Глава 5 западники и славянофилы

5.1. КРУЖКИ 30-40-Х ЮЛОВ

Восстанием декабристов завершилась еще одна глава российской истории. Новая глава открывалась шелестом страниц и поначалу еле слышным говором кружковой жизни. Появление кружков как социально-культурного феномена 30^40-х годов носило закономерный характер. Они возникли по объективным причинам.

Действие всегда рождает противодействие. Вооруженный мятеж на Сенатской площади повлек за собой жесточайший правительствен­ный контроль и надзор за всеми сферами обще­ственной жизни. Правительство энергично воз­водило интеллектуальные баррикады, чтобы не допустить развития общественной мысли. Три­единая формула министра просвещения Уваро­ва - православие, самодержавие, народность -внедрялась в сознание общества.

Открытое сопротивление официальной иде­ологии, деспотическому режиму было невоз­можно. Отчаяние, уныние овладело образован­ной частью общества. Из него вырос феномен лишнего человека.

Другая часть образованных людей искала спасение в самообразовании, углубленном ов­ладении теорией. Так возникли кружки как альтернатива официальной правительственной идеологии. Их главная отличительная черта со­стояла в отторжении и отчуждении от офици-

альной России, создании автономной зоны независимой сво­бодной мысли.

Кружки различались степенью радикализма (отстаивания и применения решительных мер при разрешении вопросов теории и практики).

Объединение одной группы высокообразованных молодых лю­дей произошло на почве увлечения философией, в частности фило­софией Шеллинга, Гегеля. Так возник кружок Н. В. Станкевича.

Группу, формировавшуюся вокруг Герцена-Огарева, не устраивало умозрительное направление кружка Станкевича, его созерцательный отвлеченный характер. Они не могли без иронии смотреть на натужно-заумное понимание простых вещей. Фило­соф, встретив на дороге прохожего, не мог просто заговорить с ним. Он предварительно определял его народную субстанцию в ее непосредственном и случайном проявлении. Гете в «Фаусте» высмеял такую нарочитую ученость. Мефистофель объяснил студенту, как ученые обездушивают явления жизни, как расчле­няют простое поглощение пищи на субъект и предикат. Тяжелый, искусственный, схоластический язык Гегеля был мало приспо­соблен для анализа жгучих проблем современности. Русские по­следователи Гегеля научились изъясняться так, что у них русское слово казалось более иностранным, чем немецкое или латинское.

Между тем, Герцена, Огарева, круг их единомышленников волновало более всего вечно земное древо жизни, ответы на пронзительные вопросы русской жизни. Так возник кружок Гер­цена-Огарева.

А параллельно еще одна группа мыслящих людей Моск­вы напряженно искала подлинно русский путь. Их беспокои­ло бездумное, механическое копирование западных форм жиз­ни. Они принимали такой европейский опыт, который не на­рушал духовной связи с вековой русской историей, русским тысячелетием.

Объединение сторонников такого поиска получило название кружка славянофилов.

5.2. КРУЖКИ ЗАПАДНИКОВ

Манифест Николая I от 13 июля 1826 года заложил основы новой правительственной идеологии. Ее краеугольным камнем

стала мысль о превосходстве православной и самодержавной России над гибнущим Западом.

В противовес официальному тезису о превосходстве России в либеральной среде было выдвинуто положение об отсталости России. Преодолеть свое отстаивание Россия сможет, если прой­дет тот же путь, что и все европейские страны. Сторонники спа­сения России путем европеизации получили общее название «за­падники».

Ключевым вопросом для западников (как и для славянофи­лов) было конституционное устройство страны. Западники выс­тупили за конституционно-монархическую форму правления с ограничением самодержавия, с политическими гарантиями сво­боды слова, печати, гласного суда, неприкосновенности лично­сти. Отсюда их интерес к парламентарному строю Англии и Франции.

Западники выступали за отмену крепостного права сверху.

Западничество - это рационализм, исполненный веры в мо­гущество разума. Мир может быть подчинен познавшему его человеку. Западничество - это вера в прогресс. История для западников - необратимый процесс движения вверх. Западни­чество - это новый образ мышления, приоритет общечеловечес­ких ценностей. Наконец, западничество - это индивидуализм. Проблема соотношения личности и общества была разрешена в пользу личности. Общество должно быть организовано так, чтобы обеспечить свободу личности.

Кумиром западников был Петр I.

Западники плохо знали Запад и потому идеализировали его. Русский западник был мало похож на человека Запада. Столк­новения русских западников с реальным Западом сопровожда­лись трагическим разочарованием.

Западники не были однородной группой. В их составе были умеренные либералы П. В. Анненков, В. П. Боткин, Н. X. Кетчер, В. Ф. Корш, Т. Н. Грановский. Но были и радикально настроен­ные западники: В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарев.

Столь разных людей сумел соединить и объединить Нико­лай Владимирович Станкевич (1813-1840).

Н. В. Станкевич не был крупным ученым, писателем, поэтом. Это не мешало Белинскому, Грановскому, Тургеневу отметить великое значение Станкевича для России и русской культуры,

которое определялось тем, что он сумел создать кружок, спло­тить вокруг себя множество интересных, значительных людей. У него был дар открывать талантливых людей. В Воронеже Станкевич встретил в библиотеке бедного молодого человека, сына прасола (прасол - оптовый скупщик в деревнях мяса, рыбы, скота, сельскохозяйственного сырья для перепродажи). Юноша признался, что пишет стихи, застенчиво прочитал их. Станке­вич обомлел. Он понял, что судьба свела с его громадным та­лантом, не осознающим своей одаренности. Это был Алексей Васильевич Кольцов (1809-1842). Станкевич опекал Кольцова, пока его песни не стали достоянием всей России.

До встречи со Станкевичем в Москве (1836) Бакунин ничем серьезным не занимался: не читал, едва знал немецкий. Станке­вич увидел в нем незаурядные способности, засадил за книги. Бакунин выучил немецкий по Канту и Фихте, освоил Гегеля.

Станкевич существенно помог становлению Белинского.

Но и Станкевич не стал бы Станкевичем без круга едино­мышленников - без их дружеского участия, поддержки, споров, возражений, разногласий, подчас довольно резких и суровых.

Никогда еще в русской культуре не имели такого значе­ния коллективное переживание и коллективная мысль, воп­лощенная в единой и в то же время сложной и противоречи­вой жизни кружка.

Свои идеи западники пропагандировали в московских сало­нах, в статьях, с университетских кафедр.

Событием культурной жизни были лекции Тимофея Никола­евича Грановского (1813-1855), профессора всеобщей истории Московского университета. Он обладал ораторским талантом. По характеристике Герцена, Грановский думал историей, учился историей и историей впоследствии вел пропаганду. Грановский имел огромное влияние на аудиторию.

После чтения лекций ему устраивали овации - неслыханное явление в московском университете, кричали «Браво!».

Грановский обладал редким тактом сердца. Герцен вспоми­нал, что Грановский не теснил дружбой. Любил сильно, без рев­нивой требовательности и без равнодушного «все равно». Гра­новский никогда не допускал грубости или неловкости с кем бы то ни было. Он был связующим звеном, соединял готовых разойтись людей.

Радикальное крыло западников (Белинский, Огарев, Герцен) было охвачено нетерпением, стремлением быстрее решить все острые социальные проблемы. Идеи социализма манили, при­тягивали, а потом опутывали нетерпеливых. Они не случайно обожествляли Петра. Петр считал универсальным инструмен­том, решающим все проблемы, насилие. Насилие у этой части западников получило художественное оправдание- Оно стано­вилось фактом не только общественной жизни, но и культуры. Огарев писал:

Есть к массам у меня любовь И в сердце злоба Робеспьера. Я гильотину ввел бы вновь -В от исправительная мера-Белинский, стремясь сделать малейшую часть человечества счастливой, готов был огнем и мечом истреблять другую-

В сознании западников укоренялось странное смешение люб­ви и ненависти. Полярные чувства перестали быть взаимоиск­лючающими. Они взаимодополняли друг друга. Ненависть ста­новилась средством достижения любви. Деспотизм - путь дос­тижения свободы. Насилие и жестокость - предпосылки будущего счастья. Талантливо переведенные Некрасовым на язык поэзии («То сердце не научится любить, //Которое уста­ло ненавидеть»), эти откровения стали плотью и кровью ради­калов всех мастей. Святостью стали сопровождать исконно не­приемлемые для человека сочетания слов: «святая злоба», «свя­тая ненависть», «святая вражда» и т. д.

Как бы разительно не отличались друг от друга те, кого на­зывали западниками, какие бы их не раздирали противоречия, их объединяла страсть к науке, истине. Никто из них не сделал карьеры, не отличился по службе.

Герцен справедливо считал, что это специфически россий­ское явление. Только в России есть молодые люди, у которых не было ни мысли, ни заботы о своем общественном положении, о личной выгоде, об обеспечении. Вся жизнь, все усилия устрем­лены к общему. Одни забывают свое богатство, другие - бед­ность и идут, не останавливаясь к разрешению теоретических вопросов. Герцен полагал, что таких групп отшельников мыс-

ли, схимников науки, фанатиков убеждений, у которых седеют волосы, а стремления вечно юны, - нет на Западе. В Европе нет юности и нет юношей. Россия свежими молодыми силами не обеспечивает будущего, но делает его возможным.

5.3. РОССИЙСКИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН РОССИЙСКОЙ ЖИЗНИ

В герценовской характеристике членов кружков угадываются черты характера, свойственные российской интеллигенции. При­нято считать, что термин «интеллигент» ввел в 60-е годы писа­тель П. Д, Боборыкин (1836-1921). Его романы отражали разно­образные черты умственной и общественной жизни. Но это не со­всем так. Термин «интеллигенция» был известен и до Боборыкина. Его употребляли еще в пушкинском кругу как синоним высшего света. Этот же смысл вкладывал в термин Л. Н. Толстой, когда писал, что в салоне Анны Павловны Шерер (время действия — 1805 год) была собрана вся интеллигенция Петербурга.

Но постепенно это понятие стало наполняться другим содер­жанием. С легкой руки Боборыкина «интеллигенция» стало оз­начать не высший свет, и не просто образованных людей, а осо­бый тип личности. Социально-психологические черты интелли­генции позднее были осмыслены и проанализированы авторами сборника о русской интеллигенции - «Вехи».

Интеллигенты были своеобразным монашеским орденом, члены которого были отчуждены от государства и враждебны ему. Мерилом святости для интеллигента был народ. Интелли­гент испытывал чувство вины перед народом, был исполнен социального покаяния. Это накладывало отпечаток страдания на его лицо.

Но народ не понимал и не принимал интеллигентов, прежде всего потому, что они были людьми без Бога в душе. И это была правда. Атеизм был родовой чертой интеллигентов. Отношение к религии определяло особое мировоззрение интеллигенции и связанный с ним ее духовный склад. Интеллигенты думали, что народ отличается от них только степенью образованности. Ока­залось, что это совсем другой генотип. Созидательные силы ин­теллигента всегда были слабее разрушительных. Интеллигенты

были плохими учителями, плохими инженерами, непрактичны­ми техниками. Они плохо учились. Уровень философской куль­туры интеллигенции был низким. В ее сознании европейские философские учения воспринимались в искаженном виде. Инте­ресы распределения и уравнения у них всегда доминировали над интересами производства и творчества.

И, наконец, жертвенность интеллигенции. Интеллигент ис­поведовал, что свято только стремление принести себя в жер­тву. Поиск подвига, ведущего к «крестной смерти» - осново­полагающая черта интеллигента. Психическое состояние ин­теллигенции определялось этой исходной позицией. Она завораживала ее ум и парализовала совесть: все освящается, что заканчивается смертью, все дозволено тому, кто идет на смерть. Для тех, кто ежеминутно готов умереть, не представ­ляют самостоятельной ценности ни нравственность, ни твор­чество, ни тем более вопросы быта. «Обреченность» придава­ла интеллигентам особый нравственный облик. Некрасов опо­этизировал идущего на смерть: «умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь». Но построить жизнь на идеале смерти нельзя. Основным мотивом деятельности должна стать любовь к жизни.

Интеллигентский быт был ужасен. Мерзость запустения, неряшливость, неаккуратность - необходимые атрибуты лич­ной жизни. Семейная жизнь интеллигента неустроенна, неупо­рядочена, надрывна.

Типичной чертой интеллигентов было мессианство. Интел­лигент искренне считал, что ему открыта истина в последней инстанции. Он знал, как надо, легко строил, исходя из своего ограниченного опыта, модели будущего и уверенно тащил за собой сопротивляющийся народ. Интеллигенция несет опреде­ленную ответственность за революции в стране и их послед­ствия.

5.4. НЕИСТОВЫЙ ВИССАРИОН (духовный отеи российской интеллигенции)

Виссариона Григорьевича Белинского (1811-1848) называли духовным отцом российской интеллигенции. Он родился в семье врача в Свеаборге. С 1829 года учился на словесном отделении

Московского университета; исключен из него. В 1833 году -сотрудник журнала «Телескоп». С 1839 года жил в Петербурге, вел литературно-критический отдел в «Отечественных запис­ках» А. А. Краевского- В 1846 году Белинский перешел в не­красовский «Современник», стал его ведущим критиком.

Литературным критиком Белинского сделали жизненные обстоятельства. Обстановка в России сложилась такая, что ли­тература была ареной общественной жизни, идейной борьбы революционного движения. Поэтому ни к литературе, ни к ли­тературной критике того периода нельзя подходить только с меркой «художественности». Поэт Вяземский метко назвал Бе­линского литературным бунтовщиком, который, за неимением в тогдашней России возможности бунтовать на площади, бун­товал в журналах.

Да и сам Белинский писал, что рожден памфлетистом и стра­дает от того, что вынужден ограничивать себя искусством и не смеет даже пискнуть о том, что накипело в душе, от чего болит сердце.

Белинский считал, что путь России к счастью - в просвеще­нии. Себя он считал апостолом просвещения.

В письмах-исповедях В. П. Боткину Белинский характе­ризует себя как человека крайностей, никогда не попадаю­щего в центр идеи. Он был увлечен Гегелем (в пересказе сво­их философских наставников Н, В. Станкевича и М. А. Баку­нина. Иностранными языками он не владел). Знаменитый тезис немецкого мыслителя о «разумной действительности» он понял как примирение с действительностью Николаевской эпохи. Вскоре пришло отрезвление. Белинский стал социали­стом. «Социальность или смерть», - был его девиз. Он наи­вно верил, что придет время, когда не будет богатых, бед­ных, царей, подданных. Все будут братьями друг другу. Бе­линский считал русский народ атеистическим по натуре. Никто не сказал столько гневных, неистовых слов о Церкви, сколько Белинский.

Идея всегда выверяется средством ее решения. Белинский считал, что братство не наступит само собою, без насильствен­ных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их надо на­сильно вести к счастью. Гибель людей не смущала его. Кровь тысяч ничего не значит в сравнении со страданиями миллионов.

Пусть свершится правосудие, хотя погибнет мир. Белинский считал, что будь он царем, он стал бы тираном во имя справед­ливости. Он был склонен к диктатуре. В самом зле он искал средство выхода из него.

Оценки потомками личностей масштаба Белинского, как правило, неоднозначны.

Некрасову перед именем Учителя хотелось «смиренно пре­клонить колени». Заслугу Белинского он видел в том, что он «гуманно мыслить научил» свое поколение.

Н. А, Бердяев считал, что В. Г. Белинский, может быть, пер­вым выразил тип революционной интеллигенции и в конце своей жизни сформулировал основные принципы ее миросозерцания, которые затем развивались в 60-е и 70-е годы. Согласно Бер­дяеву Белинский - предшественник большевистской морали. Бо­лее чем Герцену и другим революционерам 40-х и даже 60-х годов, ему принадлежит место создателя идейной основы рус­ского коммунизма.

«На плечах» Белинского стоят революционные демократы:

Добролюбов, Чернышевский. Роман Чернышевского «Что делать?» перевернул взгляды молодого Ленина. Такова связь времен,

5.5. КРУЖОК М. В. ПЕТРАШЕВСКОГО

С 1844 года в одном из домов на окраине Петербурга, в Ко­ломне, стали проходить собрания «клубистов». По имени хозя­ина дома Михаила Васильевича Петрашевского собрания по­лучили в литературе название кружка петрашевцев. Это была организация первых русских социалистов. Здесь постоянно чи­тались и обсуждались сочинения Фурье, Сен-Симона, Оуэна, Кабе.

Кружок просуществовал недолго - меньше 5 лет. В 1849 году прошли аресты. 21 петрашевца приговорили к расстрелу. Пе­ред самим исполнением приговора смертная казнь была замене­на каторгой или ссылкой.

В 1856 году петрашевцы были амнистированы.

Михаил Васильевич Петрашевский (1821-1866) был крест­ником императора Александра I. (Духовное родство с импера­торской фамилией не остановило Николая I перед суровым на­казанием социалиста).

Он родился в семье высокопоставленного врача. Его ро­дители отличались суровым характером. Петрашевский учился в Лицее, потом в Университете. Жизнь его не балова­ла. Он во всех ипостасях выглядел неудачником. Лицей за­кончил по самому низкому классу. Карьера не удалась. Не­довольство, обида копились. Может быть, виной всему был его эксцентричный характер. (Есть особый тип личности, предполагающий выражение отношения к обществу, событи­ям через нестандартные формы поведения. Маяковский эпа­тировал публику желтой кофтой. Марычев в Думе устраи­вал спектакли переодеваний).

Вызывающие поступки были свойственны Петрашевскому. В Министерстве иностранных дел, где он служил после Лицея, щепетильно относились к одежде и прическам. Не допускалось малейших отклонений от общепринятых норм. Петрашевский же появлялся то в широком плаще-альмавиве и громадном го­ловном уборе типа сомбреро, то надевал невиданную шляпу с квадратной тульей. Как-то он появился в Казанском соборе пе­реодетым в женское платье, но густую черную бороду не су­мел прилежно замаскировать. Квартальный обнаружил маска­рад. Петрашевский скрылся от него. Гражданские чиновники в то время не могли носить бороды, усы, длинные волосы. Петра­шевский отрастил волосы до плеч. Ему было сделано замеча­ние. Он на него не отреагировал. Директор, выведенный из тер­пения, обратился к нему. Петрашевский приподнял парик и по­казал обритую голову.

Конечно, эксцентричное, скандальное поведение Петрашев-ского мало кому нравилось. Он был нелюбим, одинок. Он ухит­рялся стать личным врагом влиятельных чиновников, например, министра внутренних дел Перовского. И в сибирской ссылке он вызывал неприязнь начальства. Потому его с глаз долой ссы­лали из городов в поселки, из поселков - в дальние деревушки.

В деловых вопросах Петрашевский оказался малопрактич­ным. Он пытался вести юридическую практику с компаньоном, но тот отказался от него.

В своем имении Петрашевский построил для крестьян боль­шой двухэтажный дом наподобие фаланстера Фурье. Он под­робно объяснял крестьянам преимущества жизни в общежитии. Крестьяне не спорили. Но перед заселением сожгли дотла оплот

своего счастья. Это типичный исход начинаний тех, кто хотел переустроить жизнь и сделать народ счастливым.

Тип личности Петрашевского нельзя понять, не учитывая его психологического одиночества. На следствии он говорил, что не находил никого достойным своей привязанности - ни женщин, ни мужчин, - поэтому обрел себя в служении челове­честву.

Это очень важное замечание. Оно выражает характерное для русской демократической интеллигенции настроение - любовь к «дальнему», а не к «ближнему». Петрашевский не мог дать счастья отдельному человеку и потому решил осчастливить сразу все человечество.

Было, конечно, в Петрашевском что-то от Дон-Кихота, не случайно он написал введение к этой книге. Как и Дон-Кихот, он, не соизмеряя силы, бросался на помощь нуждающимся. Однажды в камере следственного пристава он стал свидетелем грубого обращения с офицером. Петрашевский написал рапорт петербург­скому обер-полицмейстеру, а затем прошение в Сенат. Пока Се­нат изучал дело, Петрашевский оказался в Сибири.

Уже в заключении, в крепости, Петрашевский пишет различ­ные проекты: разрешить курение на улицах, уравнять в правах старообрядцев и раскольников, ограничить злоупотребления в судах. В одном из проектов царю предлагалось послать в Париж главе фурьеристов Виктору Консидерану 200 тысяч рублей ас­сигнациями взаимообразно для строительства фаланстера под Парижем. Царь, разумеется, проект не принял. Петрашевский составил завещание, в котором третью часть своего наследства предназначил на строительство Парижского фаланстера.

Воспоминания современников о Петрашевском как об изгое не объясняют главного дела жизни Петрашевского - кружка, в котором состояли замечательные личности, слава и гордость русской литературы, науки, писатели, мыслители, такие как Салтыков-Щедрин, Достоевский, Плещеев.

Скорее всего, отношение Петрашевского к людям было рез­ко избирательным. С людьми, близкими ему по духу, у него складывались добросердечные отношения. Петрашевский был хлебосолен. Современники вспоминают, что чаю и всего чего следует к чаю было всегда довольно; в особенности насчет ужи­на он был распорядителен.

Собрания кружка проходили по пятницам. Начинались они в 9-10 часов вечера и заканчивались глубокой ночью.

В кружок входили представители разных слоев и групп на­селения. Тут можно было встретить и известных ученых, и ли­тераторов, и гвардейских офицеров, и студентов, и купцов, мещан, даже лавочников, торгующих табаком. Неудивитель­но, что в интеллектуальном и социально-психологическим пла­не члены кружка разительно отличались друг от друга.

Однако собранию блестящих умов в кружке могла бы поза­видовать любая академия. Достоевский и Салтыков-Щедрин, Майков и Плещеев; путешественник, Почетный член Академии наук и Академии художеств, видный деятель крестьянской ре­формы П. П. Семенов Тян-Шанский; естествоиспытатель, фи­лософ, автор труда «Россия и Европа» Н. Я. Данилевский; уче­ный-химик Ф. Н. Львов; профессор-экономист В. А. Милютин.

Но посещали кружок и люди другого склада и типа. Катени­ну было 18 лет. Он играл в «романтического злодея», к месту и не к месту говорил о «жажде крови». Во время следствия был признан психически больным. Еще один петрашевец. Он много­значительно говорил о существовании тайного общества, где казнят предателей, о железной дисциплине-

Вообще, фанфаронства, хлестаковщины в кружке было бо­лее чем достаточно. Спешнев уже на следствии рассказывал, как они с Петрашевским морочили другим головы, выдавая себя за лидеров несуществующих партий, заграничных центров.

Конечно, в кружок не могли не проникнуть провокаторы и тайные агенты.

Кружок объединял очень разных людей. Почему? Потому что было нечто более высокое и значительное, что стирало види­мые различия и противоречия - ощущение, что мир катится не туда и грандиозная социальная катастрофа неизбежна, если каждый член кружка и все они вместе не повернут историчес­кую колесницу по другому маршруту.

Между декабристами и петрашевцами целая пропасть. Это совершенно разные люди по культуре, образованию, социаль­ному положению. Но объединяло и тех, и других ощущение мес­сианства. Декабристы соизмеряли с историей каждое слово и поступок. И Петращевский говорил следователям, что перед ними стоит человек, который с колыбели чувствовал свою силу

и, как Антей, хотел нести землю на плечах своих. Он видел себя во главе движения в русском народе. Петрашевский был убеж­ден, что нет солнца, которое бы как Икару могло опалить его крылья. В гордыне своей он не заметил, что крыльев-то у него не было. И только несоразмерная деяниям расправа придала кружку ореол святости.

К. Маркс считал, что идея, овладевшая массами, становит­ся материальной силой. Опасность идеи в том, что она опуты­вает человека, подчиняет его себе. Петрашевцы были рабами идеи. Удивительно яркие, самобытные, талантливые личности, они обезличивались кружком, теряли свою индивидуальность.

5.6. КРУЖОК СЛАВЯНОФИЛОВ

Оппонентами западников были славянофилы. Они отлича­лись разными представлениями о развитии России.

Связующее звено всегда при желании можно найти в самых противоположных учениях и сообща искать выход из сложив­шегося положения. Тем более, что точек соприкосновения было более чем достаточно. И западники, и славянофилы выступа­ли против крепостного права, за отмену цензуры и свободу печати. Правительство, между прочим, с одинаковым рвени­ем преследовало и тех, и других после Французской револю­ции 1848 года.

Тем не менее, Герцен разъединяющее начало довел до логи­ческого конца. Его обвинительные категоричные определения «не наши» (славянофилы) и «наши» (западники) окончательно оформили раскол мыслящих людей.

История любит посмеиваться над своими героями. Крова­вая расправа над парижскими повстанцами в июне 1848 года произвела тяжелое впечатление на Герцена. Общественная тра­гедия усугубилась личной. Умерла жена Герцена. Ему каза­лось, что всё рухнуло. В этот переломный момент жизни Гер­цен увидел в крестьянской общине зародыш социалистическо­го будущего России. Произошло своеобразное соединение славянофильства с социальной доктриной. Увы, жизнь к тому времени разметала и «наших», и «не наших». В надгробных словах Аксакову Герцен написал, что история и опыт сблизи­ли их. Спустя годы они оказались ближе к истинному воззре-

нию, чем когда беспощадно терзали друг друга. Они были как Янус или двуглавый орел - смотрели в разные стороны, хотя в груди у них билось одно сердце.

5.7. ПРОГРАММНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ СЛАВЯНОФИЛОВ

Славянофилы (славянолюбы) были убеждены, что Петр I насильственно свернул Россию с самобытного исторического пути. Славянофильское восприятие Петра выразил Константин Аксаков: «Великий гений, муж кровавый». Славянофилы счи­тали, что кровавые реформы Петра завели Россию в тупик. Запад «сгнил». Революции окончательно погубили его. На За­паде царствуют бездуховность, зло.

Конструктивная программа славянофилов представляла со­бой совокупность взаимосвязанных положений. Основу русской самобытности они видели в православии, ориентированном на приоритет духовных, нравственных ценностей.

Православие предполагает соборность - новую общность людей, противостоящую индивидуализму западников. Кресть­янская община для славянофилов была воплощением коллек­тивизма.

В качестве политической основы общества славянофилы рассматривали Земской собор. Земской собор должен был при­звать на трон выбранного царя. Славянофилы думали, что из­бранный народом царь станет символом единства и согласия. За их плечами уже был опыт избрания царей: Бориса Годуно­ва, Михаила Романова. И они не могли не знать, что избран­ный царь вовсе не гарантия стабильности и порядка. Смутное время российской истории как раз приходится на периоды прав­ления избранных царей. Тем не менее с упорством, достойным лучшего применения славянофилы убеждали себя и свою ауди­торию, что избранный царь - средоточие веры, добра, спра­ведливости, мудрости, силы, гарант общинной демократии. Со­временный читатель, многократно обогащенный опытом из­брания верховной власти, знает, что народный избранник любого ранга (регионального, федерального) не способен уст­ранить обострения конфликтов и снять противоречия в обще­стве. Наивная вера славянофилов во всесилие избранного царя вряд ли найдет поддержку в обществе и сегодня.

Православное общество, по мнению славянофилов, должно стоять на твердых основах общины и семьи.

Культ семьи красной строкой проходит через все сочинения славянофилов. Это не только отвлеченное теоретизирование. Большая дружная семья была отличительной чертой славяно­филов. Западники даже в личной жизни не смогли создать креп­кой семьи. Истории личной жизни западников - прекрасная ил­люстрация семейной драмы и кризиса семьи.

Семейной концепции славянофилов близок образ лермон­товского купца Калашникова. Калашников защищает идею се­мейной чести как одну из основ русской национальной идеи. Он насмерть бьется за святую правду-матушку - за народное национальное начало святорусского православного жития. Это даже не столько семейная драма, сколько поединок идей. За героем ощущается огромная, могучая сила. Нарушитель се­мейной святости лихой Кирибеевич носит нерусское имя. Ка­лашников называет его «басурманским сыном». Лермонтове-ды не исключают, что фольклорным источником поэту могли служить песни, записанные видным славянофилом П. В. Кире­евским.

Идея эволюционного развития общества доминировала в концепциях славянофилов. Они были сторонниками социально­го реформаторства- Один из идеологов славянофилов А. С. Хо­мяков утверждал, что полезно и жизненно только то, что зреет медленно и едва заметно. Все быстрое ведет к болезни.

Славянофилы стремились претворить в жизнь идеи социаль­ного реформаторства. Они взяли курс на сотрудничество с Алек­сандром II. Много сделали для освобождения крестьян от кре­постной зависимости. Ю Ф. Самарин, В. А. Черкасский - отцы крестьянской реформы.

5.8. БЫТЬ СЛАВЯНОФИЛОМ - ЗНАЧИТ БЫТЬ ВОСПИТАТЕЛЕМ

Эстетик и критик - напи­сал классические работы о творчестве С. Т. Аксакова, опере М. И. Глинки «Жизнь за царя», картине А. Иванова «Явление Христа народу». Инженер-изобретатель - запатентовал в Анг­лии принципиально новую конструкцию паровой машины, даль­нобойного ружья. Медик - лечил холеру, занимался гомеопати­ей. Помещик-практик - создал новые методы севооборота, вино­курения, сахароварения. Спортсмен - неизменно получал первые призы в конных скачках, стрельбе. Ввел в России английское слово «sport».

Герцен писал, что у Хомякова был ум сильный, подвижный, богатый памятью, быстрым соображением. Он горячо и неуто­мимо проспорил всю жизнь. Боец без устали и отдыха, он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в лес, откуда без молитвы выйти нельзя.

Братья Киреевские. Иван Васильевич (1806-1856) - религи­озный философ, литературный критик, публицист. Петр Васи­льевич (1808-1856) - фольклорист. Подготовил сборник «Пес­ни, собранные Киреевским», включающий тысячи текстов: ли­рические и исторические песни, былины. Он был археологом, публицистом.

Иван Сергеевич Аксаков (1823-1886) - сын писателя Сергея Тимофеевича Аксакова (1791-1859), автора повести «Детские годы Багрова-внука». Иван Сергеевич был русским публицис­том и общественным деятелем. Его брат Константин Сергее­вич (1817-1860), по характеристике Герцена, «первым опустил панталоны в сапоги и надел рубашку с кривым воротом». Он проповедовал сельскую общину, мир и артель. Его диалектика уступала диалектике Хомякова. Он не был поэтом-мыслителем, как И. Киреевский, но за свою веру пошел бы на площадь, на плаху. А когда это чувствуется за словами человека, они ста­новятся очень убедительны.

Юрий Федорович Самарин (1819-1876) - философ, исто­рик, общественный деятель, участник подготовки реформы 1861 года.