во время тринадцатимесячного следствия его избивали несколько десят- ков раз. Ему выбили пару зубов, сломали обе руки, отбили почки. Нико- лай уже не верит немцам. Он бледен лицом, говорит очень тихо и только о еде.

Николай говорит нам, что пойдёт на пески, потому что у него дело, связанное с оружием. Брат Николая служил в украинской полиции, и они вдвоём убили человека. Николай утверждал, что били палками, но немцы нашли в теле убитого несколько отверстий от пистолетных пуль.

23 Сентября

Сегодня студент-заключённый ударил в лицо охранника, который ему сказал «курва твоя мать». Заключённого поместили в карцер, а после этого охранники пошли его бить. Пошмецюх сказал, что студента расквасили

«на аминь». Его уже даже не возвращали в камеру, а сразу отвезли в боль- ницу.

Начальник тюрьмы сказал, что в тюрьме охранники всегда правы, а вместо Священного Писания существует свод тюремных правил. Нам дали понять, что за «вяканье» на охранника заключённый пойдёт в кар- цер и получит 25 плетей по голой заднице. Заключённый, который ударит охранника, будет записан на эшелон в концлагерь.

Теперь уже, наверное, никто из заключённых не ударит охранника.

1 Октября

Сегодня, как обычно, вывели нас на прогулку по цементному тюрем- ному двору. Мы сделали уже пятый или шестой круг, когда из тюремной канцелярии вышли два человека. Один — работник администрации, а вто- рой — в чёрной форме украинского полицейского. Гражданский держал в руке какую-то карточку и громко вызвал меня по фамилии. Я был уве- рен, что это уже конец. Видимо, полицейский особый суд вынес приговор и прислали украинца, чтобы меня забрать. Комендант камеры задержал голову гуляющей колонны и спросил меня, почему я не выхожу. Я сказал, что не спешу на пески. В ответ на это подошёл украинский полицейский и сказал мне, смеясь, что принёс для меня освобождение. Я ему не верил, потому что кто ж видел, чтобы полицейский в чёрной форме приносил освобождение?

В тюремной камере хранения тщательно проверили мою личность, и начальник вытащил большой бумажный кулёк, на котором чернилами была написана моя фамилия. Высыпал содержимое кулька на стол и велел

мне вспомнить, всё ли это, что у меня было в день ареста. Мне отдали портфель с фотографиями отца и Юлика, молитвенную книжечку и элек- трическую лампочку. Начальник тюрьмы спросил меня, нет ли у меня за- мечаний насчёт состояния моих вещей, сданных на хранение.

Да глупый же вопрос! А если бы были, то как бы это мне помогло?

Начальник сказал, что я свободен и что немецкая власть даёт мне шанс начать новую жизнь. Пока должен вернуться в камеру, а тем временем кан- целярия уладит формальности, связанные с моим выходом на свет. В ка- мере меня обступили сокамерники и спрашивали, что было внизу. Сказал им, что, возможно, это враньё, потому что за уничтожение вагонов идут на пески. Комендант Борецкий пояснил мне, что от тюремного охранни- ка знает про какую-то частичную амнистию и что в первую очередь под неё подпадают украинцы и несовершеннолетние заключённые поляки.

Мои приятели дали мне записки и адреса своих семей, у которых я мог бы остановиться. Комендант дал мне сапоги, потому что на воле нельзя ходить босиком. Все меня целовали, а комендант сказал: «Помни, больше сюда не приходи». Поскольку я не верил немцам, что меня дей- ствительно выпускают на свободу, то мы договорились, что после выхода перейду за тюремную стену со стороны улицы Яховича и помашу в сто- рону окон своей камеры. Точно в полдень охранник открыл дверь камеры и приказал мне выходить. В канцелярии мне дали Eintlassungsshein (карту освобождения) и сопроводили до выхода. Пока шли через оба внутрен- них двора, я ничего не слышал. Однако, когда дошёл до главных ворот, услышал сразу все отголоски города. Постовой открыл ворота и сказал мне идти.

Тут же, за воротами, стояли люди с передачами для заключённых. Все уставились на меня, как на нечто, заслуживающее исключительного вни- мания. Я не знал, что их так заинтересовало, потому что давно уже себя не видел. В тюрьме не было зеркал, а если бы и были, то и так бы в них никто не заглядывал из страха, что увидит что-то очень грустное.

Пришлось идти очень медленно, потому что сил не было, я был очень лёгкий. За воротами уже была улица Казимировская, полно машин, лю- дей, трамваев и криков. Дошёл до уличного фонаря и упал в обморок. Когда очнулся, надо мной стояли люди с передачами для заключённых. Какой-то сапожник с Замарстынова посадил меня в конную повозку и ска- зал, что возьмёт меня к себе, чтобы я мог набраться сил. Обувь не держа- лась на ногах, потому что была широкой, а ноги — как две тросточки. У са- пожника меня взвесили на магазинных весах. Я весил 29 килограммов.