1948; Станнер, 1966; Тэрнер, 1983]).

В трудах, посвященных генезису эпоса, В. Я. Пропп сначала

сделал попытку представить героический эпос как трансформацию

шаманских легенд [Пропп, 1945], а затем стал подчеркивать, что

формирование героического эпоса сопровождалось резким оттал-

киванием от мифа и «мифологии хозяев», представленных чудо-

вищами, которых ниспровергает богатырь. Так или иначе, борьба

с мифическими чудовищами и героическое сватовство оказывались

.9

главными сюжетами того, что В. Я. Пропп называл «догосударст-

венным эпосом». В отличие от В. М. Жирмунского В. Я. Пропп

основными признаками эпоса считал не «историзм», а героику и

песенную форму. Однако описание В. Я. Проппом «догосударст-

венного эпоса» и описание В. М. Жирмунским «богатырской

сказки» (их труды писались параллельно и независимо друг от

друга) во многом совпадают и дополняют друг друга и во многом

отступают от представлений А. Н. Веселовского.

В 50—70-е годы проблематика историко-генетической поэтики

эпоса с разных сторон и позиций разрабатывалась или затраги-

валась в трудах Д. С. Лихачева, Б. Н. Путилова, М. И. Стеблина-

Каменского, А. Я. Гуревича, А. Н. Робинсона, П. А. Гринцера,

Б. Л. Рифтина, С. Ю. Неклюдова, В. В. Иванова и В. Н. Топоро-

ва. Вопросам исторической поэтики эпических жанров в той или

иной мере посвящены все мои книги [Мелетинский, 1958; 1963;

1968; 1976; 1979; 1983]. Специальными предметами изучения были

для меня архаическая эпика (которую я непосредственно связы-

ваю с традициями мифического повествования о первопредках —

культурных героях и их комически-демонических дублерах), со-

отношение мифа и сказки, мотивы «обездоленных» в сказках (то,

что А. Н. Веселовский называл «сказочными сюжетами под воп-

росом об их бытовом значении») и ранние формы романа.

Все же основной фронт литературоведческих исследований в

СССР проходил в стороне от исторической поэтики в смысле

А. Н. Веселовского: уже в 20-е годы как «социологизм», так и

«формализм» уводили литературоведение от решения историко-

генетических задач.

Тем более на Западе, где «Историческая поэтика» А. Н. Весе-

ловского практически была очень мало известна, а отказ от эво-

люционизма XIX в. весьма силен, генетические темы привлекали

относительно мало внимания. Исключение составляет более «кон-

сервативная» английская наука.

В Англии раньше всего сформировалась ритуалистическая,

так называемая Кембриджская, школа (Джейн Гаррисон,

Ф. М. Корнфорд, А. Б. Кук, Г. Мэррей), чей пафос в значитель-

ной степени был предвосхищен А. Н. Веселовским. Школа эта,

открывшая в ритуале генетическую основу всей древней культу-

ры, идет, однако, не от А. Н. Веселовского, а от Дж. Фрэзера,

учениками которого были ее участники. Из Англии школа эта

распространилась и в другие страны. Ритуалисты в отличие от

А. Н. Веселовского не умаляли значение мифа, но считали миф

вторичным по отношению к ритуалу, его слепком, отражением.

В своем ритуалистическом редукционизме представители указан-

ной школы зашли гораздо дальше, чем А. Н. Веселовский. Это

становится совершенно ясным, если учесть, что они исходили не

из элементарных форм народного обряда, как А. Н. Веселовский,

а из развитого культа, с которым он связывал только драму. Сле-

дует отметить, что ритуалистическая теория Кембриджской школы

в отличие от теории первобытного синкретизма А. Н. Веселовско-

10

го отрывает ритуализм от фольклоризма. Дж. Уэстон, Сентив,

Миро, Отран, Леви, Кэрпентер, Ян де Фрис, Рэглан распростра-

нили ритуалистическую доктрину на происхождение эпических

жанров. Поль Сентив [Сентив, 1923] высказал гипотезу о ритуаль-

ной основе (инициация и карнавал) некоторых сюжетов волшеб-

ной сказки, чем предвосхитил, как уже упомянуто, концепцию

В. Я. Проппа об отражении в структуре сказки обрядов инициа-

ции. Менее удачна попытка выведения сказок о Золушке или

«Ослиной коже» из карнавала. Здесь скорей уж можно видеть

отражение некоторых свадебных обычаев. Еще больше преувели-

чений содержится в книге Дж. Уэстон [Уэстон, 1920] о происхож-

дении рыцарского романа из обряда инициации (Дж. Уэстоет

минует и сказку и миф как промежуточные звенья). В это же

время Берта Филпотс [Филпотс, 1920] попыталась вывести древне-

скандинавскую эпическую поэзию из реконструированной ею свя-

щенной упсальской драмы (ср. ритуальные объяснения некоторых'

скандинавских мифов: [Дюмезиль, 1948; Стрём, 1956]). Гилберт

Мэррей [Мэррей, 1927] сопоставил похищение Елены в греческом

эпосе с ритуальным уводом невесты в Спарте и на Самосе, усмот-

рел ритуальные корни в «гневе Ахилла» и в образе Терсита

(«козел отпущения»). Лорд Рэглан [Рэглан, 1936] настаивал на

ритуальных корнях любых героических сказаний, в том числе за-

ведомо исторических.

Крайности ритуалистического истолкования эпоса заметны в

книгах Шарля Отрана [Отран, 1943, 1946], говорившего о куль-

товых корнях всего эпоса древнего мира (герой эпоса — богоче-

ловек, царь-жрец), Э. Миро [Миро, 1948], видевшего в Ахилле и

Одиссее умирающих и воскресающих богов и одновременно «свя-

тых» в культе открытия навигации, Р. Кэрпентера [Кэрпентер,.

1946], считавшего основой «Одиссеи» культ спящего медведя. Бо-

лее осторожная английская исследовательница Г. Р. Леви [Леви,

1953] допускала историческую основу «Илиады» и «Махабхара-

ты», но возводила сюжет и композицию «Гильгамеша», «Одиссеи»

и «Рамаяны» к культу умирающего и воскресающего бога, к об-

рядам посвящения, культу царя-жреца. Осторожен и голландский

германист Ян де Фрис [Фрис, 1954; 1961], считавший прообразом

героико-эпического действия новогоднюю ритуальную борьбу с

чудовищами — силами хаоса. Де Фрис противопоставляет свою

точку зрения теории Ф. Панцера о происхождении героического1

эпоса из сказки. Несомненно, что в классических эпопеях, порож-

денных древними аграрными цивилизациями, в качестве моделей

построения сюжета и образа иногда использовались календарные

мифы (вслед за Леви и де Фрйсом на.это, например, указывает

советский индолог П. А. Гринцер [Гринцер, 1974]; ср. также

[Гуревич, 1979]), но в целом ритуалистическая гипотеза генезиса

эпоса остается неприемлемой, поскольку эпическая традиция всег-

да существовала и вне ритуала.

Параллельно с ритуализмом в Англии создавались важные

труды по исторической поэтике с уклоном в сторону исторической

И

школы, в чисто позитивистском духе. Одна из самых ранних ра-

бот по исторической поэтике в Англии, написанная, как и труд

Веселовского, на рубеже XIX—XX вв., принадлежит перу Кера

[Кер, 1931]. Трехтомный компендиум К. и М. Чэдвиков «Становле-

ние литературы» [Чэдвик, 1932—1940; 2-е изд.— 1968], несомнен-

но, является самостоятельным опытом построения исторической

поэтики, причем прежде всего эпических жанров. Но привержен5-

ность к исторической школе (откуда прямолинейное сопоставле-

ние эпоса с летописными сообщениями, выделение панегириче-

ского начала, рассмотрение мифа не как источника, а как резуль-

тата разложения эпоса, приписывание эпоса аристократической

среде, героический индивидуализм и т. д.) ведет не только к од-

носторонней интерпретации эпических памятников, но к их полно-

му отрыву от фольклора и первобытности, т. е. от реальных исто-

рических корней, вопреки включению разделов о Сибири, Поли-

незии, Африке и т. д. Авторы сосредоточены на уяснении стади-

альных соотношений между произведениями с различными функ-

циями (прославления, поучения, развлечения и т. п.), между

прямой речью и собственно повествованием. Тем не менее благо-

даря систематически изложенному и единообразно интерпретиро-

ванному огромному материалу ранних форм устной и письменной

литературы мира компендиум Чэдвиков является незаменимым

подспорьем при дальнейшей разработке проблем исторической

поэтики.

Серьезная попытка реконструировать самое происхождение

поэзии и ее первые шаги содержится в исследовании английского

академика М. Бауры «Первобытная песня» [Баура, 1962]. М. Бау-

ра, так же как А. Н. Веселовский и К. и М. Чэдвики, предприни-

мает эволюционное изучение сравнительным методом [Баура, 1962,

с. 265], но в отличие от А. Н. Веселовского рассматривает пути

формирования песни как в обряде, так и за его пределами и не

сводит генезис эпоса к обряду. Наблюдения его над формами ор-

ганизации и бытования первобытной поэзии имеют большую

ценность. В более ранней работе [Баура, 1952], специально посвя-

щенной героическому эпосу, тот же исследователь занимает двой-

ственную позицию:- с одной стороны, он связывает поэтическую

технику эпоса с «шаманистской» первобытной поэзией, но, с дру-

гой— возводит эпос к панегирику и плачу, разделяя взгляды

Чэдвиков в вопросе об отношении эпоса к истории и мифу.

Разработкой проблематики исторической поэтики на широком

сравнительном материале занят и лондонский профессор А. Т. Хат-

то (см. [Хатто, 1965; 1980 и др.]), но, дав ряд ценных исследова-

ний по отдельным вопросам и культурным ареалам, он пока из-

бегает создания синтетических концепций. -

Итак, представители ритуальной школы в Англии и за ее

пределами, как и другие исследователи исторической поэтики в

Англии, в той или иной мере недооценивают фольклорную специ-

фику генезиса повествовательной литературы. На позиции при-

знания фольклорной основы эпоса встали две другие научные

12

школы на Западе, не претендующие при этом на постановку об-

щих проблем исторической поэтики. Это школы испанского иссле-

дователя Менендеса Пидаля (см. [Менендес Пидаль, 1959; 1961]),

делавшего акцент на факторе традиционализма, и американцев

Мильмэна Пэрри — Альберта Лорда (см. [Лорд, I960]), выдвинув-

ших на первый план проблему техники устного исполнения как

ключа для понимания стиля классического эпоса. Американские

ученые, стоящие в принципе на позициях отрицания фольклорных

корней книжной литературы, как таковой, вопреки этой своей по-

зиции сделали исключение для эпоса и нашли объяснение важ-

нейших особенностей гомеровского и других эпических памятни-

ков, в частности их стереотипичности («формулы» в определенных

метрических позициях), в специфическом механизме устной

импровизации народных певцов. Эти механизмы изучались ими

при наблюдении над бытованием южнославянского эпического

фольклора.

Из исследований Пэрри и Лорда, в частности, вытекает, что

свойственные эпосу повторения связаны не с амебейностью и

другими пережитками хоричности, как думал А. Н. Веселовский,

а с устной импровизационной поэтической техникой. (Говоря о

формульности как характерной черте эпического стиля, подчерк-

ну, что стереотипичность в литературе не сводится целиком к

фольклорному генезису; она вообще в высшей степени присуща

поэтике средневековья.)

Для дальнейшей работы в области исторической поэтики по-

вествования необходимо учитывать научные школы и отдельные

труды, не только не нацеленные непосредственно на решение задач

исторической поэтики, но даже скептически относящиеся к исто-

рическому изучению литературы.JK сожалению, послепропповская

структурная поэтика некоторое время решительно противопостав-

ляла себя историко-генетической как синхронная диахронной, и

теоретические проблемы разрабатывались ею в отрыве от истори-

ко-генетического аспекта. Такая тенденция проявилась, например,

даже у последователя В. Я. Проппа — американца А. Дандеса

(см. [Дандес, 1964]), не говоря уже о французской школе повест-

вовательной грамматики ([Греймас, 1966; 1970; Бремон, 1973] и

др.). Между тем простое сравнение результатов А. Дандеса, по-

лученных им на материале сказок североамериканских индейцев,

с данными В. Я. Проппа по русской волшебной сказке дает очень

много для построения исторической морфологии сказки. В насто-

ящее время структурные исследования все больше и больше исхо-

дят1 из неотделимости синхронии от диахронии (уже в основных

трудах Леви-Строса, в работах В. В. Иванова и В. Н. Топорова,