Методические рекомендации

История Английской революции сложна и продолжительна. В настоящее время возникла потребность переосмыслить характер тех глубоких и принципиальных изменений, которые произошли в подходах и трактовках Английской революции XVII в. Работы последних 20 лет реконструируют не только широкое полотно политических и идеологических борений на всех общественных уровнях, в столице и в провинциях, но и стоящие за ними сложные сплетения рушащейся и все еще устойчивой традиционной иерархии отношений и связей, структур хозяйства, стереотипов сознания — массового, элитарного и народного поведения, ценностных ориентаций, форм повседневной жизни и религиозных верований.

Политико-экономический облик общества предреволюционной Англии определяли два уклада — капиталистический и традиционный. Ведущая роль принадлежала укладу капиталистическому. Капиталистические формы хозяйства господствовали прежде всего в тех отраслях, которые требовали больших начальных затрат капитала для организации производства. Это горнодобывающая промышленность, металлургия, судостроение, производство бумаги, сахара, стекла, шелка. Речь идет не только о мануфактуре, но больше о систематически проведенном внутреннем разделении труда, что приводило к росту его суммарной производительности.

На первое место вышла добыча каменного угля (1,5 млн. т., что в 3 раза превосходило добычу во всей Европе). Каменный уголь стали использовать не только для отопления жилища, но и для производства бумаги, стекла, рафинированного сахара. Основными центрами угледобычи были Ньюкасл, графства Ноттингем, Вустер, Стаффорд и Уэльс. Цеховой строй городского ремесла был еще жив и не без содействия властей продолжал отстаивать традиционные формы производства. Однако и имущая верхушка в цехах настолько отделилась от массы ремесленников, что первая сосредоточила в своих руках связи с рынком, а вторые были оттеснены от него и ограничены только функциями производства. В целом, продолжавшийся постоянный контроль цеха за соблюдением средневековых стандартов изделий (ширины, длины, веса куска, требование пользоваться традиционными орудиями труда) превращал цеховой строй городского ремесла в серьезную помеху на пути технического усовершенствования. На почве традиционного уклада возникало три очага напряженности — между мастерами, подмастерьями и учениками внутри мастерской, между цехами, между работодателями и различными категориями работных людей.

Но основные противоречия касались интересов торгово-предпринимательского капитала, а также внутренней и внешней политики Стюартов. Денежный капитал в Англии в середине XVII в. лишь в незначительной степени превратился в промышленный. Товарно-денежными отношениями в это время все еще остается сфера товарного обращения, т.к. промышленное применение капитала рассматривалось как малопривлекательное поле приложения в сравнении с торговлей. Экономисты видели преимущества в расцвете страны только в сфере торговли. Экономическая политика первых Стюартов не соответствовала интересам многих слоев общества.

В начале XVII в. Англия была аграрной страной. Однако главная особенность ее экономического развития состояла в том, что наиболее интенсивная ломка средневекового уклада хозяйства началась в деревне. Английское сельское хозяйство, издавна связанное с внутренним и внешним рынком, намного раньше промышленности стало выгодным объектом приложения капитала, сферой капиталистического типа хозяйствования.

Английская деревня в конце XVI в. сосредоточила в себе главные истоки социального конфликта. Лендлорды и крупные арендаторы были настроены враждебно традиционным аграрным порядкам и, прежде всего, общинной системе землепользования, — классу мелких самостоятельных владельцев (копигольдеров), получивших в конце XV в. личную свободу. Лендлорды стремились очистить от них землю, видели в них помеху на пути дальнейшего прибыльного использования земли. В английской деревне переплетались два процесса — обезземеливание крестьянства и формирование класса арендаторов. Но, с другой стороны, многие предприимчивые лендлорды предпочитали самостоятельно вести нацеленное на рынок хозяйство в своих доменах и снимать дополнительно крупные аренды в других манорах. За 100 лет рыночная рента за 1 акр земли возросла в 10 раз. Высокая рыночная конъюнктура стимулировала введение агротехнических новшеств, преследовавших цель повысить продуктивность полей, лугов и пастбищ. Распространяется практика известкования почвы, удобрение ее морским илом, в севооборот вводятся сеяные травы (клевер), корнеплоды (морковь), красители (шафран). В широких размерах проводится мелиорация лугов и пастбищ, развертывается осушение Великой равнины, улучшается порода скота. Урожайность увеличилась в XVI в. в 2 раза. Но эти новшества были характерны лишь для крупных хозяйств и недоступны для копигольдеров, что сдерживало распространение агрикультурной революции вширь. Социально-экономические последствия революции были глубоко враждебны интересам средних и малоимущих классов.

Результатом изменений было усиление процесса огораживания и резкое повышение держательских рент. Продавцом земли стала корона и представители обедневшей знати. Покупателями выступали джентри, «денежные мешки» из Лондона, представители свободных профессий (юристы, врачи), разбогатевшие цеховые мастера. Следствием этого процесса, с одной стороны, явилось сокращение числа надельных дворов и укрупнение держаний, с другой — увеличение числа безнадельных.

Вследствие земельного голода развилась система субдержаний и субаренды. Крупным держателям было выгоднее сдавать клочки своих держаний, чем обрабатывать их. Поднялась арендная плата.

Хотя в Англии две трети земли принадлежало фригольдерам, а одна треть — копигольдерам, сдавалась она в аренду на основе копигольдера, т.е. за плату. Статус копигольдера состоял в ограниченности этого держания во времени (три крестьянские жизни), в правовой зависимости копигольдера от «воли» лендлорда. Кроме того, существовала система «вступных файнов» за право владения копигольдом. Неудивительно, что многие копигольдеры были вынуждены отказываться от копигольда. Кроме всего прочего, существовала система налогов — гериот (посмертный налог), панагий (налог за пользование пастбищем). Раннее вторжение капиталистических отношений в Англию поставило преобладающую часть крестьянства, не успевшую закрепить за собой владельческие права на свои держания, в подлинно критическое положение.

В английской деревне накопилось значительное количество горючего материала, и это сказалось на всей последующей истории Англии.

Социальная структура английского общества была пестрой. Подобная специфика характерна для переходного периода, когда официальная градация пришла в противоречие с теми изменениями, которые накопились в обществе. Четко очерченными оставались границы высшей титулованной знати и слоев, стоящих вне «политического» общества.

В то же время среди титулованной знати наметилась значительная прослойка, совмещавшая получение земельной ренты с предпринимательской прибылью. Граф Ньюкасл владел угольными копями и железоплавильными печами. Среди членов Ост-Индской компании числилось 15 герцогов, 13 графинь. Однако ведущей тенденцией в социально-экономическом развитии был упадок и оскудение дворянства. Нередки стали браки обедневших аристократов с купеческими дочками.

Примечательной чертой английского дворянства был его раскол на старое и новое. Новое дворянство формировалось не из потомков лендлордов 16 веков, а из представителей денежного капитала; оно стало активно приспосабливать земледелие к нуждам товарно-денежного уклада в сельском хозяйстве. Ф.Бэкон отмечал, что лучший способ обогащения — это не только приспособление земледелия к условиям рынка, но и занятие промышленностью, торговлей. Новый дворянин — это «гибрид» предпринимателя и землевладельца. История не знает соотношения между доходами, получаемыми от земли и предпринимательской деятельности. Среднее и мелкое дворянство — джентри — было очень мобильно. Дворяне быстро адаптировались в новых условиях, не гнушались получать знания у ремесленников, юристов, торговцев. Остается спорным вопрос о судьбе джентри — пришло это сословие в упадок или разбогатело.

Социальная структура городского населения изучена недостаточно. Приходится гадать, как распределялось население города между подмастерьями, учениками, слугами.

К началу XVII в. Англия представляла собой абсолютистское государство, для которого типичным было то, что глава государства (наследственный) с формально-юридической точки зрения воплощал законодательную и исполнительную власть с помощью чиновников и армии.

Ограничению абсолютистских притязаний королевской власти способствовало сохранение парламента с его правом вотировать налоги. В начале XVII в. короли из дома Стюартов попытались вопреки парламенту усилить постоянную армию и бюрократию с помощью продажи должностей, сбора налогов. Парламент превратился в центр оппозиции. Своеобразием парламентского правления начала XVII в. было соблюдение традиционных взаимоотношений парламента с королем, его стремление добиваться санкции короля при осуществлении своих мероприятий. В действительности содержание деятельности парламента выходило за грань привычных понятий о соотношении прерогатив короны и парламента. Новейшая англосаксонская историография подчеркивает «специфи­ческие» черты правления Стюартов, способствовавших революции.

Король Шотландии Яков V вступил на престол в 1603 г. под именем Якова I. Он был сторонником теории абсолютной монархии, но смутно представлял способы ее реализации в условиях Англии в начале XVII в. В историографии существует мнение о причинах «негибкости» правления, которую связывают с отрицательными субъективными чертами короля.

Однако кризис абсолютизма был в большей степени связан с отказом средних слоев поддерживать «покровительственную» политику Стюартов по отношению к старым слоям, т.к. она являлась связывающим фактором, а для Стюартов невозможно было отказаться от нее, потому что это было равносильно отказу от своей опоры.

Вторым фактором, обусловившим кризис монархии, было сужение социальной базы абсолютизма в среде дворянства. Резко сузился диапазон возможностей лавировать между интересами дворянства и буржуазией, сталкивая их между собой.

«Политическая слепота», «негибкость» и прочие субъективные черты удивительно совпали с исчезновением объективных условий, которые поддерживали бы в стране политический режим, свойственный эпохе Тюдоров.

Выразителем новых настроений стал парламент. Степень «строптивости» парламента находилась в прямой зависимости от сужения спектра общественных интересов, представленных в политике Стюартов.

Первые признаки оппозиции появились в период правления Елизаветы и в полный голос оппозиция заявила в первом парламенте Якова I (1604 г.) при обсуждении вопроса о прерогативах короны. Решительно отвергая принцип божественного происхождения власти, палата общин подчеркивала, что власть смертного короля не является ни божественной, ни единоличной. Права и вольности палаты общин рассматривались в качестве исконных, а не дарованных.

Главным вопросом спора стал вопрос об объеме полномочий короля на собственность подданных. Экономическая программа средних классов, сформулированная в «Апологии палаты общин», сводилась к следующему требованию: свободное, неограниченное обращение собственности подданных, что подразумевало отмену форм «регулирования» торговой и промышленной деятельности посредством монополий.

Яков I Стюарт, пришедший к власти в 1603 г., в своей книге писал: «Власть короля от Бога. Настоящий король может исполнять законы, но если он того пожелает. Но все же король выше законов. Если король исполняет законы, то только потому, что сам этого хочет, и для того, чтобы подать хороший пример своим подданным. Рассуждать о том, что Бог может и чего не может, есть богохульство. Рассуждать о том, что государь может и чего не может, есть бунт. Я не позволю рассуждать о моей власти… Монархический порядок есть высочайший на земле порядок. Монархи — божьи наместники».

В 1604 г. Яков I Стюарт собрал свой первый парламент, который заявил королю: «Мы хотим только одного — мира и согласия. Но мы просим Ваше Величество принять меры против злоупотреблений, которые совершаются в церковном и светском управлении… Если кто-нибудь сказал Вашему Величеству, что короли Англии имеют безусловное право издавать законы, то Ваше Величество жестоко обмануто. Король Англии может издавать законы только с согласия парламента».

Яков I распускает парламент и своей властью вводит налоги на ввозимые и вывозимые товары. В 1610 г. вновь созванный парламент заявил в своем послании: «Ваше Величество, Вы без ведома и согласия Парламента и во время полного мира наложили подати более многочисленные и тяжелые, чем делали Ваши предки во время войны. Мы умоляем Вас уничтожить все налоги, которые Вы сделали без согласия Парламента. Мы просим Вас также: издайте новый закон, который бы говорил, что всякий налог на Ваших подданных, на их товары и имущество, который наложен без согласия обеих палат, недействителен». Яков I распускает и этот парламент и правит без его согласия. Так было положено начало конституционному конфликту, продолжавшемуся до начала правления Карла I.

Распустив парламент, Яков I объявил войну религиозной смуте (пуританству), угрожая отлучением от церкви, что ставило человека вне закона. Такой непримиримостью характеризовалась вся внутренняя и внешняя политика первых Стюартов.

Стюартовскому абсолютизму было свойственно отсутствие подчиненного центру бюрократического аппарата на местах и отсутствие постоянной армии. Мировые судьи (формально бесплатные слуги короля) — важнейшее звено местного управления — были слишком связаны с интересами местного джентри, против которого Лондон требовал принятия жестких мер. Возникла практика извращения всех законопостановлений. Новые законы обогащали чиновников, за плату можно было купить нужное решение, а казна оставалась пустой.

Наиболее нетерпимой для английского потребителя и промышленника была политика дарения и продажи монопольных патентов. В 1621 г. насчитывалось около 700 монополий. Монополия затрагивала жизнь сотен тысяч крестьян. Доход от монополий поступал в казну лишь частично.

Во внешней политике преобладала тенденция установления тесных отношений с Испанией, что противоречило интересам основных социальных слоев.

Стюарты поддерживали католическую церковь. Карл I женился на ревностной католичке, сестре французского короля Людовика XIII Генриетте-Марии. При этом дал частное обязательство предоставить английским католикам «вольности и привилегии», которые были предусмотрены брачным контрактом с испанской принцессой. Политика возвращения в католицизм вызывала резкую реакцию всех сословий.

Основные конституционные вопросы политики сводились к следующему: в области внутренней политики — имеет ли король право вводить новые пошлины и принудительные обложения без ведома и согласия парламента и взимать, а в области внешней политики — должен ли король «советоваться» с парламентом, прежде чем предпринимать какой-либо шаг в международных делах?

Ответ оппозиции был однозначным: верховная власть принадлежит не королю вне парламента, а королю в парламенте. Яков I не созывал с 1611 г. до 1621 г. ни одного парламента. Это была форма абсолютной монархии. Однако финансовые трудности заставили Якова I собрать в 1621 г. и в 1624 г. парламенты. В 1621 г. парламент не смог убедить короля прислушаться к советам, а в 1624 г. Яков I сам попросил совета и пообещал отменить некоторые налоги. Парламент в ответ на эти заявления одобрил требуемые королем налоги. Но после этого решения Яков I тотчас нарушил свои обещания, заключив тайный договор о браке принца Уэльского с католичкой Генриеттой-Марией.

Конфликт между королем и парламентом с новой силой разгорелся в первые годы правления Карла I. После вступления на престол Карла I Стюарта вновь была сделана попытка подчинить парламент королевской власти. В своем выступлении в 1628 г. Карл I обратился к парламенту: «Пусть исполнит парламент свой долг помочь королю в трудных обстоятельствах. Если, чего Боже сохрани, Парламент откажется помочь, то король должен будет употребить другие средства, которые дал ему Бог. Но пусть парламент не принимает это заявление за угрозу, т.к. король унизил бы себя, если бы стал грозить людям, которые ему не равны. Король созвал парламент вовсе не из нужды, а по милости своей».

В ответ на это выступление короля появляется документ с первыми требованиями, направленными на ограничение абсолютизма — «Петиция о праве» 1628 г. Этот документ зафиксировал верховенство парламента в финансовом вопросе, дал принципиально иное понимание прав личности. Монархия трактовала права как привилегии, дарованные монархом подданным. «Петиция о праве» переосмыслила идею прав человека, которые рассматривались как естественные, неотъемлемые нормы человеческого поведения, существующие независимо от государства и охраняемые им.

В противовес абсолютистским притязаниям короны парламент отстаивал «древние права и свободы», ссылаясь на Великую хартию вольностей. «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей, или доходов». 2 марта 1629 г. парламент открыто проявил непослушание королю, «заставил спикера не прерывать заседания, несмотря на волю короля, и принял постановление, где объявил войну католической церкви, запретил королю собирать подати без согласия парламента». Это был настоящий кризис управления. Инициатива перешла в руки парламента. Были приняты новые процедуры заседаний, противостоящие королевским. Важнейшие акты конституционного характера в Англии были установлены в ходе Английской революции XVII в. Они положили начало оформлению конституционной монархии как одной их форм демократического государства. Важнейшие конституционные акты утвердили принцип разделения властей (законодательной, исполнительной, судебной), выразившийся в а) верховенстве законодательного органа — парламента, б) ответственности министров перед парламентом, в) независимости судей. Важнейшим результатом революции было установление новых прогрессивных правил во всех сферах жизни. Изменяются политическая и социальная сферы общества. Королевская власть ограничена властью парламента. Основные права короны — советовать, поощрять, предостерегать, но ничего не запрещать.

Карл I, перестав с 1629 г. созывать парламент, собирал налоги без обычных постановлений палаты общин (нижней палаты парламента). Это был период реакции. 13 апреля 1640 г., после 11 лет беспарламентского правления, Карл I собирает парламент. Выборы были не демократичными. Давление короля, знати было значительным по всем округам. Созыв парламента и начало его работы послужили толчком к началу революции. На первое место вышел вопрос о власти. Новые слои в городе и деревне были заинтересованы в свободном, неограниченном обращении собственности, в отмене ограничений во всех сферах общества, особенно в судебной сфере и религиозной.

В ходе революции можно выделить следующие этапы: 1640 — 1642 гг. — конституционный этап, характеризующийся перераспределением власти между парламентом и королем. 1642 — 1649 гг. — гражданские войны. Решение конфликта с помощью вооруженной силы, принятием парламентом законов, утверждающих новые порядки в Англии. 1649 — 1653 гг. — провозглашение республики. 1653 — 1658 гг. — протекторат в Англии и в 1660 г. восстановление монархии на новых принципах, изложенных в Бредской декларации.

К лету 1641 г. парламенту удалось добиться от Карла I серьезных уступок. В парламент был внесен билль о ежегодном созыве парламента, переработанный затем в «Трехгодичный акт», предусматривающий созыв парламента не позже, чем через 3 года после роспуска предшествующего, даже в том случае, если король будет препятствовать его созыву. Специальным актом были уничтожены такие важные орудия королевского произвола, как суды — Звездная палата и Высокая комиссия. В ходе революции были приняты законодательные акты Долгого парламента — акт об уничтожении чрезвычайных судов, «Великая ремонстрация», введение пресвитерианства, отмена монополий в сфере торговли, реформа армии, аграрное законодательство.

Важная роль в установлении конституционной монархии принадлежит победе парламентской армии над королем в ходе второй гражданской войны весной 1648 г., результатом которой стало принятие акта об отмене королевского звания, отмене палаты лордов и объявление Англии республикой (1649 г.). Характерно, что слово «республика» не было употреблено в соответствующем акте. Вместо него фигурировал термин «commonwealth», т.е. государство общего блага.

До тех пор, пока парламент занимался незначительными вопросами, его терпели, но когда он замахнулся на церковную десятину, терпению пришел конец. Часть членов парламента под нажимом офицерской верхушки, контролировавшей внутреннюю и внешнюю политику страны, сложила добровольно свои полномочия, меньшинство парламентариев было разогнано мушкетерами.

Через четыре дня была готова новая Конституция «Орудие управления», от 16 декабря 1653 г., единственная писанная в Англии Конституция, установившая систему протектората. Режим протектората был вызван к жизни необходимостью военного противостояния, опасностью реставрации. Дальнейшее развитие событий привело после смерти Оливера Кромвеля к восстановлению на английском престоле сына казненного короля — Карла II.

В 1660 г. в Англии была восстановлена монархия Стюартов. С целью предотвращения разгула реакции парламент издал Habeas Corpus Amendment Akt 1679 г. — «Акт о лучшем обеспечении свободы подданного и о предупреждении заточений за морями». Этот акт является важнейшим конституционным документом, закрепляющим гарантии неприкосновенности личности. Согласно акту, любое лицо, задержанное и заключенное в тюрьму, имело право лично или через своих представителей обратиться в королевский суд с просьбой выдать приказ «Habes Corpus» (дословный перевод «привести тело»), в котором предписывалось должностным лицам (шерифу, тюремщику, надзирателю и т.д.) в течение трех дней по предъявлению приказа доставить арестованного или задержанного в суд для проверки оснований его ареста (ст. 2). Этот закон, принятый для защиты от произвольных арестов или задержаний, до сих пор рассматривается английскими юристами как краеугольный камень свободы личности в Англии.

Однако при анализе этого документа необходимо учитывать, что право на просьбу о выдаче «Habeas Corpus» были лишены те, кому было предъявлено обвинение в государственной измене или тяжком уголовном преступлении (п. 2). Возможностью быть отпущенным под залог, размер которого определялся самими судьями, мог воспользоваться только состоятельный человек. Действие закона могло быть приостановлено парламентом на определенный срок и в определенных регионах страны.

Важнейшим конституционным документом Англии является «Билль о правах» 1689 г. Он состоит из а) перечня злоупотреблений английского короля Якова II, б) тринадцати пунктов, декларирующих права и «вольности» народа и парламента, в) положений о порядке наследования престола, г) запрещения занимать престол католику.

Пункты 1, 2, 4, 6, 9, 13 этого правового документа устанавливают ограничение королевской власти по отношению к парламенту. Пункты 5, 7, 8 устанавливают права подданных. Пункты 3, 10, 11, 12 направлены на совершенствование судебной системы. Билль о правах был дополнен постановлением палаты общин «О цивильном листе королю» от 20 марта 1689 г.

Акт «Об устроении» 1701 г. содержал требования, которыми должно обладать лицо, вступающее в обладание английской короной: а) обязательная принадлежность к англиканской церкви, б) запрещение выезжать за пределы страны без согласия парламента.

Акт закрепил три важных конституционных принципа: а) несменяемость судей, б) отрицание права короля на помилование осужденного, если в отношение его было возбуждено преследование в порядке импичмента, в) правило контрассигнатуры.

Последствием Английской революции является продолжающийся процесс формирования конституционной монархии. С 1702 — 1714 гг. королевой Англии была Анна, после ее смерти до 1760 г. монархами были Георг I и Георг II — иностранцы, совершенно не владевшие английским языком. Георг I на вопрос о том, как он будет управлять Англией, не зная языка, ответил: «Я об этом и не думаю, это меня не касается, пускай управляют министры. Это их дело». За 45 лет правления Георгов англичане привыкли к тому, что король только царствует, но не управляет, а все вопросы решает парламент и министры. В первой половине XVIII в. устанавливается следующее правило: правительство формируется партией, получившей большинство мест на выборах в палату общин, а министры ответственны перед парламентом за все правительственные действия. К министрам переходит значительная часть прерогатив короны.

Развитие парламентарной монархии сопровождалось перестройкой аппарата управления в центре и на местах. Прежние коронные должности были преобразованы в министерские, хотя и сохранили старое название. Премьер-министр официально именовался первым лордом казначейства и руководил кабинетом и министерством финансов. Лорд-канцлер возглавлял судебную систему и председательствовал в палате лордов.

Государственные формы правления в Англии изменялись в сторону интересов социальных групп, было расширено их влияние на процесс принятия политических решений.

Для Англии XVII — XIX вв. характерно адаптирование государства к новым социальным целям и формирование институтов власти, обеспечивающих условия для эффективного диалога между правительством и народом.

Начало интенсивному сравнительно-историческому изучению революционных потрясений XVII в. было положено известной статьей английского историка Х.Тревор-Ропера, впервые опубликованной в журнале «Паст энд презент» в 1959 г. в рамках оживленной многолетней дискуссии о всеобщем кризисе XVII в. В отличие от Р.Мунье, прослеживавшего этот кризис во всех аспектах человеческой жизни, а главным образом, в психологической сфере, и от Э.Хобсбоума, понимавшего его как последнюю фазу межформационного перехода от феодализма к капитализму, X.Tpeвop-Ропер предложил понимать его как политический кризис, как «всеобщую революцию», проявившуюся в восстаниях и гражданских войнах одновременно в целом ряде европейских стран.

Причину «всеобщей революции XVII в.» Х.Тревор-Ропер видел в кризисе отношений между обществом и государством, возникшем вследствие непомерного роста расходов на содержание постоянно расширявшегося бюрократического аппарата и усиление централизации, а также в вызванном этими обстоятельствами росте напряженности между «двором» и «страной». Революционная ситуация, возникшая в 20—30-е гг. XVII в. в результате целого ряда политических событий и ошибок, привела к революции. Главное место в определении специфики развития революционной ситуации в той или иной стране автором отводится конкретным политическим реформам, направленным на сокращение церковных и государственных синекур или на возврат к протекционистской политике средневековых городов и позволяющим укрепить существующий режим в преддверии приближающейся революции.

Как же понимает Х.Тревор-Ропер специфику Английской революции в рамках выработанной им модели «всеобщей революции»? Экономическая политика английского правительства способствовала, согласно Тревор-Роперу, развитию национальной промышленности и торговли, лидерам Долгого парламента не было необходимости эту политику менять. Нерешенной оставалась задача реформирования административной системы. От английской монархии требовалось лишь согласие на то, что Кольбер сделал во Франции, продлив существование французского абсолютизма на 150 лет.

Подобное благоприятное развитие событий в Англии было бы вполне возможным, «если бы оно не натолкнулось на «случайное препятствие» — человеческие качества Карла I, лишенного интеллекта Елизаветы или уступчивости Людовика XIII. Если бы не упрямство Карла, английский «старый режим» мог бы столь же мирно адаптироваться к новым условиям. Нежелание короля пойти на необходимые административные реформы привело к падению «самой хрупкой» из абсолютных монархий Европы под натиском разнородной, не имевшей общих политических задач и не способной управлять страной «группировки людей», взбунтовавшихся не против самой монархии, а против разросшегося паразитического бюрократического аппарата.

Приведение старой государственной системы, предполагавшей огромное бремя расходов на бюрократию, в соответствие с новыми условиями, вызванными сменой в конце ХVI в. периода бума в экономическом развитии периодом кризиса, потребовало во всех европейских странах революционных изменений — посредством политических революций или радикальных политических реформ. Во Франции решающую роль в осуществлении политической реформы сыграла «маленькая революция» — Фронда, в Нидерландах успешное выполнение этой задачи было подготовлено уже революцией XVI в. Своеобразие этого момента в Англии, обусловившее особую остроту конфликта, состояло, согласно концепции Тревор-Ропера, в том, что к середине XVII в. Англия не испытала ничего — «ни такой предшествовавшей революции, ни такой политической реформы». Концепция Х.Тревор-Ропера направлена против марксистской теории буржуазной революции, в частности, против сложившейся в те годы в британской марксистской историографии интерпретации Английской революции как революции буржуазной. Чтобы называть Английскую революцию буржуазной, писал Тревор-Ропер, «нужно доказать, либо что люди, которые совершили революцию, ставили себе такую цель, либо что именно те, кто стремился к такой цели, двигали вперед революцию, либо что такой результат не мог быть достигнут без этой революции». Приведенный в статье Х.Тревор-Ропера материал показывает неспособность дореволюционного политического режима приспособиться к новым условиям и открыть путь свободному развитию капиталистического способа производства.

Политическая интерпретация революции, выдвинутая Х.Тревор-Ропером, вызвала много критических замечаний, но она, несомненно, дала стимул для новых локально-исторических исследований и оказала большое влияние на дальнейшую разработку этой проблемы в сравнительно-историческом контексте. Многие историки выразили свое согласие с X.Tpeвop-Ропером, в частности, в том, что «универсальность» революций XVII в. свидетельствовала о серьезных «структурных» слабостях европейских монархий и о складывании революционной ситуации в Западной Европе.

Во второй половине 60-х гг. процессы, определявшие магистральное направление развития немарксистской историографии в целом, привели к концептуальному и методологическому обновлению сравнительно-истори­чес­ких исследований. Формирование междисциплинарных подходов происходило, главным образом, на базе структурно-функциональной социологии.

Большое влияние на становление «новой» компаративной историографии оказали теории американских социологов, прежде всего К.Бринтона и Ч.Джонсона, рассматривавших эволюцию как одну из форм социальных изменений. Пионером в проведении этого подхода при изучении революций начала Нового времени был Л.Стоун, выступивший со специальной статьей, посвященной анализу различных социологических теорий революции, и разработавший впоследствии на междисциплинарной основе свою концепцию Английской революции середины XVII в.

Многие историки высказывали мысль о консервативном и даже реакционном характере идеологии участников восстаний XVI — XVII вв. Не признавая социальной обусловленности массовых движений XVI — XVII вв., Дж.Эллиотт свел их к чисто политическим конфликтам, к борьбе за власть. Взяв за основу построенную на противостоянии центральной власти и сословных корпораций модель политической революции Тревор-Ропера, он, во-первых, поменял в ней полюса противостояния, провозгласив действительно революционной политику абсолютистского государства, а реакционным — сопротивление ей различных общественных слоев, и, во-вторых, включил в эту модель проблему мотивации. Побудительными мотивами движений XVI — XVII вв. были, по Эллиотту, так называемые «народный национализм» и «корпоративный конституционализм» верхних слоев общества (аристократии, джентри, городской верхушки, духовенства и т.п.), выражавшиеся в сложном идеализированном представлении об общине (или корпорации) как реально существующем организме, наделенном специфическими обязательствами, правами, привилегиями. Инстинкт правящих классов, направленный на сохранение своего исторического наследия — идеализированной общности локального, регионального или национального масштаба — перевешивал, по мнению Эллиотта, любые другие мотивы, включая религиозные. Роль народных движений им подчеркнуто принижается, а опора на поддержку извне рассматривается как неотъемлемый элемент всех сколько-нибудь продолжительных восстаний. Те изменения в жизни Европы XVI — XVII вв., которые все же имели место в рамках традиционных государственных структур, были реализованы, согласно Эллиотту, благодаря движениям протеста фрондирующих групп правящих классов.

Дж.Эллиотт рассматривает Английскую революцию середины XVII в. как рядовой случай описанной им категории движений, имевший лишь несколько более успешное развитие благодаря тому, что временный альянс оппозиции внутри правящего класса и сил народного протеста был укреплен общими религиозными узами. Дж.Эллиотт полностью солидаризируется с заявившей о себе в начале 70-х гг. так называемой «неоревизионистской» концепцией Английской революции.

Сравнивая Английскую революцию с движениями 40-х гг. XVII в. во Франции, Испании и Италии, он делает вывод о том, что революция середины XVII в. представляла собой «запоздалую английскую версию реформационных движений», уже прошедших на континенте в XVI в. Сама эта задержка,— пишет Эллиотт,— была случайной, ибо нетрудно представить, что если бы Мария Тюдор прожила немного дольше, то в Англии в XVI в. произошли бы такие же события, как в Нидерландах. Заслуга в их предотвращении принадлежит Елизавете, которая сумела использовать внешнюю угрозу для укрепления национального единства.

Эта акцентировка роли правительственной власти в возникновении конфликта присуща всем приверженцам «неоревизи­онистского» направления.

Если в ранее существовавших интерпретациях Английской революции речь шла о конфликте революционного общества с консервативным или реакционным режимом, то теперь — о противостоянии «консервативного» общества «революционному» правящему режиму. Достоинство такой трактовки природы Английской революции середины XVII в. состоит, по мнению Эллиотта, в том, что она в противовес марксистской концепции буржуазной революции открывает возможность сопоставления с одновременными событиями на континенте. Однако итогом собственного сравнительного анализа автора является практически возвращение к давно апробированному набору идей о личных качествах Карла I, роли внешнего фактора, «конфликте поколений», «слабых» сторонах английского абсолютизма, отчуждении «двора» и «страны» и т.д.

Роль правительственной налоговой политики, гнета бюрократического аппарата в создании революционной ситуации подчеркивалась еще Х.Тревор-Ропером.

В советской историографии концепция синхронных циклов революций как воплощение всемирно-истори­ческой и локально-исторической диалектик в межформационном переходе от феодализма к капитализму выдвинута М.А.Баргом и Е.Б.Черняком.

В 70-х гг. в историографии произошло резкое (в полярно противоположном направлении) смещение акцентов в оценке этих факторов. Если X.Тревор-Ропер подчеркивал бюрократический паразитизм государства начала Нового времени, то теперь многими историками был поставлен вопрос о «динамичном абсолютизме» и его революционизирующей роли. Согласно этой концепции, действия правительства не порождали революционную ситуацию, но сами были революцией, а движения оппозиции являются, по существу, реакцией на происходящее.

Иную позицию в вопросе о природе революции заняли американские историки Р.Форстер и Дж.Грин, которые предприняли попытку создать типологию политических и социальных движений XVI — XVII вв., исходя из возможно более полного анализа их предпосылок. Они выделили пять основных категорий революционных движений, различающихся по предпосылкам, расположив их в нисходящем порядке следующим образом: 1) «великая национальная революция» (в Нидерландах во второй половине XVI в. и в Англии в середине XVII в.); 2) «национальное восстание с революционным потенциалом» (Фронда и Каталонское восстание); 3)  «крупно­масштабное региональное восстание с ограниченным революционным потенциалом» (другого примера, ярче Пугачевского восстания, не нашлось); 4) «сепаратистский государственный переворот» (Португальское восстание); 5) «городская жакерия» (восстание в Сицилии и Неаполе в середине XVII в.).

В качестве предпосылок «великих национальных революций» Р.Форстер и Дж.Грин отмечают: структурные нарушения в социально-политической системе, возникшие в результате фундаментальных сдвигов в экономике и соответствующих изменений в распределении доходов, темпах экономического роста и социальной мобильности; раскол внутри правящего класса; широко распространившаяся враждебность к государственной церкви; массовое недовольство правящим режимом и потеря доверия к нему; растущее сопротивление фискальным требованиям; наличие альтернативного политического института, способного организовать оппозицию; крушение надежд различных социальных групп, вызванное внезапным ухудшением их экономического положения; неуступчивость режима.

Авторы подчеркивают, что эти общие характеристики присутствуют в двух революциях в различных комбинациях и, кроме того, выделяют их специфические черты по контрасту. Для Нидерландской революции характерны националистические тенденции, провинциальный партикуляризм, отсутствие общей политической идеологии. Для Английской революции, напротив, — интегрированная в национальном масштабе политическая система, наличие революционной идеологии, постепенно сформировавшейся (в течение полувека) из таких разнородных элементов, как различные течения пуританства, традиция общего права, социально-политические ценности и интеллектуальные приобретения оппозиционных кругов правящего класса. Типологическое единство «великих национальных революций» находит свое выражение и подтверждение и в их последствиях — замене старого политического режима новым и утверждении новой концепции общественно-политического устройства.

Главное же типологическое отличие предпосылок таких «национальных восстаний», как Фронда, которая приближалась по своему революционному потенциалу к Английской революции, и Каталонское восстание (близкое к Нидерландской революции), выражается в отсутствии серьезных нарушений равновесия («дисфункций») в социальной системе и в том, что эти конфликты были лишены религиозного содержания. А ведь именно религиозно-нравственный компонент, особенно ярко проявившийся в Пуританской революции, явился тем катализатором, который оказался способным придать консервативной по своей природе идеологии мощный заряд революционной энергии, преобразовавшей в ходе продолжительных и интенсивных дебатов лозунги возврата к традициям в требования фундаментальных изменений политической системы.

Типология, предложенная Р.Форстером и Дж.Грином, имела в своей основе серьезные логические и методологические просчеты и справедливо подверглась острой критике со стороны представителей различных историографических направлений.

Американский историк А.Л.Мут на основе мультифакторного анализа и обобщения результатов ряда сравнительно-исторических исследований к числу необходимых предпосылок крупных восстаний относит: дискредитацию существующего режима; отчуждение от него отдельных групп внутри правящей элиты; наличие экономических и политических условий, угрожающих их положению. Восстание начинается при появлении наряду с этими необходимыми условиями краткосрочных побудительных мотивов. Но для превращения восстания в революцию, преобразующую государственную или общественную структуры, нужны дополнительные предпосылки. Политические революции, считает Мут, стали возможными в Англии и Нидерландах, т.к. существовавшие там режимы были в большей или меньшей степени лишены жизнеспособности: в Англии это проявлялось практически во всех сферах государственной деятельности, в Нидерландах — в непопулярности государственной церкви и в неспособности Габсбургов создать эффективные органы центральной власти для всей страны. Другой необходимой предпосылкой революции является определенный сдвиг в социально-экономической сфере, изменение социальной природы некоторых групп внутри правящей элиты, ее разделение на новую и старую.

А.Л.Мут в целом принимает модель революционизации новой элиты, выдвинутую социальными психологами и использованную впоследствии Л.Стоуном: экономическое процветание и рост могущества новой элиты, затем спад в экономике, страх потерять свои приобретения и, наконец, чувство разочарования и безысходности перед лицом соперничества старой элиты и почти неразрешимых политических проблем. Однако Мут считает, что взрыву революционной психологии должна предшествовать долговременная идеологическая подготовка, полный переворот в представлениях об обществе, формирование подлинно революционной идеологии. Такая ситуация, вызванная крупными социальными сдвигами и подготовленная идеологами Просвещения, сложилась во Франции к 1789 г., но ее предвосхищение Мут обнаруживает и в Англии накануне Пуританской революции.

Поэтому Английская революция, заключает Мут, была более великой политической революцией, чем Нидерландская, это была уже социальная революция, приближавшаяся по своей интенсивности к начальным этапам французской революции, которая, будучи первой по-настоящему зрелой социальной революцией, продвинулась в своем развитии гораздо дальше.

Таким образом, были подведены наиболее важные итоги более чем десятилетнего обсуждения проблем революций ХVII в. в западной историографии. Мут объединил все казавшиеся ему наиболее плодотворными идеи представителей различных направлений, подготовив почву для последующих дискуссий. Естественно отпали некоторые крайние положения: тезисы о «всеобщей революции» Х.Тревор-Ропера и о непрерывности развития Европы в XVI — XVII вв. Дж.Эллиотта. Однако в том, что касается целого ряда узловых моментов в компаративистской интерпретации социально-политических конфликтов XVII в., большинство историков, несмотря на многочисленные дополнения и некоторые опровержения, следовали все же парадигме, созданной X.Tpeвop-Ропером. Как это ни удивительно, главные расхождения — в понимании термина «революция» и в исследовательских методах и бурная полемика вокруг них — не смогли кардинально изменить ни те основные выводы об общих причинах и характерных особенностях изучаемых движений, к которым пришел X.Тревор-Ропер, ни сам ракурс постановки проблемы.

Сформировавшийся «джентльменский набор» идей был в очередной раз пущен в оборот в дискуссии вокруг книги Л.Стоуна «Причины Английской революции». Известный английский историк Х.Кенигсбергер, автор многочисленных сравнительно-исторических исследований по истории Европы раннего нового времени, взялся проверить выводы Л.Стоуна в компаративной перспективе. Представитель традиционной историографии Х.Кениг­сбергер, естественно, с порога отверг структурно-функци­ональную модель общественной системы, использованную Л.Стоуном. Если Л.Стоун пытался найти глубинные истоки Английской революции в структурных нарушениях всей общественной системы, то предлагаемые Х.Кенигс­бергером объяснения ограничиваются политической сферой. Это, во-первых, роль парламента как альтернативного монархии политического института и отражение ее в длительной, прочно укоренившейся традиции видеть в нем орган, представляющий «общину королевства» и ее подлинные интересы, и, во-вторых, наличие особого уровня политического взаимодействия,— между «центральной монархией» и «отдаленными королевствами» — присущего составным государствам, каковыми являлись все крупные европейские монархии XVI — XVII вв., за исключением Франции.

Несомненный интерес представляет сравнительно-исторический анализ Английской революции и Фронды, проделанный западногерманским историком С.Скалвай­том, и, прежде всего, сопоставление конституционного устройства и социальной структуры двух стран в середине XVII в. В его представлении, французская и английская государственные системы почти отождествляются: подтвержденное юристами «чрезвычайное право» английского короля было не менее далеко идущим, чем абсолютная власть короля французского; как королевская прерогатива в Англии, так и суверенитет французского короля имели некоторые ограничения в виде «традиционной конституции», обычаев и установлений, защищавших права подданных и охраняемых, в свою очередь, «органами контроля».

В соответствии с этим, Фронда, как и конституционный конфликт в Англии, началась с протеста против нарушения государством прав собственности подданных, и если в Англии инициатором оппозиции королевской власти являлась нижняя палата парламента, то во Франции во главе оппозиции королю стояли высшие суды. Не смущают С.Скалвайта и различия в административной системе — более разветвленный аппарат соответствовал большим территориальным размерам Франции и замедленности процесса ее централизации. И особенности социальной структуры каждой из стран, по мнению Скалвайта, лишь выглядят значительными, т.к. на практике более жесткая сословная структура во Франции оставляла немало места для действия специфической социальной мобильности по разветвленной иерархии должностей, а представление о необычайно высоком уровне социальной мобильности в Англии не подтверждается достоверными статистическими данными. Отсюда идет сближение социальных последствий событий середины XVII в. в двух странах — в первую очередь, за счет социального принижения — исторических результатов Английской революции. Отмечаются, все-таки, и принципиальные различия, которые сводятся фактически к тому, что Фронда была исключительно политическим явлением и имела целью только административно-правовое переустройство монархии, а конституционный конфликт в Англии с самого начала был связан с церковной борьбой, и главный импульс английской революции исходил из среды религиозной.

Тезисы С.Скалвайта не нашли поддержки. Даже те ученые, которые специализировались на истории Фронды и в общем не склонны были преуменьшать ее значение (как, например, А.Л.Мут), не заходили столь далеко в ее сближении с Английской революций. А.Л.Мут также отметил известные совпадения в ходе событий во Франции и в Англии на начальных этапах и подчеркнул, что парламентская Фронда добилась реформ, аналогичных английским реформам 1640 г., но была остановлена в своем развитии. Английская же революция получила дополнительный импульс в результате радикализации армии, и именно военное, а не парламентское крыло революции одержало впоследствии победу.

С середины 70-х гг. в связи со смещением интересов историков от структурных изменений к ценностным представлениям, моделям поведения, проблемам соотношения массового и элитарного сознания наблюдаются изменения как в интерпретации отдельных движений, так и в интерпретации «всеобщего кризиса XVII в.». Американский историк Т.Рабб суть кризиса видел уже не в изменениях всех сфер жизни общества, а в их субъективном восприятии, в психологической реакции современников на крушение традиционных авторитетов, ценностей, представлений.

Однако и во второй половине 70-х гг. и в 80-е гг. проблема дефиниций и типологических отличий не сходит с повестки дня. Известный американский историк П.Загорин посвятил этому вопросу специальную статью, а позднее в своей двухтомной монографии предпринял развернутый сравнительно-исторический анализ западноевропейских восстаний и революций XVI — XVII вв., самый подробный на сегодняшний день.

П.Загорин отвергает все имеющиеся общие социологические теории революции (в том числе, конечно, и марксистскую концепцию буржуазной революции). Придерживаясь широкого толкования термина «революция», охватывающего практически все формы и случаи коллективного насилия против политического режима, он классифицирует их на основе различий в масштабе решаемых задач. Ощущая необходимость как-то ограничить поле исследования, П.Загорин проводит различие между революцией и мятежом, выделяя в качестве главных признаков последнего спонтанность, экспрессивность, скоротечность, ограниченность целей. И наконец, он выступает против различения революции и восстания даже в том виде, как оно проводится Р.Мунье, Дж.Эллиоттом, А.Л.Мутом, Р.Форстером и Дж.Грином. П.Загорин отрицает также целесообразность выделения в особую категорию «великих Революций», поскольку их отличия носят исключительно количественный характер.

Важное место П.Загорин отводит выяснению особенностей социального, политического, идеологического контекстов революционных выступлений XVI — XVII вв. В соответствии с давно сложившейся в компаративной историографии традицией, он видит их специфику в сословно-корпоративном характере общественной организации (якобы полностью исключающем возможность классового анализа), в особенной уязвимости политической системы развивающегося абсолютизма, в распространении новых религиозных идей и церковных организаций, рожденных Реформацией. Для конструирования различных идеальных типов революций П.Загорин использует комплекс критериев, в который включает социальный состав участников революций, масштабы театра их действий, цели и задачи восстания и объекты насилия, формы и степень организованности повстанцев, их ментальность или идеологию. В результате, «революции» XVI — XVII вв. подразделяются автором на пять типов: 1) «заговор и переворот», ограниченный действиями аристократических групп (этот тип в работе не анализируется); 2) «городское восстание» в двух вариантах: восстание низших слоев городского населения против городской верхушки и восстание городской общины против королевской власти (в качестве конкретных примеров выступают многочисленные городские восстания во Франции, а также восстание коммунерос и восстание в Неаполе в 1647 г.); 3) «аграрное восстание» крестьянства или других групп населения против землевладельцев и/или государственной власти (специально рассматриваются Великая крестьянская война в Германии, восстание Кета в Англии, а также крестьянские восстания во Франции); 4) «провинциальное, или региональное, восстание», направленное против фискального или религиозного притеснения со стороны центральной власти, или сепаратистское движение за национальную независимость (иллюстрациями служат восстание в Лангедоке в 1632 г., движение босоногих в Нормандии, восстание морисков в Гренаде, гугенотские восстания 20-х гг. XVII в. во Франции, восстания в различных графствах Англии в XVI в., а также в Арагоне в 1591 г., в Ирландии в XVI — XVII вв., в Каталонии, Португалии и Шотландии в середине XVII в.); 5) «революционная гражданская война», захватывающая всю страну и все слои общества и характеризующаяся особой масштабностью целей, наиболее высокой степенью организованности и наиболее развитой идеологией.

Определяя эту последнюю категорию как реакцию общества на притязания абсолютной монархии (в духе X.Tpeвoра-Ропера), П.Загорин конкретизирует ее характерные особенности на историческом материале гражданских войн во Франции ХVI в., Нидерландской и Английской революций, Фронды. Типологические черты этой последней категории революций XVI — XVII вв. П.Загорин формулирует в соответствии с принятыми им критериями следующим образом. Во-первых, они имели самый широкий социальный состав участников и включали в той или иной степени все сословия, социальные слои и группы, причем размежевание лагерей шло не по горизонтали (массы против элиты), а по вертикали, пронизывая всю общественную структуру снизу доверху, и многочисленные представители господствующего класса выступали на стороне революционного движения. Во-вторых, они превосходили все другие типы «революции» по своему «политико-территориальному пространству», переступая через локальные и провинциальные границы и охватывая практически всю страну. В-третьих, цели и объекты «революционных гражданских войн» отражали массированную реакцию общества на развитие монархического государственного устройства, которая проявлялась в стремлении остановить, ограничить или обратить вспять усиление центральной власти, проводящей абсолютистскую политику в административной, фискальной и религиозной сферах. В-четвертых, они достигли самой высокой степени организованности (из всех революций этого времени), имели руководство и мобилизовали силы в национальном масштабе, формировали широкие партии и движения, создавали политические и военные органы и использовали для своих политических целей традиционные институты. И, наконец, в-пятых, гражданские войны сопровождались наиболее полным раскрытием идеологии сопротивления; идейная полемика была их существенной составной частью. К этим типологическим характеристикам П.Загорин добавляет еще несколько общих черт, отличающих четыре выделенные им «революционные гражданские войны»: они стали возможными только в результате потери правящим режимом поддержки политической элиты, они смогли создать двоевластие и даже «продвинуться к установлению нового политического строя», они вызвали проявления народного и плебейского радикализма, и наконец, все они сказались на состоянии международных отношений.

Работа П.Загорина представляет собой единственное компаративное исследование социально-политических конфликтов ХVI — XVII в., выполненное в полном объеме, в том смысле, что он «предпочитает собственный анализ каждого из них — в соответствии с поставленными задачами и с принятыми им теоретико-мето­дологическими установками — использованию готовых, зачастую противоречивых и несопоставимых друг с другом результатов, выводов, наблюдений, сделанных историками на локально-историческом материале». Именно это обстоятельство позволило, автору избежать многих упрощений, свойственных «взгляду с высоты птичьего полета», обеспечить необходимую глубину анализа и дать более широкий спектр сравнительных характеристик. Это в максимальной мере относится к Английской революции, видным специалистом по истории которой он является. В рамках своего метода П.Загорин дает, пожалуй, самый интересный и объемный портрет Английской революции в сравнительно-исторической перспективе.

Английская революция включается им наряду с тремя другими движениями в определенную категорию и разделяет общие с ними типологические черты. Но она и превосходит их во многих отношениях в масштабе политических изменений, в остроте церковно-религиозного конфликта, в широте и значении идеологических разногласий, в раскрытии демократических потенций, в конституционном творчестве и развитии принципов республиканизма, в радикализации низших слоев обществ. Существенное отличие П.Загорин видит и в том, что новый режим, рожденный революцией в Англии, занял важное место на международной арене: расширил границы завоеванием Шотландии и Ирландии, вел войну с Нидерландами, его союза искали Франция и Испания. Новое революционное государство не было покорено иноземными врагами, оно, в отличие от других, погибло из-за собственной несостоятельности в достижении внутреннего урегулирования.

Генезис революционной ситуации, наряду с общими чертами, обнаруживает несколько характерных особенностей, наложивших впоследствии свой отпечаток и на развитие революции 1640 — 1660 гг. Одна из них состояла в специфике политических предпосылок самого централизованного государства Западной Европы, в формировании у наиболее политизированной части господствующего класса более широкого понимания своих интересов, выходящего на «национальный горизонт». П.Загорин аргументировано критикует и категорически не приемлет концепцию, представляющую Англию первой половины XVII в. как «объединение полунезависимых графств», а саму революцию — как вспышку местного сопротивления центральному правительству.

Не считая возможным интерпретировать события 1640 — 1660 гг. как социальную революцию, П.Загорин определяет ее вполне традиционно: нарастающий политический конфликт между «Двором» и «Страной». Одной из особенностей развития этого конфликта явилось отсутствие вооруженного сопротивления абсолютистскому режиму на начальном этапе революции, поскольку эту задачу выполнили за английскую оппозицию восставшие в 1638 г. шотландцы. На последующих этапах проявились такие специфические черты Английской революции, как политизация армии, появление первого «левого» движения в истории (левеллеры), отсутствие крупных крестьянских восстаний, мощный взрыв революционного сектантства. Говоря о последствиях Английской революции, П.Загорин подчеркивает, что, несмотря на ее размах, она не только не привела к смене господствующего класса или к перераспределению земельной собственности, но не дала и твердых конституционных гарантий против королевского абсолютизма (после Реставрации). Главным историческим достижением Английской революции он считает изменения в представлениях и ценностях, в развитии политической и общественной мысли, которому она дала могучий толчок. «Английская революция,— по выражению Загорина,— подошла ближе, чем другие европейские революции начала Нового времени, к провозглашению всеобщих принципов политической и религиозной свободы». Однако следуя формальному принципу, ставящему на первый план конституционные гарантии, он не находит Английской революции середины XVII в. места в череде так называемых «фундаментальных» революций — Нидерландской революции ХVI в., «Славной революции».

П.Загорин решительно отрицает эффективность не только марксистской концепции буржуазной революции, но вообще любых социальных интерпретаций революций XVI — XVII вв. и общих социологических теорий революции. Он призывает использовать самые различные частные теории общественных наук (социологии, политологии, социальной психологии) для мультифакторного анализа и отказаться от каузального объяснения революции. Задачи компаративной истории он видит в выявлении аналогий. «Компаративная история,— пишет Загорин,— просто предполагает, что между событиями, процессами и структурами, которые она отбирает для исследования, имеются некоторые соответствия, или некоторые общие и сходные черты, выяснение которых будет способствовать пониманию изучаемого явления». Таким образом, в компаративной истории, как и в западной исторической науке в целом, после резкого размежевания позиций «новой» и традиционной историографии в 60-х — начале 70-х гг., в конце 70-х — начале 80-х гг. происходит как бы их сближение под влиянием все возрастающего сомнения в способности социологических теорий стать подлинно научным фундаментом «нового исторического синтеза». Несмотря на различие в методологических позициях представителей традиционной и «новой» историографии, за вычетом некоторых дополнительных «украшений» и оценочных моментов, новые модели повторяют в своей основе концепцию политической революции традиционной историографии 50-х гг.

Имеются, однако, и попытки поиска иных путей. Так, ученик Р.Мунье Э.Барнави, заимствовав определение революционных движений и идею о революционных партиях и их развитии из ранних работ Х.Кенигсбергера, перевел вопрос в совершенно иную плоскость. Ограничившись рассмотрением одного типа, он сосредоточил свое внимание не на предпосылках революций, а на логике их развертывания. Э.Барнави считает революциями такие крупные гетерогенные по своему составу «восстания, которые ставили под вопрос существовавшую общественную структуру, оказывались способными временно установить новый политический и конституционный порядок и располагали соответствующими этим целям средствами, а именно программой или идеологией, организацией, вооруженными силами». По мнению Барнави, общая логика развития революционных движений конца XV — XVII вв. обусловливалась сходством социальной структуры, однотипностью государственного устройства и коллективной ментальности.

Сопоставив сходные черты в социально-политическом и идеологическом развитии пяти таких движений (гуситские войны, Мюнстерская коммуна, Нидерландская революция, Парижская лига и Английская революция), Э.Барнави выделяет четыре фазы в их эволюции, различающиеся по социальному составу руководства и движения в целом, а также по степени радикализма выдвигавшихся программ.

Первая фаза — «время зачинщиков», когда небольшая социально однородная группа берет на себя инициативу, рекрутирует новых сторонников, определяет общие цели. Вторая фаза — «время сосредоточения сил», когда движение нарастает как снежный ком, отчасти вследствие оплошностей в ответных действиях властей. Умеренная, достаточно широкая на этом этапе программа способствует вовлечению в движение представителей всех социальных слоев. Третья фаза — «время разногласий», когда происходит радикализация основного ядра движения (оно не всегда совпадает с первоначальным) и оформление его революционной идеологии. На первый план выступает социальный вопрос, представители высших социальных слоев отходят от движения, которое начинает их пугать, а низы, почувствовав измену, все чаще прибегают к насилию. Четвертая фаза — «время раскола», когда представители высших слоев окончательно порывают с движением, развивается новый острый конфликт внутри революционного лагеря между радикалами и умеренными, причем последние, стремясь сохранить социально-политический строй, присоединяются к бывшему противнику, обрекая движение на поражение.

Причины неспособности революционных движений этой эпохи одержать победу Э.Барнави видит как в особенностях общественной структуры, характеризовавшейся преобладанием вертикальных связей, так и в ментальности, обращенной в прошлое. Другие типы движений, имевшие иную логику развития, он вообще не рассматривает.

В концепции Э.Барнави можно легко проследить перекличку с идеей революционных партий Х.Кенигсбер­гера и услышать отголоски дискуссий между Р.Мунье, Р.Мандру и советскими историками Б.Ф.Поршневым и А.Д.Люблинской о социальных отношениях и народных движениях во Франции в эпоху абсолютизма. Однако в отличие от Х.Кенигсбергера, Э.Барнави выделяет революционные движения, используя не единичные внешние признаки, а целый комплекс критериев («характеристик контекста» у П.Загорина), дающий им некоторую качественную определенность. В отличие же от своего учителя Р.Мунье, он считает, что корпоративно-иерархическая структура общества XV — XVII вв. не исключала возникновения революций и революционных движений, а только лишала их шансов на победу.

Четыре фазы развития революционного движения корреспондируют с различными этапами назревания революционной ситуации в Англии и дальнейшего хода революции следующим образом: первая фаза — годы правления Якова I и Карла I (до начала беспарламентского правления), т.е. с 1603 г. до марта 1629 г.; вторая фаза — с 1629 г. по конец 1646 г.; третья фаза — с 1647 г. по 1649 г.; четвертая фаза — до 1653 г., когда в результате поражения демократического крыла движе­ния его революционные потенции были исчерпаны.

К сожалению, оригинальный подход к изучению социально-политических конфликтов XVI — XVII вв., продемонстрированный Э.Барнави, не получил пока ни поддержки, ни продолжения. Его опыт типологизации этих движений по изменениям в их социальной базе и идеологии не нашел последователей, несмотря на свою привлекательность и перспективность.

Все же в компаративной историографии революций и восстаний «начала Нового времени» наряду с нереализованными возможностями имеются и немаловажные приобретения. В рассмотренных работах можно, в частности, обнаружить постепенный отход от упрощенного понимания принципа синхронности, стремление рассматривать XVI — XVII вв. в общем контексте, определив его историческую специфику.

В числе позитивных моментов можно отметить попытки соединения структурно-функционального и социально-психологического подходов к анализу революций, а также довольно робкое, но все же имеющее место в некоторых исследованиях распространение на XVI — XVII вв. понятия «социальная революция», хотя бы и с существенными ограничениями. Все же большинство историков-компаративистов придерживаются концепции политической революции как единственно адекватной историческим реалиям «доиндустриального общества». В этой сравнительно-исторической перспективе Английская революция представляется политической революцией высшего класса, не заслуживающей, однако, статуса социальной революции, либо потому что она произошла в «одноклассовом» обществе, структура которого имела исключительно сословно-корпоративный характер, либо потому что она не сопровождалась переворотом в социальной структуре и в распределении собственности, либо потому что в ней не играли решающую роль крупные выступления социальных низов. Ставшая привычной для «новой исторической науки» историко-социологическая схема: доиндустриальное (традиционное) общество — общество эпохи промышленной революции — индустриальное общество— разделила две эпохи (XVI — начало XVIII вв. и конец ХVIII — XIX вв.) «железным занавесом». Особенно непроницаемым он оказался для компаративной историографии, в которой революции «раннего Нового времени» и «Нового времени» рассматриваются только как противоположности.

Что напоминает сегодня в Англии об Английской революции XVII века

Лондонская Башня — ценнейшее хранилище, где сконцентрирована большая часть истории Лондона. Это самое древнее здание, которое сохранилось в городе и относится ко временам нормандского завоевания. На последнем этаже находится Галерея Тюдор, где выставлены военные доспехи, личное оружие Генриха VIII. Здесь находятся личные доспехи Карла I Стюарта, элегантные и украшенные орнаментом.

Здание Парламента, или Вестминстерский Дворец,— башня высотой 97 метров со знаменитыми курантами Биг Бен. Если над часами зажигается свет, это означает, что Палата Общин заседает ночью, а если над Башней Виктория веет национальный флаг, это означает, что Палата Общин заседает днем.

Банкетинг Холл — здание, построенное в 1619 году, — стал последним местом пребывания Карла I Стюарта, который в морозное январское утро 1649 года через окно первого этажа направился на эшафот. Оливер Кромвель использовал этот Холл для приемов послов, а Карл II был официально принят Палатой Общин в день восстановления на английском престоле.

Самая торжественная церемония в Англии — Трупинг Калар — официальное празднование Дня Рождения Королевы. Два конных полка, которые были созданы во времена Карла I Стюарта, одетые в ярко-алые мундиры с белыми шлемами, украшенные перьями, сопровождают Королеву. Кроме них в церемонии принимает участие созданная в эпоху Оливера Кромвеля Королевская Конная Гвардия в синих мундирах и красных, украшенных перьями шлемах.

Дворец Святого Джеймса служил официальной резиденцией королей, пока его не заменил Букингемский Дворец. Дворцу принадлежат две часовни, где проводились службы для супруги Карла I Генриетты Марии и сохранились королевские скамьи.

Придворный Дворец Хэмптон, построенный в 1515 — 1520 годах, превратился в самый красивый дворец Англии. Генрих VIII пристроил Большой холл и Часовню и дал приказ построить первую теннисную площадку. Эдвард VI, Мария Тюдор, Исабель I, Джеймс I, Карл I (этот дворец был для него как домом, так и тюрьмой) и Карл II держали здесь королевский двор.

Вестминстерское Аббатство — место коронования английских королей в течение 600 лет, многие из которых здесь и похоронены (Исабель I, Мария Стюарт, Ген­рих VIII и другие).

Храм Святой Маргариты, недалеко от Вестминстерского Аббатства, был приходской церковью Палаты Общин с 1614 года.