Философия и литература. Беседа с Жаком Деррида

В. П. Прав ли я в своем предположении, что в применяемом методе анализа Вы осознанно отказываетесь от „языка" топологического? (Вводя в разговор этот несколько непривычный термин, я имел в виду только одно наличие некоторой реальности, обладающей своей имманентной логикой, которая несводима к языку, принципиально несводима).

Деконструкуция

Ж. Д. Обычно деконструкцию изображают как то, что отрицает что-либо внешнее по отношению к языку, как способ включения всего в язык. Люди, предпочитающие определять как „язык" то, что я называю „текстом", поскольку я как-то написал: „нет ничего вне текста", обычно переводят и интерпретируют мое высказывание так: „нет ничего вне языка".

Тогда как, если говорить об этом очень бегло, очень схематично, дело обстоит совсем наоборот — деконструкция началась с деконструкции логоцентризма, деконструкции фоноцентризма, с попытки избавить опыт мысли от господства лингвистической модели.

Например, что касается литературы, то достаточно большое число людей хотело бы представить мое понимание литературы как находящееся в зависимости от того, что они называют приостановкой референта, а это прямо противоположно направленности моих усилий. Конечно же, для того, чтобы деконструировать власть логоцентризма и лингвистической модели, бывшей столь влиятельной тогда, мне пришлось изменить понятие текста, обобщить его. Так, что у „текста" больше нет предела, нет ничего „внешнего" ему. Но нельзя сводить текст к языку, к речевому акту в строгом смысле слова. Фуко, к примеру, пытался ограничить деконструкцию этим текстовым пространством, сводя текст к книге, к тому, что записано на бумаге. Деконструкция обвинялась в нелепом замысле сведения всего к „начинке" книги из библиотеки. Для меня, такимобразом, у языка есть внешнее. Я не называю это с легкостью „реальным", поскольку понятие реальности перегружено рядом метафизических допущений.

Я бы сказал, что есть нечто, нечто действительно есть за пределами языка, и все зависит от интерпретации.

то, что мы здесь называем „быть за пределами языка", для меня означает материю следов различных текстов в самом широком смысле.

М.Р. Это принципиально иная задача: чтобы осуществить деконструкцию, нам нужно прежде всего реконструировать саму возможность деконструкции. Что Вы думаете о такой специфической культурной ситуации?

Ж. Д. Думаю, что это очень важный момент и, конечно, не следует забывать о том, о чем Вы только что напомнили. Но я бы возразил против Вашего описания деконструкции как заданного набора возможностей, правил, приемов или инструментов, которые следуетприменять по отношению ко всякой новой ситуации, ко всякому новому корпусу текстов. Деконструкция не является, во-первых, простым логическим деструкту-рированием, логическим разоблачением противоречий. Деконструкция совершается главным образом не на уровне логики. Это не просто способ разоблачения противоречия или его деконструкции, критики или обнажения обратной стороны, изнанки логических противоречий, но это лишь один из многих жестов. Я настаиваю на том, что не существует одной-единствен-ной деконструкции. 

я полагаю, что каждый, находясь в своей особой ситуации — исторической, политической, идеологической, — должен изобрести собственный способ деконструкции, но не изобретать заново саму деконструкцию. Деконструкция делает свое дело, хотите вы того или нет; она на полном ходу: то, что происходит сейчас в Советском Союзе, есть своего рода деконструкция в действии. 

Реконструкция возможностей для искусства, например, является частью деконструкции, и я бы сказал, что то же самое, по-иному, но то же самое, верно и в отношении Франции или Соединенных Штатов. Деконструкция и здесь служит также способом раскрытия пространства для новых форм искусства. Это новое пространство выглядит по-разному, конечно, потому что прежние условия разрушались по-разному, но они ведь тоже были уничтожены, и совсем не нужно Сталина для того, чтобы разрушить некоторые из возможностей в искусстве. Таким образом, каждый раз изобретается что-то новое, каждый раз приходится реконструировать возможности для него.

Дар-яд

Деконструкция должна совладать с проблемой дара, с проблемой того, что означает отдавать. В центре моей работы последних десяти или пятнадцати лет находится структура „дар-яд". Что меня интересует, так это вопрос о возможности отдавания, или такого дара, который не был бы попросту заново вписан в круг обмена, если это возможно. Мы не в состоянии продемонстрировать такую возможность, даже если подобная возможность есть; она не может быть доказана по существенно важным причинам, потому что как только вы захотите ее продемонстрировать, у вас тут же найдется способ придания ей некоторого смысла, что заново впишет ее в круг экономики и обмена, нейтрализующих, аннигилирующих и отрицающих дар. Но отсылка к этому дару и к этому опыту отдавания должна быть, дабы мы совершали попытки, и даже если нам и не удастся показать эту возможность, сама наша мысль по поводу этой возможности связана с тем, что я назвал бы утверждением (affirmation). Утверждением, составляющим суть или принцип деконструкции; вот почему деконструкция не негативна и не есть деструкция — существует утверждение, некое „да", но такое „да", которое не является позитивным; это не позитивное в противовес негативному, это такое „да" или такой дар, без которых не было бы никакой деконструкции, И я пытаюсь сформулировать эти возможности „да", дара и так далее.