употреблением данного выражения, так же условно и немотивированно, как и его денотативное значение. Знак коннотативной семиотической системы (коль скоро речь идет именно об установившейся, общепринятой системе) имеет такой же условный и символический характер, что и большинство знаков денотативной семиотической системы естественного языка.

Используя язык в повседневном общении, люди, как правило, не задаются, вопросом, почему то или иное слово означает то или иное понятие; точно так же они не задумываются над тем, почему, употребленное для обозначения этого понятия, оно несет именно такое, а не какое-нибудь другое стилистическое значение: так уж повелось.