Раздел 3 проблемы истории россия периода «оттепели» (1953–1964)

Особое место в послевоенной истории России занимает период от смерти И. В. Сталина до отстранения от руководства Н. С. Хруще­ва. Эти годы, получившие с легкой руки И. Эренбурга название «оттепели», характеризуются сложными, противоречивыми тенденция­ми социально-экономического и общественно-политического разви­тия. В это время было многое сделано для устранения край­ностей, наиболее одиозных проявлений тоталитарной системы. Бесс­порной заслугой послесталинского руководства, прежде всего Н. С. Хрущева, является прекращение политики массовых репрессий, осво­бождение узников ГУЛАГа. В период «оттепели» впервые за многие годы предпринимаются попытки значительных реформ в обществен­но-политической области, в промышленности и в сельском хозяйс­тве, проводятся важные меры по повышению жизненного уровня населения.

В то же время все эти преобразования носили верхушечный характер, были весьма ограниченными, непоследовательными и противоречивыми. Они ни в коей мере не посягали на основополагающие институты тоталитарной системы -- монополию бюрократической номенклатуры на экономические ресурсы и власть. Именно в эти годы стали более наглядно проявляться многие, ранее «загнанные внутрь», противоречия сложившейся общественной системы, все более ощутимо накапливаться сложные социальные, экономические и политические проблемы, ранее подавлявшиеся «железом и кровью».

Несмотря на актуальность этой темы, период «оттепели» изучен слабее предшествующего. Этому, на первый взгляд, противоречит обилие публикаций о деятельности Н. С. Хрущева, изучение которой первоначально ак­тивно разворачивалось главным образом в зарубежной советологии (См.напр.: Messner B. Russland unter Chrutcow. Munchen, 1960; Tarschys D. The soviet political agenda: Problems and prioriti­es. 1950 - 1950. London, 1979; Hyland W., Shryock R. The fall of Khrushchev. New York,1986; Kelley Donald R. The politics develo­ped socialism: The soviet Union as a post-industr state. New York,1986). Наиболее фундаментальной из этого круга является исследование американского автора Уильяма Таубмана (Таубман У. Хрущев. М., 2005).

Сейчас эта тема привлекла значительное внимание и отечественных историков, что проявилось прежде всего в радикальном расширении источниковой базы. В настоящее время опубликованы такие ключевые источники по теме, как доклад Н. С Хрущева на ХХ съезде КПСС о культе личности, материалы ряда пленумов (Молотов, Маленков, Каганович. М., 1998; Идеологические комиссии ЦК КПСС. 1958–1964: Документы. М., 1998; Реабилитация: Как это было: Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы: В 3 т. М., 2000; Георгий Жуков: Стенограмма октябрьского (1957 г.) Пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 2001). Из документальных публикаций приоритетное значение имеет трехтомное издание материалов Президиума ЦК КПСС (Президиум ЦК КПСС. 1954–1964: Черновые записи заседаний. Стенограммы. Постановления. М., 2003. Т . 1; М., 2008. Т. 3: Постановления). Информационные ресурсы значительно обогащены публикациями мемуаров Н. С. Хрущева и ряда других современников (Хрущев Н. С. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997).

Уже на рубеже 1980/1990-х гг. предпринимаются и первые отечественные книги о Н. С. Хрущеве и «оттепели» (Никита Сергеевич Хрущев. Материалы к биографии. М.,1989; Свет и тени «великого десятилетия». Л.,1989; Аксютин Ю.В., Волобуев О.В. XX съезд КПСС: новации и догмы. М.,1991; XX съезд КПСС и его исторические реальности. М.,1991). В их ряду была и книга «XX съезд КПСС и его исторические реальности» (1991), подготовленная под руководством Н. А. Барсукова. В ней, наряду с поли­тическими процессами, рассматриваются проблемы экономической и социальной политики, вопросы идеологий и культуры (всем этим ас­пектам посвящены специальные разделы книги.) Характеризуя кон­цептуальные ориентиры этого труда, следует, однако, иметь в ви­ду, что он, как и большинство из названных в нашем обзоре работ, вышел в разгар горбачевской «перестройки» и в полной мере соот­ветствует преобладавшим в то время подходам (идея «возрождения ленинских истоков», «очищения» социализма от сталинских извраще­ний и т. д.). Естественно, в настоящее время эта идейно-методо­логическая парадигма вряд ли может нас удовлетворить. Тем не менее, вплоть до настоящего времени этот труд наиболее обобщающей работой по данной теме.

В ряду последующих трудов об «оттепели» наиболее обобщаюший характер носят работы А. В. Пыжикова  (Пыжиков А. В. Хрущевская «оттепель». М., 2002). Из числа других монографий выделим книги Ю. В. Аксютина, Ю. В. Емельянова, Е. Ю. Зубковой, В. А. Козлова, В. А. Шестакова (Зубкова Е. Ю. Общество и реформы. 1945–1964. М., 1993; Аксютин Ю. В., Пыжиков А. В. Постсталинское общество: проблемы лидерства и трансформации власти. М., 1999; В. А. Козлов. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе. М., 1999. 2-е изд. – 2010; Аксютин Ю. В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953–1964 гг. М., 2004; Емельянов Ю. В. Хрущев: смутьян в Кремле. М., 2005; В. А. Козлов. Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти, 1953–1985. М., 2006; Шестаков В. А. Социально-экономическая политика советского государства в 50-е – середине 60-х гг. М., 2006).

Кроме того необходимо отметить ряд публикаций, представляющих собой нечто среднее между историческим исследованием, публицистикой и мемуарами, – из них наиболее обобщающей является книга Н. А. Аджубея (внук Н. С. Хрущева) и Г. Х. Попова (один из «прорабов перестройки» [Хрущев С. Н. Никита Хрущев: кризисы и ракеты. М., 1994; Медведев Р. А. Никита Хрущев. Отец или отчим советской «оттепели». М., 2006; Аджубей Н. А., Попов Г. Х. Пять выборов Никиты Хрущева, М, 2008].

Отметим также одну историографическую работу, довольно старую, но содержащую уникально детальный анализ исторической литературы по данной теме (Стариков Н. В. Эпоха «оттепели» и этапы эволюции сталинизма: вопросы историографии // Советская историография. М., 1996).

ПРЕДПОСЫЛКИ «ДЕСТАЛИНИЗАЦИИ»

Ключевой проблемой изучения послесталинских преобразований является вопрос об их предпосылках, движущих силах и характере. Это, в свою очередь, в существенной мере позволяет понять динамику и результаты реформ.

Первая версия по этому поводу родилась непосредственно в ходе «оттепели» и имела непререкаемый характер до конца советской эпохи. В официальных документах и выступлениях «вождей» послесталинские преобразования преподносились как закономерное проявление политики КПСС, «возвращение к ленинским принципам».

На Западе эта версия сразу же вызвала серьезные сомнения, одним из первых свидетельства чего стала статья Александра Федоровича Керенского «Народ и власть», которая появилась вскоре после XX съезда, а в нашей стране впервые была опубликована в 1990 г. Напомним, что после своего фиаско в 1917 г. этот деятель до конца жизни внимательно анализировал общественные процессы в России. В статье довольно убедительно говорилось о фальши антисталинских заявлений Н. С. Хрущева. Автор обосновывал вынужденный характер этого поворота в политике, объясняя его нарастающим народным недовольством (См.: Искусство кино. 1990. № 10).

В последующих советологических трудах широкое распространение получило объяснение «оттепели» нарастающими противоречиями сталинского режима, даже его «кризисом» и народным недовольством. К примеру, такая точка зрения проводится в обобщающих курсах М. Геллера и А. Некрича, итальянского историка Джузеппе Боффы (Боффа Д. История Советского Союза: В 2-х томах. М., 1990. Т. 2.

В современной отечественной историографии эта версия является, пожалуй, доминирующей. Весьма последовательно она проводится в неоднократно упоминавшейся монографии О. В. Хлевнюка и Й. Горлицкого, которые утверждают: «Новый послесталинский курс был реакцией на кризис, в который втягивалась страна еще при жизни Сталина. <…> Наиболее очевидным свидетельством кризиса сталинской политики массовых репрессий была нараставшая дезорганизация лагерной системы» (Хлевнюк О. В., Горлицкий Й. Холодный мир: Сталин и завершение сталинской диктатуры.М., 2011. С. 151, 156).

Ранее мы уже приводили суждения о «кризисе» сталинской экономики из публикации об «энергетическом ГУЛАГе». В ее вводной статье, в частности, утверждается: «Волнения, бунты и беспорядки, в которых участвовали все категории заключенных, а не только политические узники, фактически ставили под вопрос саму возможность сохранения ГУЛАГа в его сталинском варианте. Бунты, охватывающие даже такие приоритетные объекты, как «коммунистические» строительства Куйбышевской и Сталинградской ГЭС, находившиеся в густонаселенных центральных районах страны, были тревожным сигналом для сталинского режима. ГУЛАГ становился реальным генератором социальной нестабильности, тем более опасным, что его размеры и способ экономической эксплуатации предполагали масштабное взаимодействие и экономики принудительного труда, «свободного» и гулаговского социума.

Слившись в единый поток, общий экономический кризис, вызванный скачкообразным наращиванием капитальных вложений в группу «А», разложение собственно лагерной экономики, режимно-управленческий и социальный хаос в ГУЛАГе, выражавшийся в росте бандитизма и массовых беспорядков, привели к кардинальным политическим решениям весной 1953 г.» (Заключенные на стройках коммунизма: ГУЛАГ и объекты энергетики в СССР. Собрание документов. М.., 2008. С. 27–28).

Здесь возникают определенные вопросы: максимальное сопротивление в лагерях накануне и сразу после смерти Сталина, однако в 1953 г. не было «кардинальных политических решений», – они последовали лишь с XX съезда (развенчание Сталина и демонтаж ГУЛАГа).

Одна из последних публикаций, где версия о «давлении снизу» получила наиболее яркое выражение – книга Виталия Наумовича Дымарского. Автор – один из самых известных журналистов, в 2000 г. возглавлял ГРК, в 2001–2004 гг. – зам.глав. ред. «Российской газеты». Книга основана на цикле передач на радиостанции «Эхо», в ходе которых отражались воспоминания и мнения современников. Он рассматривает ряд возможных факторов «десталинизации», в частности, внешнее давление, и декларирует их ничтожность. В итоге главным оказывается сопротивление узников ГУЛАГА, вершиной которого были восстания в лагерях около Норильска и Воркуты (особенно последнее, где имел место поход повстанцев на Воркуту, разгромленный лишь с помощью авиации).

Названный автор пишет: «Мощные восстания заключенных произошли сразу в нескольких лагерях, что и могло стать важной причиной, повлиявшей на изменение всего политического курса. <…> Власти получили серьезный урок. Они поняли, что еще одно-два таких восстания, и заключенные дойдут и до Москвы. И вот тогда Хрущев окончательно решил, что сталинская система, которая строилась на чудовищных репрессиях, треснула и больше не работает (Дымарский В. Н. Времена Хрущева в людях, фактах и мифах. М., 2011. С. 127, 129).

В принципе отмеченная гипотеза представляется правомерной, однако автор не приводит никаких конкретных доказательств о влиянии рассматриваемого фактора на политику «верхов»

Конечно, массовые настроения оказывали определенное воздействие на политику властвующей элиты, но лишь косвенно и опосредовнно; народ же в то время в основном народ «безмолствовал». Исключени­ем стали массовые выступления узников ГУЛАГа в 1953 -- 1955 гг., которые, бесспорно, ускорили переход к массовому освобождению политических заключенных. Прямые же выступления против произво­ла, в защиту своих прав (вроде событий в Новочеркасске 1962 г.) были все же весьма редким явлением и вряд ли могли стать решаю­щим фактором политических процессов.

Представляется, что все названные авторы в своем анализе гиперт­рофируют реальные общественно-исторические тенденции. Тоталитар­ная система, имевшая, разумеется, объективные границы своего развития, к концу сталинского периода являлась еще весьма жиз­неспособным организмом. Во всяком случае, для большинства совре­менников сложившиеся порядки представлялись закономерными и дос­таточно эффективными, что доказывалось – в их представлении – победой в войне и успешным послевоенным восстановлением. Труд­ности же и противоречия советского режима воспринимались преиму­щественно как «отдельные недостатки», а отнюдь не как пороки всей системы.

Другая распространенная версия объясняет «оттепель» закономерными изменениями в статусе и менталитете властвующей элиты, бюрократической но­менклатуры. Такую трактовку дал Милован Джилас в своей сенсационной работе «Новый класс» (1957 г.): «Новый класс не испытывает прежней нужды ни в революционерах, ни в догматиках. <…> Новый класс и сам уморился от догматических чисток и дрессуры, ему хочется покоя. Ощутив достаточную надежность своего положения, он теперь не прочь обезопаситься и от собственного предводителя <…>. Ленинский революционный коммунизм сменили на догматический коммунизм Сталина с тем, чтобы его, в свою очередь, заменить коллективным руководством, т. е. управой, осуществляемой группой олигархов…» (Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 212– 213).

Из числа современных работ в какой-то мере схожая версия прослеживается в упоминавшейся монографии О. В. Хлевнюка. Как уже отмечалось, этот автор говорит о длительной эволюции режима – постепенном изменении «соотношения сил» между диктатором и «ведомственной олигархией» в пользу последней.

Некоторые же авторы особое внимание обращают на изменение в менталитете номенклатуры. Социальный интерес этого основного привилегированно­го слоя нашего общества состоял в том, чтобы сохранить свой со­циальный статус, полученный в годы сталинского правления, и вместе с тем избавиться от страха репрессий, получить необходи­мую социальную стабильность. Это во многом объясняет поддержку номенклатурой хрущевских преобразова­ний, в том числе и в экстремальной ситуации борьбы с «антипар­тийной группой» летом 1957 г. а затем - предпосылки последующей изоляции Хрущева и его отстранения от власти в 1964 г.

Своеобразный вариант такой трактовки прослеживается в упоминавшейся книге С. Т. Кремлева. В его версии, основным «двигателем» постсталинских преобразований (как он считает, – вредных, разрушитльных!) была номенклатура «второго эшелона» – те, «кто окружал руководство державы». Именно в этой среде, мечтавшей о «спокойной жизни», уже в середине 40-х гг. задумывались о более подходящей кандидатуре преемника Сталина. Автор рисует следующую картину: «Александра Щербакова – как наиболее последовательного представителя партии Сталина в сфере идеологии и культуры – некие набирающие силу темные силы убрали в 1945 г. Андрей Жданов мешал тем же силам и был убран ими же в 1948 г.». В перспектитве перерождающаяся элита делала ставку на тандем Кузнецов–вознесенский <…>. Когда расчет на Кузнецова и Вознесенского оказался бит, начались поиски нового варианта. <…> На Хрущеве <…> все и сощлось. Он был удобной фигурой для манипуляций как внутрисоюзной, так и мировой «закулисы». Он подходил как для всех тех, кто к началу 50-х гг. образовывал «партию» партократов, так и для внешних врагов России, уже внедривших в аппарат и в столичную элиту точечных (пока) агентов влияния…» (Кремлев С. Т. Указ. соч. С. 626–627).

Следует подчеркнуть, что оба наиболее распространенных сейчас объяснения «оттепели» в какой-то мере позволяют понять предпосылки либерализации режима в этот период, но не объясняют причин «десталинизации». Ведь последующий исторический опыт, например, Китая, показывает, что отказ от крайностей тоталитаризма не обязательно требует «развенчания вождя».

Нередко инициативу Н. С. Хрущева по «разоблачению культа личности Сталина» объясняют его личными интересами, в т. ч. стремлением для упрочения собственной власти дискредитировать своих политических конкурентов как «соучастников сталинских преступлений». Пожалуй, наиболее последовательно эта версия проводилась в письме наиболее авторитетного сталинского соратника – В. М. Молотова. Этот огромный текст (наверное, вообще самый обширный политический документ данного периода) был направлен в ЦК КПСС в 1964 г., а опубликован лишь недавно, – на протяжении 2011 г. печатался в журнале «Вопросы истории».

Данная версия имеет и еще более экзотические варианты, в частности, такой: развенчание Сталина явилось местью Хрущева за расстрел его сына, якобы попавшего в плен и пошедшего на сотрудничество с немцами.

Из числа исторических исследований наиболее последовательно эта версия проводится в книге Юрия Васильевича Емельянова, позиция которого по этому вопросу отличается некоторой противоречивостью. С одной стороны, названный автор утверждает: «После смерти Сталина «верхи» уже не могли управлять «по-старому», а стало быть, перемены в системе управления, которые стали осуществляться в стране с весны 1953 г., были во многом обусловлены исторической необходимостью. <…> Освобождение и реабилитация многих политических заключенных давно назрело и отвечали тому прогрессирующему «затуханию» политических репрессий в СССР с конца 1930-х до начала 1950-х гг., на которое обратил внимание Вадим Кожинов в своих последних книгах» (Ю. В. Емельянов. Сталин: на вершине власти. М., 2006. С. 624, 635).

Вместе с тем он «разоблачение» Сталина он объясняет сугубо карьеристскими мотивами Н. С. Хрущева: «Для того, чтобы одержать верх над Молотовым, Хрущеву надо было сокрушить его авторитет. А для этого надо было ударить по исторической основе авторитета Молотова, как второго человека в стране после Сталина. Чтобы доказать негодность Молотова как партийного руководителя, надо было опровергнуть правильность действий самого Сталина» (Емельянов Ю. В. Хрущев: смутьян в Кремле. М., 2005. С. 9).

Ю. В. Емельянов утверждает: «Как и Берия, Хрущев руководствовался не желанием рассказать всю правду о Сталине, а стремлением укрепить свое непрочное положение. Атака на покойного позволяла Хрущеву не только оправдать свое участие в неблаговидных деяниях в сталинское время, но главным образом убедить, что его нынешние провалы ничто по сравнению со «сталинскими преступлениями». В последующем атака на Сталина позволяла Хрущеву выискивать в своих соперниках «соучастников» «сталинских преступлений» и отстранять их от власти. <…> «Новые обвинения в адрес Сталина требовались Хрущеву всякий раз, когда он наталкивался на сопротивление своей политике» (С. 622–623).

В связи с этим Ю. В. Емельянов считает: «Чисто политиканская подоплека выступлений Хрущева с «разоблачениями Сталина» не могла не предопределить грубых искажений в изложении фактов прошлого и в характеристике самого Сталина. Стремясь обвинить Сталина во всех ошибках и просчетах, трагедиях и преступлениях прошлого, Хрущев создал одноплановый образ маниакального тирана <…> . Все сильные стороны Сталина были преданы забвению <…> Хотя бывший троцкист Хрущев давно отрекся от Троцкого, он невольно выполнял программу десталинизации, провозглашенную Троцким из Мексики в 1938 году» (Там же. С. 625).

Большое внимание названный автор уделяет ограниченности и негативным последствиям такого рода «десталинизации»: «Никакой демократизации ни внутри партии, ни внутри страны Хрущевым осуществлено не было», «Разоблачение Сталина нанесло огромный ущерб, подорвало престиж страны» (Там же. С. 625–626).

Как бы то ни было, анализ всех объяснений «оттепели» позволяет предположить ограниченность ее социальных предпосылок. В таком контексте постсталинские реформы заведомо должны были приобрести неглубокий и непоследовательными характер, тем более что они осуществлялись в атмосфере острой борьбы за власть, что в существенной мере сказывалось на их динамике.

БОРЬБА ЗА ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЛИДЕРСТВО И АЛЬТЕРНАТИВЫ

ПОСЛЕСТАЛИНСКОГО РАЗВИТИЯ

В публикациях последнего времени неоднократно отмечалось, что борьба за власть после смерти Сталина характеризовалась наличием внутри правящей элиты различных группировок, выдвигавших опреде­ленные альтернативные варианты осуществления назревших общест­венных преобразований. Правда, по поводу реальной расстановки сил в правящих кругах высказываются неоднозначные суждения, что и неудивительно, если принять во внимание их преимущественно ап­риорный и предположительный характер, принимая во внимание отсутствие дос­товерных источников.

Так, Р. А. Медведев рассматривал политическую борьбу 1950-х гг. через призму смены трех «триумвиратов». По его оценке, после смерти Сталина, в марте -- июле 1953 г. доминировал «триумвират» Берия–Маленков–Хрущев; с июля 1953 по 1955 г. Хрущев–Маленков–Булганин; в 1955–1957 гг. Хрущев–Булганин–Жуков (Медведев Р. А. Страницы политической биографии Н. С. Хрущева // Дружба народов. 1989. № 7. С.140–142).

Впервые развернутую гипотезу об альтернативах послесталинского развития в контексте борьбы властных группировок сформулировал Михаил Яковлевич Гефтер. Это известный историк, в советское время имевший репутацию «диссидента», в период «перестройки» он был одной из знаковых фигур демократических сил. В его статье говорилось о наличии в первые месяцы после смерти Сталина особой «политической платформы Берии–Маленкова». В его трактовке, она включала та­кие важные новации, как курс на ускорение развития группы «Б», облегчение положения крестьянства, начало критики «культа лич­ности», меры по смягчению международной напряженности (Маленков в одном из своих выступлений даже выдвинул тезис о невозможности по­беды какой бы то ни было стороны в атомной войне). По оценке М. Гефтера, все эти эти предложения носили были более радикальный в сравнении с последующими хрущевскими преобразованиями и вместе с тем, принимая во внимание концентрацию власти в их руках, могли бы осуществляться более последовательно и взвешенно. По предположению автора, названные деятели стремились к утверждению «об­щества полицейского социализма", где осуществлялись бы назревшие экономические преобразования при условии сохранения незыблимой авторитарной власти. С этой позиции победа Хрущева в борьбе с Берией имела неоднозначные последствия, в какой-то мере заблоки­ровала более прогрессивный вариант общественных преобразований (Гефтер М. Судьба Хрущева // Октябрь. 1989. № 1).

Если в статье М. Гефтера речь шла о «платформе Берии–Маленко­ва», то в некоторых публикациях далеко идущие реформистские планы связываются именно с Берией. В связи с этим следует напомнить, что после низвержения этого деятеля в 1953 г. ему в том числе предъявлялись обвинения в стремлении стремление к «реставрации капитализ­ма», в частности, ликвидации «колхозного строя». Это прослеживается в опубликованных в настоящее время ранее секретных материалах июльского (1953 г.) по «делу Берии» (Известия ЦК КПСС. 1991.№ 1. С. 209; Там же. № 2. С. 146), Эту версию подтверждал и В. М. Молотов, суждения которого приводятся в книге писателя Ф. Чуева, много лет общавшегося с этим «ближайшим соратником вождя» (Сто сорок бесед…С. 75).

Наиболее последовательно позитивная, даже крайне апологетическая трактовка деятельности Л. П. Берии проводится в мемуарах его сына (известного конструктора-ракетчика). Серго Лаврентьевич уверяет: «Мудрый политический деятель, прекрас­ный аналитик и выдающийся организатор, просто умный и талантли­вый человек явно не вписывался в команду беспринципных кремлевс­ких деятелей <...> дерущихся за оставленное наследство <...>. Перест­ройка оказалась всего лишь неудачной реализацией идей, выдвину­тых за три десятилетия до «исторического» Пленума 1985 года» (Берия С. Мой отец – Лаврентий Берия. М., 1994. С. 426–428).

В свою очередь, некоторые авторы, признавая наличие определенных реформистских стремлений еще до утверждения у власти Хрущева, связывают их преимущественно с Маленковым. Так, по мнению патриарха американской советологии Р. Такера, Маленков представлял одну из наиболее интересных фигур послесталинской истории России, а краткий период его политического лидерства представляет своего рода прообраз «перестройки». В такой трактовке, своеобразие позиции Маленкова выражалось в том, что он вслед за Сталиным делал ставку на государственный аппарат, в то время как Хрущев – на партию (Коммунист. 1990. № 11. С.84).

Из числа отечественных историков впервые детальный анализ реформаторских инициатив Г. Маленкова был дан в статье Л. А. Опенкина, который также пришел к выводу, что в результате победы Хрущева в борьбе за политическое лидерс­тво была отсечена более радикальная реформистская альтернатива (Опенкин Л. А. На историческом перепутье // Вопросы истории КПСС. 1990. № 1. С.58).

.Определенную специфику политических позиций Хрущева и Маленкова признавала также Е. Ю. Зубкова, которая обратила внимание на то, что в выступлениях первого акцент делался на организационные факто­ры, в суждениях же второго – на экономические интересы. Вместе с тем она выступила против преувеличений этих различий, не считая реальной более радикальную реформистскую альтернативе общественных преобразований (Зубкова Е. Маленков, Хрущев и «оттепель» // Коммунист. 1990. № 14.. С. 86–95; Зубкова Е. Ю. «Посадник» Маленков // Политические исследования. 1991. № 5. С. 182–189.

Как и в случае с Берией, наиболее позитивная, апологетическая характеристика деятельности Маленкова содержится в мемуарах его сына. Этот автор является одним из немногих, кто пытается выявить социальную подоплеку борьбы за лидерство в советской элите после смерти Сталина. Как уже ранее отмечалось, при Сталине в правящих кругах шло противостояние трех групп: «технократов», «партократов» и представителей карательно-репрессивных органов. Наиболее прогрессивный характер носили взгляды первой группы, которую как раз и возглавлял Г. М. Маленков. Победа партократов во главе с Н. С. Хрущевым заблокировала возможность радикальных преобразований, привела к реализации худшего варианта послесталинского развития (Маленков А. Г. О моем отце Гергии Маленкове М., 1992. С. 74–75).

Концепция «дохрущевской прогрессивной альтернативы» поддерживается в Рудольфом Григорьевичем Пихоя, версия которого имеет свою специфику: «…Наиболее радикальный вариант преобразований, предложенный <…>, был отвергнут, так же, как позднее и более умеренный курс Г. К. Маленкова. Сменивший его у власти Н. С. Хрущев выбрал наиболее консервативный вариант реформ» (Пихоя Р. Г. Москва. Кремль. Власть: Сорок лет после войны, 1945–1985. М., 2007. С. 340).

От всех приведенных оценок кардинально отличается позиция Юрия Николаевича Жукова, в работах которого дается наиболее детальный анализ послесталинской борьбы в «верхах». В его интепретации, с марта 1953 г. основная борьба шла между Г. М. Маленковым И Л. П. Берией, к которому примкнул В. М. Молотов, а затем и Н. С. Хрущев. В ходе этого противостояния Маленков выдвинул свои «прогрессивные» предложения (в том числе усиление производства товаров народного потребления), что было совершенно неприемлемо для его антагонистов, поскольку они были тесно связаны с ВПК. В июне 1953 г. Маленков организовал низвержение Берии, после чего его главным противником стал Хрущев. Тот действовал действовал скрытно и постепенно, шаг за шагом овладевая рычагами власти, и в результате одержал победу (Жуков Ю. Н. Борьба за власть в партийно-государственных верхах СССР весной 1953 г. // Вопросы истории. 1996. № 5=6. С. 39–57; Он же. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000).

Из числа последующих внутриноменклатурных конфликтов значительное внимние в современных публикациях уделяется «политическому кризису» 1957 г., вызванного противоборством Хрущева и «антипартийной группы». Имеются различные суждения о характере и значении этого политического конфликта. Так, в одной из статей Е. Ю. Зубковой высказывается мнение, что в ходе этого противоборства не было определенного размежевания консерваторов и реформистов – скорее, преобладала борьба за власть (Зубкова Е.Ю. «Посадник» Маленков ... С.189). В свою очередь Н. Барсуков отмечает, что критика Хрущевым позиций «антипартийной группы» носила во многом односторонний, гипертрофированный характер и игнорировала рациональные моменты в ее суждениях (Барсуков Н. Провал "антипартийной группы" // Коммунист. 1990. № 6. С.98 –109). На конструктивные элементы в позиции противников Хрущева указывает в воспоминаниях и входивший в «антипартийную группу» В. М. Молотов. В частности, по его словам, оппозиционеры выступали не против целины, а против ее чрезмерной распашки (Сто сорок бесед… С. 346). .

Некоторые авторы говорят о неоднозначных последствиях победы Хрущева над своими политическими противниками в 1957 г. Так, по мнению С. Попова, разгром «антипартийной группы» привел к устранению единственной в то время политической оппозиции, что послужило импульсом для усиления волюнтаристских тенденций в политике Хрущева (Огонек. 1989. № 42. С.25).

Аналогичные подходы прослеживаются и в публикации Ю. Аксенова и Е. Зубковой: «Добившись устранения оппонентов, Хрущев, казалось бы, развязал себе руки. На деле же получилось иначе: борьба за власть на данном этапе подчинила судьбу прогрессивных преобразований. От руководства были устранены не только противники, но и некоторые наиболее сильные, с точки зрения возможной кокуренции, соратники: так, по решению Пленума ЦК в октябре 1957 г. был смещен с партийных и государственных постов Г. К. Жуков» (20. Литературная газета. 1989.№ 24).

Своеобразная оценка значения конфликта с «антипартийной группой» выдвигается в упоминавшейся статье М. Гефтера. Как и в 1953 г., по оценке данного автора, с победой в этом противоборстве Хруще­ва была отсечена определенная, – более прогрессивная альтернатива общественных преобразований. По мнению автора, в случае ус­пеха противников Хрущева, они – в союзе с Г. К. Жуковым – вы­нуждены были бы осуществлять назревшие общественные преобразова­ния в более взвешенной форме.

В свою очередь, известный исторический публицист Леонид Млечин особо выделяет из числа «оппозиционеров» 1957 года «примкнувшего» Д. Т. Шепилова. Напомним, что Дмитрий Тимофеевич Шепилов (1905–1995) был редактором «Правды» (1946–47, 1952–56), министром иностранных дел (1956–57). Согласно данной версии. Этот образованный и смелый человек мог бы стать наилучшим лидером СССР (Млечин Л. Он спорил со Сталиным и критиковал Хрущева // Новое время. 1999. № 11. С. 23–31).

Другой известный публицист Лев Безыменский в рецензию на публикацию материалов июньского (1957 г.) Пленума ЦК КПСС (Молотов, Маленков, Каганович: 1957. М., 1998) выдвинул версию, что разгром «оппозиционеров» означал победу региональной номеклатуры, которая затем и сергла Хрущева в 1964 г. (Новое время. 1998. № 16. С. 38).

В то же время в качестве некоторого исключения сохраняется и понимание происходившей борьбы в «верхах» как противостояния со «сталинистами». Так, в книге Е. т. Гайдара и а. Б. Чубайса утверждается: «Другая развилка, вставшая перед властью в 1953–1957 годах: в какой степени надо было либерализовывать политический режим, уйти от массовых репрессий. Арест и расстрел Л. Берими, тональность дискуссии на Пленуме ЦК КПСС 22–29 июня 1957 г. показали, что борьба по этому вопросу была жесткой. Суть альтернативы понять нетрудно: сохранять репрессивный режим, жертвами которого могут стать и люди, причастные к власти, либо его в той или иной мере либерализовать, чтобы гарантировать жизнь и свободу, по меньшей мере, руководству страны. Большая часть правящей элиты поддержала Н. Хрущева в выборе второго варианта. Это ярко проявилось в ходе Пленума ЦК КПСС 1957 г., когда военные во главе с маршалом Жуковым не допустили отстранения Хрущева от власти (Гайдар Е. Т., Чубайс А. Б. Развилки новейшей истории России. Спб., 2011. С. 19–20).

Последующие же процессы в недрах властвующей элиты в настоящее время наиболее фундаментально рассмотрены в работах Андрея Валерьевича Сушкова (См.: Сушков А. В. Президиум ЦК КПСС в 1957–1964 гг.: личности и власть. Екатеринбург, 2009. 383 с.).

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Индустриальный рост

Соци­ально-экономическое развитие периода «оттепели» привлекает значительно меньшее внимание историков, нежели ее политические аспекты. Наиболее обобщающей работой об индустриальной сфере и сейчас остается упоминавшаяся монография М. И. Хлусова, где процесс промышленного развития страны прослежен до конца 1950-х г. (Хлусов М. И. Развитие советской индустрии. 1946--1958. М., 1977). Гораздо в меньшей степени рассмотрено развитие экономики в первой половине 1960-х годов, что весьма рельефно прослеживается и в обобщающих трудах, вышедших в конце советской эпохи, в частности, в VIII томе «Истории социалистической экономики» (1980 г.) и в V томе «Истории советского рабочего класса» (1988 г.). В какой-то мере эта историографическая ситуация сохраняется и в наиболее обобщающем современном труде о социально-экономическом развитии периода «оттепели» – называвшейся монографии В. А. Шестакова.

Недостаточная конкретно-историческая изученность затрудняет оценку многих экономического процессов, в том числе проводившиеся в то время различных преобразования в управлении промышленностью. Так, весьма различные трактовки получила самая крупная реформа такого рода – создание совнархозов (1957 г.). После отставки Н. С. Хрущева, когда его деятельность официально характеризовалась как «волюнтаризм и «убъенктивизм», акцент делался на негативных последствиях этой управленческой новации – «нарастании местнических тенденций», «подрыве единой научно-технической политики». Вместе с тем иногда признается определенный позитивный эффект от совнархозов, поскольку их создание в какой-то мере способствовало установлению межотраслевых связей на региональном уровне. Такая неоднозначная оценка данной управленческой новации прослеживается, в частности, в упоминавшейся монографии Владимира Алексеевича Шестакова (Шестаков В. А. Указ. соч. С. 265–266).

Оригинальные соображения по этому поводу были высказаны в неоднократно цитировавшейся статье Ю. Аксенова и Е. Зубковой «Предвестие перемен». Там утверждается: «За первый год–два работы совнархозов был получен значительный экономический эффект. Но следует ли однозначно считать его следствием реорганизации 1957 года.? Еще в начале создания совнархозов, в преддверии этого про­цесса специалисты сделали интересное наблюдение: на какой-то пе­риод, когда предприятия остались "бесхозными" (министерства фак­тически сложили свои полномочия, а совнархозы еще не оформи­лись), многие из них вопреки опасениям не сбились с производс­твенного ритма, наоборот -- даже стали лучше работать. И так продолжалось до тех пор, пока новые органы не окрепли и не сло­жились в устойчивую систему. С этого момента стали нарастать негативные последствия их деятельности – местничество, диктант и администрирование по отношению к подведомственным предприяти­ям, бюрократизация управления. Диктат остался диктатом, даже опустившись на ступеньку ниже» (Литературная газета. 1989. № 24).

Некоторых же авторы делают акцент на преимущественно политической подоплеке рассматриваемой реформы. Так, в упоминавшемся труде Ю. В. Изместьева создание совнархозов объясняется стремлением Н. С. Хрущева ослабить своих противни­ков («"оппозиционеров», «консерваторов», «сталинистов»), которые, в его представлении, опира­лись прежде всего на центральный аппарат (Изместьев Ю. В. Россия в ХХ век: Исторический очерк. 1894--1964. Нью-Йорк, 1990. С. 419–420).

Важнейшей проблемой является оценка состояния научно-технического прогресса в период «оттепели» и эффективности мер по его ускорению. В этой связи, как правило, отмечается проти­воречивость происходивших процессов. Как и в сталинский период здесь имели место отдель­ные научно-технические прорывы, – прежде всего в ВПК. Самым крупным достижением этого времени стала «космическая программа», явившаяся своего рода «побочным результатом» создания «оружия возмездия» (межконтинентальных баллистических ракет Р-6). Однако, видимо, эти впечатляющие достижения слабо влияли на общую ситуацию, – во всяком случае в официальных документах не раз выражалась тревога в связи с медленным «внедрением достижений науки в производство».

Одна из первых попыток обобщающей оценки этих неоднозначных процессов была предпринята Виталием Семеновичем Лельчуком еще в 1979 г. Он, в частности, отмечал: «Концентрация сил на наиболее важных участках сопровождалась отставанием ряда отраслей (газ, химия, нефтепереработка). Наметившееся с середины 50-х гг. уско­рение технического прогресса не могло в короткий срок обеспечить промышленность, а тем более все народное хозяйство новыми средс­твами механизации и автоматизации. Сплошь и рядом продолжалось экстенсивное развитие экономики, распространение устаревших ору­дий труда. Не случайно, что беспрецедентные успехи в освоении космоса соседствовали с увеличением числа рабочих, занятых руч­ным трудом, общим ростом удельного веса рабочих, практически во всех отраслях промышленности. Далеко не сразу были изжиты предс­тавления об отсутствии морального износа оборудования, недооце­нивалась кибернетика и возможности ЭВМ в народном хозяйстве. Среди части экономистов и части хозяйственников существовало мнение о невыгодности замены угольного топлива нефтяным, паро­возной тяги -- электрической. В печати встречались суждения, что автоматизация приведет к использованию рабочей силы низкой ква­лификации (Лельчук В. С. НТР и промышленное развитие СССР // Исторические записки. М., 1979. Т. 103. С. 65).

Естественно, что цитированной публикации, появившейся в конце «застойного» периода, отмеченные негативные тенденции рассматривались как «преодоленное прошлое», – на самом же деле все это нашло свое нарастающее продолжение в брежневскую эпоху.

Как уже не раз отмечалось, наибольшие научно-технические прорывы в тот период имели место в ВПК: при Сталине – создание атомного оружия, в годы «оттепели» – ракетного. Обычно появление у нас межконтинентальных баллистических ракет (МБР), позволившее запустить первый искусственный спутник земли и затем человека в космос, расценивается как бесспорное доказательство наших экономических успехов. Вместе с тем имеются более сдержанные оценки наших достижений в этой области, что в какой-то мере позволяет и в целом представить научно-технический уровень страны.

Так, ветеран ВПК А. П. Ильин (докт. техн. наук, проф. Московского авиационного института) отмечает: «В январе 1960 г. на сессии Верховного Совета СССР было официально объявлено о создании ракетных войск стратегического назначения (РВСН). В своем программном заявлении на сессии Хрущев заявил, что советские вооруженные силы в основном уже перешли на ракетно-ядерное вооружение <….>. что «армия и флот уже потеряли свое прежнее значение» и предложил сократить вооруженные силы СССР на 1 млн 200 тыс. чел.

Хрущев явно преувеличивал нваше могущество, пытаясь в очередной раз запугать Запад <…>. Но подобная «игра на нервах человечества»! постепенно переставала воздействовать на западных политиков и военных.

Ситуация же с МБР оставалась крайне неблагополучной. Для военных целей «семерка» (МБР Р-7. – И. К.) оказалась чрезмерно громоздкой, ее весьма сложный статартовый комплекс было невозможно ни замаскиорвать, ни тем более защитить от поражающих воздействий ядерных взрывов.

Поскольку использовавшийся как окислитель жидкий кислород быстро испарялся, готовность ракеты к пуску невозможно было долго поддерживать (для подготовки же ее к запуску требовалось более суток) <…>. Все наши шесть стартовых комплексов МБР можно было вывести из строя превентивным ударом нескольких американских МБР <…>.

На фоне наших трудностей особенно впечатляюще выглядели успехи американских ракетчикорв. Опираясь на свою сверхмощную индустрию и большое тезнололгическое превосходство, США уже к концу 1960г. развернули около 40 ракет «Атлас» <…>. От былого мифа об «американском ракетном отставании» не осталось и следа» (Ильин А. П. Ракетное полстолетие // Международная жизнь. 1994. № 1. С. 90–95)..

Как отмечается в одной из новейших публикаций на эту тему, в таких условиях «основную роль могли бы сыграть морские стратегические ядерные силы» {Асанин Владимир. Ракеты отечественного флота // Техника и вооружение. 2006. № 10. С.

В имеющихся публикациях отсутствуют и однозначные оценки итогов экономического развития периода «оттепели», его места в долговре­менных процессах общества. Так, в период «перестройки» резко негативная характеристики хрущевской экономической политики была дана в одной из публикаций журнала «Наш современник» (напомним, что это – рупор национал-фундаменталистского направления). Там утверждалось, что вплоть до конца 1950-х годов развитие отечественной экономики отличалось высокой эффек­тивностью, небывалыми темпами, – это позволяло надеяться на даль­нейшее ускорение экономического роста. Негативный перелом произошел с 1960-х годов, что связывается с подрывом якобы планового хозяйства, внедрением элементов " рыночной эко­номики (Васильков Т. Корреляция этапов // Наш современник. 1990. № 9. С.130).

Позднее с детальным обоснованием подобной версии выступил упоминавшийся новосибирский экономист Г. И. Ханин, – он оценил 1950-е годы как «десятилетие триумфа советской экономики» (См.: Ханин Г. И. 50-е годы: десятилетие триумфа советской экономики // Экономика и организация промышленного производства (ЭКО). 2001. № 11).

Такого рода позиция, помимо прочего. Выступает в некоторое противоречие с прежними суждениями названного автора, которые вряд ли позволяют оценить 1950-е гг. как «десятилетие триумфа». Так, в ранее называвшейся его монографии (1991) отмечается: «»…Для объективной оценки экономических достижений 50-х гг. следует учесть, что до этого в течение длительного времени наблюдалось падение эффективности производства. Проведенные в 50-е годы мероприятия по повышению эффективности использования ресурсов носили краткосрочный характер <…>. Не было найдено глубинных факторов повышения эффективности производства <…>.

Преувеличение значения достигнутых в 50-е годы экономических результатов <…> создали условия для проведения во второй половине 50-х гг. мероприятий по повышению уровня жизни, которые по своим масштабам не были адекватными возможностям развития экономики при сохраняющейся ее неэффективности. К числу таких мероприятий относятся огромный рост жилищного строительства, сокращение рабочей недели, значительный рост вложений в аграрно-промышленный сектор экономики…» (Ханин Г. И. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск, 1991. С. 190).

По этому поводу в заключении монографии В. А. Шестакова говорится: «Первый вывод, который следует из новых архивных документов, состоит в том, что 1950-е годы вовсе не были десятилетием триумфа советской экономики. <…> Все социально-экономическое развитие шло по экстенсивному пути, а научно-технический прогресс носил преимущественно характер заимствования…» (Шестаков В. А. Указ. соч. С. 286)..

Признавая факт снижения темпов индустриального роста СССР с нача­ла 1960-х годов, следует вместе с тем усомниться в исчерпывающем характере такого рода суждений. Видимо, отмеченный процесс роста определялся сложным комплексом факторов, который еще нуждается в углубленном историческом изучении. Одна­ко уже сейчас ясно, что эти негативные перемены явились выраже­нием давно назревших противоречий. Очевидно, что относительно высокие темпы развития в предшествующие годы определялись наследи­ем сталинской эпохи, характеризовавшейся возможностью неограни­ченного использования материальных и людских ресурсов в целях форсированного развития тяжелой индустрии, прежде всего ВПК. Естественно, такой тип экономическо­го роста не мог иметь длительный характер. Новая стадия развития требовала кардинального перераспределения между фондом накопления и фондом потребления, повышения уровня жизни населения, изменения методов экономичес­кого стимулирования. В условиях разворачивающейся научно-техни­ческой революции система, решившая некоторые ключевые задачи («раннеиндустриальная» модернизация и оборона), видимо, становилась неэффек­тивной.

Сельское хозяйство

Аграрная политика периода «оттепели» изучена в большей мере на материале 1950-х гг. Так, в наиболее значительном труде советской историографии на эту тему – монографии Михаила Августовича Вылцана освещение данных событий заканчивается 1958 г. [Вылцан М. А. Восстановление и развитие материально-технической базы колхозного строя (1945–1958 гг.). М., 1976]. В те годы многие острые суждения об аграрных преобразованиях хру­щевского периода были высказаны помимо трудов профессиональных историков – в публицистике.

В постсоветский период наиболее заметным событием в историографии темы, как уже отмечалось. стала монография О. М. Вербицкой, однако изложение доведено в ней лишь до конца 1950-х годов, в то время как наиболее противоречивые тенденции аграрного развития характерны как раз для последующих лет. Как уже отмечалось ранее, в более широких хронологических рамках проблемы аграрного развития рассматриваются в ряде публикаций историков из Вологды М. А. Безнина и Т. М. Димони, из которых наибольший интерес представляет монография о «крестьянских повинностях» (Безнин М. А., Димони Т. М., Изюмова Л. В. Повинности российского крестьянства в 1930–1960-х гг. Вологда, 2001; Безнин М. А., Димони Т. М. Протобуржуазия в сельском хозяйстве России 1930–1980-х гг. (новый подход к социальной истории российской деревни). Вологда, 2008; Безнин М. А., Димони Т. М. Капитализация в российской деревне 1930–1980-х годов. М., 2009).

Заслуживает углубленного изучения динамика послесталинских аграрных преобразований. Чаще всего они – и в позитиве и в негативе – связываются только с Хрущевым. Практически не изучены реформаторские инициативы Г. М. Маленкова, которые отмечались ранее при характеристике борьбы в «верхах». Между тем вполне очевидно, что первая хрущевская новация в этой сфере – решения сентябрьского (1953 г.) Пленума ЦК КПСС была явной попыткой перехватить инициативу у политического конкурента. «присвоив» его идеи. При этом, судя по некоторым данным, меры Маленкова были радикальнее последующих хрущевских. Так, в упоминавшейся книге А. Г. Маленкова утверждается, что при его отце колхозники получили разрешение «увеличивать приусадебные участки в 5 раз», в целом их доля в посевных площадях достигла 15 %, что позволило уже в 1954 г. заметно улучшить питание населения. Якобы, это отразилось в тогдашней поговорке: «Пришел Маленков – поели блинков». Автор утверждает: «Далее Маленков предполагал передать крестьянам на добровольных началах земли нерентабельных колхозов и совхозов (то, что сегодня именуется приватизацией) и планировал в дальнейшем создание фермерских хозяйств» (Маленков А. Г. Указ.соч. С. 10). Естественно, приведенная версия требует проверки. Поскольку она не подкрепляется никакими фактами.

Известно, что решения сентябрьского Пленума, фактически остались на бумаге. Вскоре аграрная политика пошла совсем по другому руслу: главным стало не декларированное смягчение бюрократического диктата, а введение в оборот последних экстенсивных резервов: очередной Пленум ЦК КПСС (февраль-март 1964 г.) взял курс на «массовое освоение целинных и залежных земель». Эта эпопея получила в исторической литературе неоднозначную оценку. Наиболее распространенная версия заключается в следующем: освоение целины было вынужденной мерой, продиктованной крайне тяжелым состоянием сельского хозяйства. Она дала определенный эффект, позволила увеличить производство хлеба, но вскоре стали сказываться ее негативные последствия: отсутствие оптимальной агротехнической системы привело к деградации этих засушливых земель. Резкое падение урожаев на целине стало одной из причин «кризиса» продовольственного снабжения в 1962 г., что вынудило начать массированные закупки хлеба на Западе.

Некоторые новые моменты в оценку целинной эпопеи прослеживаются в одной из немногих публикаций последнего времени на эту тему. Автор, преподаватель экономического факультета Санктпетербургского университета Елена Борисовна Сошнева утверждает: «…Данный проект <…> не был рассчитан на получение экономического эффекта. <…> Главной его целью была политическая – обеспечение устойчивости государственной власти путем объединения всего народа <…> для достижения цели, поставленной партийно-правительственной элитой…» (Сошнева Е. Б. Освоение целинных и залежных земель и его роль в экономической истории СССР // Вестник Санктпетербургского государственного университета. Сер. 5. 2007. Вып. 4. С. 126).

В общей оценке хрущевской аграрной политики прослеживаются разные точки зрения, хотя большинство авторов признает, что именно в аграрной сфере с наибольшей остротой про­явились противоречивые моменты деятельности И.С.Хрущева. Можно выделить три основных подхода:

1) Чаще всего выделяются два периода хрущевской аграрной политики, рубежом между которыми признается конец 1950-х гг. Напомним, что в 1958 г. был принят ряд мер, которые резко усилили негативные процессы в сельском хозяйстве. Среди них в особенности – снижение закупочных цен и решение о ликвидации МТС (оно фактически привело колхозы к финансовому краху, поскольку вынудило их в кратчайшие сроки выкупить технику). Тогда же развернулась небывалая кампания преследования личного подсобного хозяйства и развернулись различные волюнтаристские эксперименты (самый яркий – «кукурузная эпопея»). .

В свете этих событий предшествующий период представляется более благоприятным, однако это требует дальнейшей конкретизации. В частности, вызывают некоторые сомнения официальные данные, вошедшие в исторические исследования, о росте в 1953–1958 гг. валовой продукции сельского хозяйства на 50 %. Приведем один пример. ссылаясь на работу молодого сотрудника Института истории СО РАН, выпускника гуманитарного факультета НГУ Сергея Николаевича Андреенкова. Он установил, что значительная часть «целинного хлеба» была непригодной для продовольственных целей ввиду крайней засоренности, следовательно, кроме того огромное распространение получили «приписки» (Андреенков С. Н. Аграрные преобразования в Западной Сибири в 1954–1964 гг. Новосибирск, 2007. С. 115–127).

2) В качестве редкого примера суммарной позитивной оценки хрущевской аграрной политики можно привести выступление известного историка-аграрника Ильи Евгеньевича Зеленина на обсуждении книги французского автора А. Мандру «Конец крестьянства». Там была высказана мысль, что в целом реформы Хрущева были направлены не на «уничтожение» крестьянства, а на его возрождение, повышение социального статуса (См.: Отечественная история. 1994. № 2. С. 56).

3) Некоторые же авторы делают акцент на тяжелых необратимых последствиях этой политики, Так, в упоминавшейся статьи Леонида Иванова утверждалось, что волюнтаристские меры Хрущева имели для сельского хозяйства более тяжелые последствия, чем сталинская коллективизация. По­вальная распашка всех земель, ломка севооборотов привели к до­лговременным процессам деградации нашего сельского хозяйства, которые так и не была преодолены позднее (Иванов Л. Экономика и экономисты // Октябрь. 1988. № 7. С.169).

Сходные суждения прозвучали в одном из выступлений на республиканской научной конференции в Тю­мени (май 1991 г.). В нем обосновывался тезис о «трех аграрных революциях в Советской России», при этом был сделан следующий вывод: «В конце 50-х годов третью аграрную революцию начало хру­щевское правительство. Перечитывая документы тех лет, трудно из­бежать самых мрачных оценок. Столь хаотичной преобразовательной деятельности не знала история. Была разрушена большая часть лич­ных подсобных хозяйств, подорваны традиционные севообороты, со­циально-демографическая структура села. Чего стоит только кампа­ния по укрупнению хозяйств или теория "бесперспективных дере­вень". Итогом явилось разрушение фундамента аграрного строя Рос­сии. Третья, "хрущевская" революция вызвала запустение огромных территорий, неупорядоченные миграции, деморализацию широких масс народа, этническое вырождение. Страна оказалась на скользком склоне, ведущем в бездну хозяйственной разрухи» (Кузнецов Е. Б. О трех аграрных революциях в Советской истории // История Советской России: Новые идеи, суждения: Тез. докл. и сообщ. республ. науч. конф. Тюмень, 1991. С. 87).

Некоторые авторы рассматривают все эти противоречивые процессы в более широком историческом контексте. Так, М. А. Безнин показал, что в первой половине 1960-х гг. в сфере землепользования велась особенно напряженная борьба между колхозниками и бюрократической системой: предпринимались драконовские меры по сокращению личных участков и в то же время происходили массовые самовольные захваты колхозниками их прежних земель – «отрезков». Автор делает следующий вывод: «По сути дела эта была классовая борьба <...>. Колхозники проиграли в этой борьбе». В результате, по оценке названного автора, с середины 1960-х годов набирает силу необратимый процесс «раскрестьянивания» сельского населения. В последующие годы он заходит столь далеко, что колхозники уже не реагировали на меры, предпринятые для поощрения личного подсобного хозяйства (Безнин М. А. Землепользование крестьянского двора в Российском Нечерноземье в 1950 -- 1965 гг. // История СССР. 1990. № 3).

В другой публикации названного автора был сделан вывод, что до начала 1960-х годов в российском селе существовало не просто личное подсобное хозяйство, а фактически сохранялся такой социальный институт, как крестьянский двор, продолжавший тысячелетнюю традицию. Он являлся основной базой рыночных отношений в нашей экономике – давал до 50 % товарной продукции сельского хозяйства. В 1960-е гг. происходит процесс «раскрестьянивания», превращения крестьянского двора действительно в «личное подсобное хозяйство», а крестьянина – в «рабочего с огородом» (Безнин М. А. Крестьянская базарная торговля в Нечерноземье в 50-е – первой половине 60-х годов // История СССР. 1991. № 1).

Социальная политика и повседневная жизнь

Социальная политика принадлежит к числу наименее изученных аспектов хрущевского периода, хотя, кажется, нет таких трудов об этом периоде, где бы не отмечались проводившиеся тогда меры по повышению жизненного уровня. Отметим книгу двух известных «диссидентов», которая хотя и носит преимущественно публицистический характер, содержит интересные наблюдения о ментально-психологических аспектах послесталинской повседневности (Генис А., Вайль П. 60-е. Мир советского человека. М., 1996).

Несомненно, повышение жизненного уровня населения в рассматриваемый период стало одним из государственных приоритетов, – например, в решении жилищной проблемы произошла настоящая революция. За считанные годы миллионы семей выбрались из землянок, бараков и коммуналок, да и сейчас немалая часть их проживает в «хрущобах». Помимо непосредственных результатов, все это имело более фундаментальные долговременные последствия, означало качественно новый этап урбанизации. Как отмечает ряд авторов, переселение в отдельные квартиры радикально меняло менталитет людей в направлении его «приватизации». Помимо этого значимыми социальными мерами стало повышение минимальных зарплат, введение, в сущности, впервые пенсий для значительных групп населения и т. п.

В то же время хорошо известно, что свержение Хрущева было встречено широкими массами с энтузиазмом, что видимо, нельзя объяснять лишь «авторитарными традициями», «ностальгией» по Сталину. Вероятно, здесь сказались издержки хрущевской социальной политики и прежде всего нараставшие с начала 1960-х гг. трудности в снабжении мясом и молоком, а затем даже и хлебом. Такого рода проблема, не такие уж острые в сравнении с бедствиями предшествующего периода, особенно болезненно воспринимались в новой социально-психологической атмосфере – в контексте своего рода «революции ожиданий».

Почти не исследован другой, более глубинный аспект хрущевской социальной политики – курс на нивелировку характерной для сталинской системы резкой дифференциации в уровне жизни. Этому способствовали не только отмеченные меры по повышению жизненного уровня «простых людей». но и некоторые ограничения в отношении «элиты». Так, прекратилась выдача представителям номенклатуры так называемых «пакетов» (дополнительной оплаты), более строго стали контролироваться привилегии этого слоя. Заметно сокращается «сталинский контраст» в зарплате заводского «начальства» и рабочих.

Особенно характерными были такого рода в отношении научно-технических кадров, которые, как отмечалось ранее, превратились в наиболее массовый элитный слой нашего общества. Так, принятое в июне 1957 г. постановление СМ СССР «Об оплате труда работников науки» предусматривало резкое снижение окладов ведущих ученых. Уровень же заработной платы основной массы научных сотрудников оставили без изменений, однако в других отраслях народного хозяйства она в эти годы росла достаточно высокими темпами. В результате, если в 1950 г. средняя зарплата в науке была на треть выше, чем в промышленности, то в 1965 г. этот разрыв сократился до 10%. Одновременно уменьшились различия в оплате труда и в самой науке между высокооплачиваемыми и низкооплачиваемыми сотрудниками (См. напр.: Чемоданов М.П. Концепции роста науки и фактор интенсификации. Новосибирск, 1982. С. 194).

Помимо возможного влияния на эффективность научной деятельности, это, возможно, имело и более опосредованные долговременные последствия. Постепенно сформировались значительные контингенты «спецов» с большими амбициями и с чувствами обиды на «родное государство», ущемленности. Похоже, такого рода настроения наших «интеллектуалов» сыграли свою роль в период «перестройки». Кроме того, сокращение легальных привилегий, возможно, стало дополнительным импульсом для развития «теневой экономики». Разумеется все эти положения в большей мере носят характер гипотез и их лишь предстоит проверить в конкретных исторических исследованиях.

ПРИЧИНЫ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ОТСТРАНЕНИЯ

Н. С. ХРУЩЕВА ОТ ВЛАСТИ

В конце хрущевского правления в высших эшелонах власти обостря­ется борьба между реформаторскими и консервативными силами, ко­торая стала предпосылкой событий октября 1964 г. В силу слабой конкретно- исторической изученности этих проблем они получили весьма разноречивую трактовку. Так, в высказывается мнение, что консолидация противников Хрущева не была выражением серьезных полити­ческих разногласий, а явилась скорее реакцией на личные особен­ности этого политического лидера.

К примеру, в статье известного шведского дипломата и ученого Г. Ярринга сделан вывод, что главной причиной падения Хрущева было отсутствие у него "стиля" -- непоследовательность в действиях, колебанья и шараханья, которые и вызвали раздражение властвующей элиты (Ярринг Г. Н. Хрущев и его падение // Международная жизнь. 1991. № 2. С.65). В свою очередь, известный публицист-аграрник Анатолий Стреляный: противники Хрущева не имели к нему серьезных политических претензий; причины недовольства бюрократической номенклатуры состояли главным образом в том, что он всем надоел, всех задергал, со всеми перессорился (Стреляный А. Последний романтик // Дружба народов. 1988. № 11)..

Вместе с тем в целом ряде публикаций обосновывается точка зрения о наличии серьезных политических разногласий в руководстве, кон­солидации консервативных сил, не желавших дальнейшего углубления прогрессивных преобразований. Так, известный советолог А. Автор­ханов в книге «От Андропова к Горбачеву» (1988 г.) высказывал предположение, что решающим импульсом для оформления заговора против Хрущева явилось намерение последнего нанести радикальный удар по военно-промышленному комплексу, приступив с сентября 1964 г. к самому крупному сокращению армии (Октябрь. 1990. № 8. С. 78).

Еще более после­довательно эта точка зрения проводилась в коллективном труде за­падных советологов «Политика в Советском Союзе» (1987), по версии которого, смещение Хрущева произошло по инициативе ВПК, когда этот политический лидер, потерпев неудачу в экономических ре­формах, попытался сократить военные расходы (Politics in the Soviet Union. London, 1987. P. 18–19).

Некоторые авторы считают такой «последней каплей» готовившийся в 1964 г. проект новой Конституции, где, в частности, предполагалось ограничить срок пребывания на руководящих должностях (См.: Данилов А. А. Проект конституционной реформы в СССР в начале 60-х гг. // Российское государство и общество: XX век. М., 1999).

В свою очередь. ряд авторов однозначно связывает отстранение Н. С. Хрущева от власти с сопротивлением консервативных сил курсу прогрессивных реформ. Типично в этом смысле мнение известного американского советолога Роберта Даниэлса, по версии которого, «Хрущев пал жертвой неосталинистской оппозиции» (Daniels R. Political Processes and Generational Change //Political Leadership in the Soviet Union. London, 1989. P. 113).

В отечественной литературе эта мысль наиболее последовательно проводил известный философ И. Бутенко. По его мнению, к 1964 г. Хрущев действительно сделал шаг в сторону кардинальных реформ, предпринял попытку ломки бюрократической номенклатуры, что нашло отражение в таких акциях, как создание совнархозов и разделение партийных органов (Бутенко А. П. Откуда и куда идем. Л., 1990. С. 240).

По оценке же Джузеппе Боффы, главной причиной недовольства бюрократи­ческой олигархии явилось одно из мероприятий последних лет хрущевс­кого правления – разделение в 1962 г. партийных органов на про­мышленные и сельскохозяйственные (Боффа Д. Указ. соч. С. 265). Обоснованность этой версии в какой-то мере подтверждает такой источник как выступления на некоторых областных и краевых «активах» по поводу отставки Хрущева, где эта хрущевская реформа рас­ценивалась как попытка «подорвать руководящую роль партии» (Публикацию соответствующих документов см.: Коммунист. 1991. № 4. С. 34).

При этом некоторые авторы упомянутая акция трактуется как многоо­бещающее мероприятие, в перспективе способное дать значительные результаты. Так, по мнению С. Г. Попова, разделение партийных органов имело глубокий позитивный смысл, поскольку в рамках однопартийной системы могло дать определенные элементы политического плюрализ­ма (См. напр.: Дружба народов. 1989. N 1. С.97; Огонек. 1989. № 6. С.27). Позднее аналогичное суждение было высказано в учебнике «История государства и права», по мнению его автора, отмеченная реформа «содержала в себе зародыш двухпартийной системы» (Исаев И. А. История государства и права России: Учебник. 4-е изд., перераб. И доп. М., 2010. С. 728)

Весьмаразличные суждения высказываются о сущности и значении октябрьских событий 1964 г. – свержения Н. С. Хрущева. Так, непосредствованные участники антихрущевской акции, выдвиженцы Хрущева (Г. Воронов, В. Егоры­чев, В. Семичастный) отрицают оценку его отстранения как госу­дарственного переворота. Они подчеркивают, что эта акция была осуществлена без применения силы, в «спокойной» обстановке (в период работы Президиума ЦК, решавшего вопрос о власти, Кремль даже не был закрыт для посещения туристами). Высказывается мне­ние, что отставка Хрущева была осуществлена в соответствии с нормами Устава КПСС и явилась выражением зрелости послесталинс­кого руководства, свидетельством тех благотворных перемен, кото­рые произошли в партии и стране после 1953 г.: появилась возможность решить вопрос о власти без кровопролития. Отстране­ние Хрущева характеризуется этими мемуаристами как глубоко назревший и исторически прогрессивный шаг, приведший к избавлению от скомпрометировавше­го себя лидера, давший возможность для позитивных перемен в стране [См.: От оттепели до застоя: Сб. восп. Бывших партийных и государственных деятелей. М., 1990 (этот сборник содержит наиболее полную подборку мемуаров и интервью участников антихрущевского переворота)].

В противовоположность данной версии, в «либерально-демократической» публицистике нередко фигурирует тезис об октябрьских событиях 1964 г. как государс­твенном перевороте, явившемся результатом заговора консерватив­ных сил против политического лидера-реформатора.

Особую позицию по этому поводу сформулировал Федор Михайлович Бурлацкий, публикации которого по этому поводу имеют немалый мемуарный компонент. В свое время он был известным политологом, был советником Ю. В. Андропова, а в годы «перестройки» играл заметную роль в «демократических кругах». По его оценке, антихрущевское выступление в октябре 1964 г. явилось результатом блока различных политических сил. Здесь временно объединились, с одной стороны, – консерваторы, противники реформ, с другой стороны, – сторонники продолжения прогрессивных преобра­зований, которые, однако, ратовали за их более продуманное осуществление, без хрущевских эксцессов (Бурлацкий Ф. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них ... М., 1990. С 125).

ЗНАЧЕНИЕ И ИСТОРИЧЕСКОЕ МЕСТО «ОТТЕПЕЛИ»

В оценке «оттепели» и ее главного «героя» – Н. С. Хрущева можно проследить три основных подхода:

1) наиболее распространенная оценка, своего рода «общее место» либерально-демократической историографии и публицистики: в период «оттепели» осуществляется исторически назревший и прогрессивный процесс преодоления самых одиозных черт тоталитаризма. С этой точки зрения, Н. С. Хрущев, несмотря на всю его противоречивость, в целом оценивается позитивно.

2) ряд авторов считают основным содержанием и результатом «оттепели» усиление роли номенклатуры, «партийной олигархии». С этой точки зрения определенная либерализация режима явилась лишь «побочным результатом» реализации групповых интересов данного слоя, своего рода «костью», брошенной

народу. При этом в понимании данного процесса прослеживаются три варианта:

– это был новый закономерный этап эволюции режима и самой номенклатуры (концепция М. Джиласа);

– здесь проявилась своего рода цикличность развития: в какой-то мере переход

к олигархическому правлению означал возвращение к аналогичной системе 1920-х гг. (версия О. В. Хлевнюка)

– утверждение всевластия номенклатуры явилось результатом отсечения более прогрессивной исторической альтернативы. В контексте ранее рассмотренных версий об альтернативных реформистских вариантах «оттепель» рассматривается как время упущенных возможностей, утерянных шансов.

В целом же, согласно концепции о номенклатурном характере «оттепели», утверждение гегемонии «партократии» не только обусловило ограниченный характер реформ и заблокировало их дальнейшее продолжение и углубление. В какой-то мере это открыло путь к «застою», поскольку сталинская машина принуждения была демонтирована, однако новые эффективные стимулы для развития экономики так и не были созданы. Более того, постсталинская социально-политическая трансформация в какой-то мере проложила дорогу к «капиталистической революции» 1990-х гг., принимая во внимание вектор развития номенклатуры. Освободившись от сталинского диктата, она превращается в самодостаточную силу, шаг за шагом осуществляет «фактическую приватизацию», что в конце концов ставит в повестку дня и вопрос о легитимации латентного процесса захвата государственной собственности.

3) в национал-фундаменталистской литературе, а теперь в немалой степени – и в неокоммунистической публицистике (КПРФ), – «оттепель» рассматривается как начало разрушения «социалистических основ» и подрыва нашей государственности, а Н. С. Хрущев как безответственный политикан, карьерист и самодур, а то и «предатель», «агент мировой закулисы». Так, известный исторический публицист В. Бушкова утверждает: Хрущев до такой степени развалил всю страну, что возникает мысль о подталкивании его со стороны США (См. Бушков А. Россия, которой не было: Загадки, версии, гипотезы. М., 1997).

Весьма дискуссионным является вопрос о характере и сущности политического режима в СССР в постсталинский период в целом, началом которого и стала «оттепель». В зарубежной советологии долгое время преобладало мнение о «тоталитарной природе» коммунистического режима на всем протяжении его существования вплоть до «антитолитарной революции» августа в августе 1991 г. Типичным в этом плане было суждение патриарха советологии Леонарда Шапиро: в своем «классическом» труде он специально рассмотрел вопрос о характере политического режима режима после хрущевских преобразований и пришел к выводу о сохранении его «тоталитарной сущности» (См: Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. Лондон, 1990. С. 856). Аналогичную позицию декларировал и другой «классик» – Збигнев Бжезинский в своей нашумевшей книге «Большой про­вал: Рождение и смерть коммунизма в ХХ столетии» (Brzezinski Z. The Grand Failure. Ihe Birth and Death of Communism in the Twentieth Century. NY, 1989. P. 239).

Вместе с тем, 1960–1970-е гг. в западной советологии достаточно широкое распространение получила прямо противоположная точка зрения в рамках так называемого «ревизионистского» направлени­ея Его представители, в сущности, вообще отрицали «тоталитарную природу» советского коммунизма, делали акцент на наличии опреде­ленных институтов гражданского общества, автономных от режима. Особое внимание уделялось существованию в советском обществе различных «групп интересов», «групп давления», функционирование которых, как предполагалось, противоречило тезису с тоталитарной монолитности советской системы.

Особенно богатую пищу в этом отношении давал как раз анализ по­литической жизни послесталинского периода. Отмеченный подход нашел наиболее последовательное отражение в работах таких известных советологов, как Ф. Гриффитс, М. Лодж, Х. Скиллинг и особенно Д. Хоуф. В соответствии с данной концепцией, если проблематична тоталитарная природа даже сталинского режима, то тем более это очевидно для послесталинского периода (См. напр.: Lodge M. Soviet Elite Attitudes since Stalin . Columbus, 1969; SKilling H., Griffiths F. (ed.). Interest Groups in Soviet politics. Princeton, 1971; Hough J. Pluralism, Corporatism and the Soviet Union // Peurakism in the Soviet Union. L., 1983).

Наконец, в последние годы в ряде работ обосновывается тезис об определенной глубинной эволюции коммунистического режима после смерти Сталина. Так, по оценке известной немецкой исследователь­ницы А. фон Борке, в постсталинский период советской эпохи политический режим эволюционировал от «революционного тоталитариз­мА» к «консервативному авторитаризму» (См. об этом: Отечественная история. 1993. № 1. С. 8).

Еще дальше в этом плане пошел американский политолог Х.Линц, ко­торый в фундаментальном коллективном труде, посвященном переходу от диктатуры к демократии в Испании (1992 г.), предложил опре­деленную классификацию различных недемократических режимов по степени «осуществимости» демократизации. Согласно этой концеп­ции, режимы в СССР и в странах Восточной Европы на всем протяже­нии послесталинской эпохи носили не тоталитарный, а «посттотали­тарный» характер. Согласно Х. Линцу, эта фаза общественной эво­люции характеризуется крайней слабостью гражданского общества, что затрудняет, но не исключает полностью формирование новой по­литической культуры и в конечном итоге – мирный реформистский переход к демократии (См.: Социологические исследования. 1993. № 3. С. 188). Следовательно, если отталкиваться от этой концепции, хрущевские преобразования носили весьма глубокое содержание и в значительной мере изменили характер политического режима.

Наконец, парадоксальную позицию по этому вопросу сформулировал американский политолог Роберт Эллсворт. В его версии, в некоторых аспектах режим Хрущева стал даже более жестоким, чем сталинский: расши­рился спектр применения смертной казни, в некоторых городах, по­мимо милицейского контроля, осуществлялось военное патрулирова­ние, усилились гонения на религию, по масштабу которых Россия вернулась к концу 30-х годов (Ellswort R. The Soviet State. NY, 1968. P. 17–29).