Глава xliv о том, как сильные ветры стихают от мелких дождей

Пантагрюэль одобрил нрав и обычай жителей этого острова и, обратясь к их ветряному правителю, сказал:

– Если вы согласны с мнением Эпикура, наивысшее благо числившего в наслаждении (я разумею наслаждение, достающееся не с трудом, но, напротив, легкодостижимое), то я почел бы вас за счастливца, ибо жизнь ваша, жизнь ветровая, вам ничего или почти ничего не стоит: вам надлежит дуть, и только.

– Так, – подтвердил правитель. – Однако ж в сей бренной жизни полного счастья не бывает. Нередко случается, что, когда мы сидим за обедом и со смаком, как святые отцы, вкушаем, точно манну небесную, добрый и сильный Божий ветер, тут-то и зарядит мелкий дождик, прервет его и унесет. И так, по недостатку съестного, у нас то и дело прекращаются трапезы.

– Это, значит, вроде Женена де Кенкене, – заметил Панург, – он пустил струю на задницу своей супруге Кело – и тем прекратил смрадный ветер, дувший оттуда, как из Эоловой двери. Я даже как-то сложил по этому поводу довольно удачное десятистишие:

Женен, отведав свежего вина,

Сказал Кело вечернею порою,

Чтоб репу приготовила она.

Поужинав столь сытною едою,

Немедля спать легли они с женою.

Но так как у Кело из части тыльной

Шел смрад струею жаркой и обильной,

Женена раздраженного будя,

Жену он обмочил, и ветер сильный

Утихнул после мелкого дождя*.

– И еще у нас одна большая и досадная неприятность, – продолжал правитель. – Дело состоит в том, что некий великан по имени Бренгнарийль, проживающий на острове Тоху, ежегодно, по совету врачей, приезжает сюда весной на предмет принятия слабительного и глотает, как пилюли, бесчисленное множество ветряных мельниц, а равно и мехов, до коих он великий охотник, а для нас это чистое разоренье, и мы принуждены поститься раза три-четыре в год, впрочем, без особых бдений и богослужений.

– И вы не знаете, как эту беду избыть? – спросил Пантагрюэль.

– По совету наших эскулапов, – отвечал правитель, – мы, всякий раз как ему сюда нагрянуть, стали было подкладывать в мельницы изрядное количество петухов и кур. В первый раз он чуть-чуть не сдох: они там у него распелись, разлетались внутри живота, и от этого у него сделались сердечная слабость, боли в сердце и такие страшные, мучительные корчи, словно в желудок к нему заползла через рот змея.

– Сравнение неудачное и неуместное, – заметил брат Жан. – Я от кого-то слышал, что змея, проникшая к человеку в желудок, не доставляет ни малейшей неприятности и тот же час вылезает обратно, если только пострадавшего подвесить за ноги, а ко рту поднести чашку с горячим молоком.

– Вы знаете об этом только по слухам, как и те, кто вам рассказывал, – возразил Пантагрюэль. – Никто никогда не был тому свидетелем и нигде про то не читал. Впрочем, Гиппократ в книге пятой, Epid., описывает подобный случай, имевший место в его время, но пострадавший все-таки умер от спазм и конвульсий.

– Потом мы стали разводить внутри мельниц целые огороды, – продолжал правитель, – и в пасть к нему повадились козлы, так что он опять едва на тот свет не убрался, но тут один шутник-кудесник посоветовал ему, чуть только начнутся боли, начать драть какого-нибудь козла, каковое средство является средством рвотным и служит противоядием. Впоследствии ему указали на более действительное средство, и он им воспользовался: это – клистир из хлебных и просяных зерен, на зерна же эти накинулись куры, за ними уйма гусят, а на них напустились лисицы. Тогда великан принял пилюли, составленные из борзых и гончих собак. Не везет нам, да и только.

– Не бойтесь, добрые люди, – сказал Пантагрюэль. – Великан Бренгнарийль, ветряных мельниц глотатель, скончался, можете мне поверить. И умер он от того, что подавился и задохся, когда, по предписанию врачей, ел кусок свежего масла у самого устья жарко пылавшей печки.