«Слышаще словеса книжнаа, на сердце си полагаше...»

В период обособления русских княжеств в XII — начале XIII в. княгини и боярыни нередко принимали участие во внутриполитических конфликтах, межкня­жеских усобицах, раздорах и заговорах на стороне тех или иных боярских группировок. Некая Улита Кучковна (Н. Н. Воронин полагал, что она была женой владимир­ского князя Андрея Боголюбского) входила в группу заговорщиков, совершивших убийство ее мужа в 1155 г. Наложница князя Ярослава Осмомысла Настаска обвинялась галицкими боярами в ворожбе, якобы повли­явшей на осложнение внутриполитической ситуации в этом княжестве (1173 г.). Под 1180 г. летопись сообщает, что именно по совету своей жены черниговский князь Святослав Всеволодович начал усобную войну с князем смоленским Давыдом Ростиславичем («не поведа того мужем своим лепшим доумы») ⁷¹.

В истории Галицко-Волынского княжества в начале XIII в. известную роль сыграла жена князя Романа Мстиславича Анна («княгиня Романова»), светское имя которой не дошло до нас (часто упоминаемое в литерату­ре имя Анна она приняла после пострижения). После смерти мужа ее поддерживала часть волынского бояр­ства, обязанная ему своим возвышением, а также города, выступавшие за мир и процветание торговли. Как опе­кунша малолетних сыновей и единственная правитель­ница «княгиня Романова» была официально признана Венгрией и Польшей. С Великим княжеством Литов­ским Анна заключила союзный договор («божиим пове­лением прислаша князи литовский к великой княгине Романовой...»). После политического переворота в Га-лицко-Волынском княжестве Анна бежала «дырою град-ною» в Польшу, но не прекратила борьбу за престол, которая вылилась в 40-летиюю войну.

Анна старалась заручиться поддержкой венгерского и польского королей, убеждая их «идти» и «вземши предать» ей «отечьство» ее. Но иноземные правители меньше всего заботились о правах княгини. Они хотели расширить свои «отечьства», воспользовавшись подхо­дящей обстановкой. Единственной силой, способной восстановить независимость княжества, оказались горо­да и их ополчения — «вой». Опираясь на них, княгиня сумела добиться передачи ей во владение волынских земель (Берестья, Белзи) и возвращения на галицкий престол своего сына. Княгиня Анна прибыла в Галич, надеясь снова вернуться к власти, но бояре и городская знать, дав «стол» Данилу Романовичу, собирались пра­вить при малолетнем княжиче по своему усмотрению. Тем не менее Анна рискнула претендовать на единовла­стие, заявив о несогласии на совместное с боярами правление («хотяще бо княжити сама»). В ответ га-лицкие бояре «выгнаши Данилову матерь из Галича». Тогда княгиня обратилась за помощью в Венгрию. Ко­роль Андрей II, «не забыв любви своея первыя», «сожа-лиси» — явился в Галицию с войском. Галич был занят, сторонники боярского полновластия схвачены, часть их имущества конфискована, а права княгини восстановле­ны. Предприимчивая галицкая княгиня немедленно добилась передачи во владение своим сыновьям городов Тихомль,  Перемышль,  а около  1214  г.  и  Владимира Волынского ⁷ .

Летописи, патерики и другие источники рассказыва­ют массу историй об участии русских княгинь и боярынь в борьбе за выдвижение тех или иных политических деятелей. В XII—XIII вв. знатные женщины содейство­вали, как правило, продвижению тех, кто проводил политику укрепления княжеств. Такие надежды возла­гала, вероятно, княгиня Верхуслава (Анастасия), дочь владимирского князя Всеволода III Юрьевича (двою­родная сестра знаменитой Ярославны из «Слова о полку Игореве»), на своего ставленника Поликарпа. Она хло­потала о предоставлении ему епископской кафедры и в письме владимирскому и суздальскому епископу Симону заверяла его: «...не пожалею и тысячи гривен серебра для тебя и для Поликарпа». Другие «мудрые» княгини, например Ольга Романовна, дочь брянского князя, участвовали в ведении «государственных дел» своего княжества, принимая посольства, управляя оставленными им по завещанию вотчинами. Немало добрых слов сказано в летописи об Ольге: отец любил ее «паче инех», брат мужа чтил ее «акы матерь», да и сам муж — волынский князь Владимир Василькович — по­зволял своей «княгине милой Ольге» поступать «како ей любо», как «восхощет» ⁷³.

Памятники письменности XII—XIV вв. свидетель­ствуют о росте уровня образованности женщин из среды господствующего класса. Это прослеживается в «Поуче­нии», написанном матерью Верху славы княгиней Ма­рией «Всеволожей». Она, как утверждает летописец, проникала в глубину содержания читаемых ею книг: «...слышаще словеса книжнаа, на сердце си полагаше...» В круг женского чтения входила учительная, церковная литература. Аналогии, к которым прибегает княгиня в своем поучении сыновьям, обнаруживают прекрасное знание ею учительных текстов «святого Иоанна еуанге-листа», Иоанна Златоуста. Да и летописец говорит о том, что она «в поучении книжнем възрасти и наказа дети...». Широкое хождение получили и апокрифические сборни­ки. «Книги отреченныя читывала еси?»—интересова­лись у женщин их «отцы духовные», назначая при этом соответствующую епитимью ⁷⁴.

Житие Евфросиньи суздальской (в миру Феодулии Михайловны черниговской) отмечает знание ею антич­ной литературы: «Она познала все книги Вергилийскь и Витийски, сведуща была в книгах Аскилоповых и Га­леновых, Аристотелевых, и Омировых, и Платоновых...» В этом перечне — философы Аристотель, Платон, поэты Вергилий, Гомер, медики Гален, Эскулап. Учил Феоду-лию и ее отец черниговский князь Михаил Всеволодо­вич, и его боярин, также образованный «от философов». Впрочем, образование могли давать и матери. Так, вос­питательницей, научившей «книгам и всякой премудро­сти» тверского князя Михаила Ярославича, была его мать Ксения Юрьевна. Другая дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича — Мария Михайловна, по-ви­димому, получила в семье такое же образование, что и Феодулия. В январе 1227 г. Марию выдали замуж за правнука Юрия Долгорукого Василька Константинови­ча ростовского. Летопись скупо сообщает о ее семейной жизни, известно лишь о рождении сыновей Бориса и Глеба ⁷⁵. Когда младшему из них исполнился год, на русские земли пришло время суровых испытаний.

В декабре 1237 г. орды Батыя осадили Рязань и после пятидневной осады взяли и сожгли город. По приказу Батыя «княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли мечами»; убили и рязанского князя Федора Юрьевича. Жена Федора Евпраксия, узнав о смерти мужа и не желая надруга­тельств над собой, отвергая рабью долю, «ис превысоко-го храма» с сыном на руках «ринулась» на землю и «заразися до смерти». Поступок Евпраксии породил легенду и дал название одному из городов Рязанской земли — Зарайску. Так же, как и рязанская княгиня, погибла жена черниговского князя Домникея. В годы нашествия Батыя русские женщины, чтобы не попасть в руки врагов, довольно часто кончали жизнь самоубий­ством, которое в ряде случаев было формой протеста ^7б.

Трагические подробности взятия русских городов ордынскими варварами быстро дошли до Ростовского княжества. Муж княгини Марии Василько Константи­нович в марте 1238 г. сложил голову у реки Сить, защищая родную землю. Летопись донесла до нас его предсмертную молитву за детей и «жену мою Марью». По обычаю, княгиня могла принять пострижение по смерти мужа, но на руках у нее оставались малолетние сыновья. Семилетний Борис стал князем Ростова, а кня­гиня Марья приняла на себя регентские функции. При жизни Василька Константиновича Мария Михайловна присутствовала при освящении церквей; став вдовою, она основала свой монастырь у озера Неро. В 1259 г. кня­гиня принимала в Ростове двоюродного брата мужа — великого князя Александра Ярославича Невского ⁷⁷.

В конце 40-х годов XIII в. на долю Марии Михай­ловны выпало новое тяжелое испытание. В 1246 г. в Ор­ду к Батыю был вызван ее отец, князь черниговский Михаил. Его сопровождал сын княгини Борис. В Батые-вом стане князя Михаила за отказ выполнить унизитель­ное распоряжение хана (поклониться их идолам) под­вергли жестокой расправе на глазах у внука, который и поведал матери подробности гибели деда.

По словам епископа Иоанна де Плано Карпини, Батый «послал одного телохранителя, который бил князя пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. После этого ему отрезали голову ножом...». Убийство отца Марии Михайловны было совершено по политическим причинам. В устранении Михаила черниговского были заинтересованы как сами ордынцы (их посольство он ранее велел уничтожить с целью спровоцировать конфликт с Ордой своего соперника на получение великокняжеского ярлыка владимирского князя Всеволода Ярославича), так и владимирские князья⁷⁸.

Вскоре при участии Марии Михайловны было со­ставлено «Житие» Михаила черниговского. История жизни и смерти в Орде могущественного и гордого рус­ского князя потрясла тогда Русь. Это «Житие» было, по-видимому, не единственным литературным произведе­нием княгини Марии. Когда после разгрома Батыем Владимира в 1238 г. центр русского летописания пере­местился в уцелевший Ростов, оно велось под непосред­ственным наблюдением ростовской княгини. На мысль о прямом отношении Марии Михайловны к летописным ростовским сводам наводят настойчивые упоминания ее имени в тексте летописи, а также подробное описание похода на Калку, в котором активно участвовал ее муж. При этом обращает на себя внимание довольно эмоцио­нально выраженная радость по поводу того, что князь Василько не дошел до реки и остался невредим; проявле­ние такого чувства для летописца казалось бы неуме­стным, но оно вполне понятно, если принять во внима­ние, что это пишет жена князя. На страницах ростовских летописей большое место отведено воссозданию порт­рета Василька Константиновича и по сути панегирику ему, «гораздо» все умевшему, «хороброму паче меры», умному, честному («правда же и истина с ним ходя-ста»). С горечью описаны смерть князя Василька в битве на Сити, взятие ордынской ратью родного для Марии Чернигова, а под 1246 г.— мученическая смерть отца княгини. Под влиянием Марии имя ее отца стало в лето­писи символом мужества, непреклонности, патриотизма русского князя и воина ⁷⁹.

Но при всей эмоционально-нравственной окраске вследствие «женского восприятия» «летописание Марьи» (термин Д. С. Лихачева) не носит узколичного характера. Летописный свод княгини Марии проникнут идеей патриотизма, восстановления независимости по­руганной захватчиками родной земли: «...избави бог от лютого томления бусурменского люди Ростовския зем­ли; вложи ярость в сердца крестьяном...» Здесь нет, да и не могло быть прямых призывов к борьбе с ордынским игом, так как сама борьба воспринималась тогда как задача не столько политическая, сколько нравственно-религиозная. Но и идея мученичества за веру, прослежи­ваемая в летописи ростовской княгини в условиях, когда, по словам летописца, «хлеб не шел в рот от стра­ха», была полна глубокого значения. Жизнеописания князей, написанные эмоционально, со всей болью серд­ца, перерастали рамки обычных сухих некрологов, рождали в душах современников стойкость и уверен­ность, что «не все потеряно, что внешней силе завоевате­ля можно противопоставить силу духа» ⁸⁰. Мария Михайловна умерла в 1271 г. В 70-х годах XIII в. систематические записи ростовского летописца прекратились.

Ордынское иго принесло неисчислимые бедствия всей Русской земле, отрицательно сказалось на ее меж­дународном статусе. В середине XIII—XIV в. резко сократились династические контакты русских земель и княжеств с другими странами, почти не прослежива­ется деятельность за рубежом русских княгинь. Исклю­чение составляет лишь история средневековой Польши.