4.4. Эвиденциальность и другие глагольные категории

В настоящем разделе мы кратко рассмотрим проблемы взаимодействия эвиденциальности с двумя глагольными категориями – лицом и модальностью. Оба типа взаимодействия носят наиболее нетривиальный характер, что часто отмечалось в типологической литературе (хотя интерпретация этих данных достаточно сильно различалась у разных авторов). Ниже мы дадим лишь краткий обзор известных фактов.

• Эвиденциальность и лицо

Парадоксальной комбинацией граммем является эвиденциальная форма глагола первого лица ед. числа, т.е. форма, обозначающая ситуацию, субъектом которой является говорящий. Парадоксальным в этом случае является как употребление показателей непрямого доступа, так и показателей прямого доступа (исключая, конечно, партиципантные и эндофорические, специально предназначенные именно для таких ситуаций). Действительно, если говорящий является субъектом ситуации, то к данной ситуации у говорящего в нормальном случае не может быть непрямого доступа; с другой стороны, многие показатели прямого доступа – прежде всего, предполагающие прямое наблюдение за происходящим – в такой ситуации ничуть не более естественны. Исходя из этого, можно было бы ожидать, что формы первого лица во многих языках вообще не должны сочетаться с показателями эвиденциальности. Тем не менее, в большинстве из них такие формы имеются и достаточно активно употребляются, однако описанный выше парадокс преодолевается тем, что данные формы приобретают целый ряд дополнительных семантических особенностей. Такие особенности в Aikhenvald 2004b: 237 удачно названы «эффектом первого лица» (‘first person effect’). В сочетании с различными показателями непрямого доступа формы первого лица, как правило, приобретают значение неконтролируемого или ненамеренного действия (говорящий не помнит, что он делал, действовал во сне, в состоянии опьянения и т.п.) – тем самым, субъект ситуации как бы раздваивается (на «бессознательно» и «сознательно» действующую фигуру) и смотрит на свои предшествующие «бессознательные» действия со стороны, как не участвовавший в них наблюдатель¹¹⁹. Важной семантической составляющей таких форм является то, что для говорящего (а в некоторых языках – и для адресата, см. Aikhenvald 2004b: 239) информация о его действиях оказывается новой и зачастую неожиданной: в этом проявляется адмиративное значение эвиденциальных форм, речь о котором пойдет в следующем разделе.

К семантическим эффектам первого лица примыкает и так называемое «обобщенное vs. раздельное маркирование лица» (англ. “conjunct / disjunct marking”) – связанное, строго говоря, не столько с грамматическим выражением эвиденциальности, сколько с выражением лица локутора. Под этим термином имеется в виду стратегия (свойственная, в частности, языкам барбакоа, тибето-бирманским и ряду других), при которой в глагольных словоформах противопоставляются два показателя лица – один показатель используется для оформления высказываний с субъектом первого лица (или второго лица в вопросах), а другой – для оформления высказываний с субъектом не-первого лица; вместе с тем, последний показатель может оформлять и высказывания от первого лица, но в этом случае он передает уже знакомый нам эффект неконтролируемого или ненамеренного действия (см. подробнее Curnow 2002 и 2003, а также обзор в Aikhenvald 2004b: 123-130), при котором говорящий оказывается в роли постороннего наблюдателя за самим собой.

Проблема семантических «эффектов первого лица» в контексте эвиденциальных показателей рассматривалась в ряде специальных исследований; помимо обобщающих наблюдений, содержащихся в Aikhenvald 2004b: 219-239, укажем также работы Guentchéva et al. 1994, Майсак & Татевосов 2000, Curnow 2003, Ницолова 2006.

• Эвиденциальность и модальность

Проблема соотношения эвиденциальности и модальности является, по всей вероятности, одной из самых сложных среди всего комплекса теоретических проблем, связанных с описанием категории эвиденциальности. Не случайно по этому вопросу в литературе высказывались все возможные точки зрения – от полярных (эвиденциальность является разновидностью модальности; эвиденциальность и модальность не имеют ничего общего) до компромиссных (эвиденциальность и модальность являются различными категориями, но содержат существенные семантические пересечения).

Можно полагать, что особая сложность данной проблемы возникает в силу того, что, говоря как о модальности, так и об эвиденциальности, разные авторы имели в виду разную совокупность фактов (хотя, конечно, часто речь шла и о разной интерпретации одних и тех же фактов). Эвиденциальность в целом имеет очень различную семантическую природу (особенно если рассматривать не показатели эвиденциальности сами по себе, а конкретные глагольные системы, в составе которых они функционируют), и не так просто исследователю, хорошо знакомому лишь с одним типом эвиденциальных систем, сформулировать общее утверждение, которое одинаково хорошо соответствовало бы всем наблюдаемых типам, а не преимущественно какому-то одному из них.

Не претендуя, разумеется, на окончательное решение данного вопроса, изложим нашу точку зрения на эту запутанную проблему.

В лингвистике, как читатель помнит из § 2, существует довольно много конкурирующих пониманий того, что такое модальность и где проходят границы этой семантической зоны. Как мы уже отмечали, узкое понимание модальности включает в эту сферу прежде всего выражение возможности и необходимости (в том числе и эпистемической, т.е. оценки вероятности события); более широкое понимание включает также волеизъявление и все остальные виды оценки и вообще выражение субъективной позиции говорящего. Именно на базе волитивной модальности возникают такие грамматические категории глагола, как оптатив и императив (в его различных видах). Тем самым, необходимость, возможность, эпистемическая оценка (и другие виды оценок), а также желание законным образом входят в семантическую зону модальности. Включение в эту зону других семантических компонентов более спорно и должно специально аргументироваться.

Оценивая с этой точки зрения семантику эвиденциальности во всем ее типологическом разнообразии, никак нельзя согласиться с тем, что эвиденциальность является подклассом модальных значений, т.е. входит целиком в семантическую зону модальности. Такая трактовка эвиденциальности была в наибольшей степени характерна для начальных этапов изучения этой категории и, скорее всего, отражает недостаточное знакомство со всеми ее проявлениями в языках мира¹²⁰. Эвиденциальность в целом – как указание на тип доступа к ситуации (или как источник информации для утверждения о ситуации) – не только не является по своей природе модальным значением в прототипическом смысле, но, по всей вероятности, не является модальным значением вообще ни в каком разумном понимании термина «модальность», даже самом расширенном.

Однако на этом еще рано ставить точку, так как проблема всё же не так проста и однозначна. Несмотря на то, что эвиденциальность и модальность, бесспорно, являются разными – даже абсолютно разными – категориями, трудно согласиться и с радикальным утверждением, так сказать, с другого полюса – а именно, что эти категории вообще не имеют ничего общего друг с другом. Напротив, представляется гораздо более продуктивным такой подход, при котором между эвиденциальностью и модальностью обнаруживается большое число многообразных и сложных связей.

Одной из манифестаций этих связей является тот факт, что определенные значения внутри семантической зоны эвиденциальности обнаруживают модальную природу. К таковым прежде всего относятся презумптивные значения (из группы значений личного непрямого доступа; см. подробнее van der Auwera & Plungian 1998). Действительно, утверждение о том, что некоторая ситуация имеет или имела место в силу того, что существуют веские причины для этого, по сути является не чем иным, как утверждением о эпистемической необходимости этой ситуации: говорящий не располагает возможностью лично убедиться в том, что ситуация имеет место, но считает такую ситуацию высоковероятной в силу известных ему причинно-следственных связей. Различие между презумптивной эвиденциальностью и эпистемической необходимостью (если оно вообще существует) заключается скорее в незначительном смещении акцента с одного компонента этого значения на другой: рассматривая подобные значения как модальные, мы обращаем внимание на присущий им компонент (высоковероятной) оценки ситуации; рассматривая их как эвиденциальные, мы обращаем внимание на присущий им компонент апелляции к логическому выводу как источнику информации о ситуации. Таким образом, показатели презумптивной эвиденциальности – единственные эвиденциальные показатели с жестко встроенным модальным компонентом и, точно так же, единственные модальные показатели с жестко встроенным эвиденциальным компонентом. Конечно, в языке, где отсутствуют другие показатели эвиденциальности, показатели эпистемической необходимости также не воспринимаются как эвиденциальные – заложенный в них эвиденциальный фрагмент оказывается в тени как естественное прагматическое следствие этого типа эпистемической модальности. Наличие показателей эпистемической необходимости поэтому само по себе не может быть свидетельством наличия в языке системы грамматического выражения эвиденциальности. Но объективное пересечение модальной и эвиденциальной семантики у показателей такого рода всегда имеется.

Существуют, однако, и факты другого рода, может быть, даже более интересные для грамматической типологии. К ним относится появление у многих эвиденциальных показателей в языках мира вторичных модальных значений, а также появление вторичных эвиденциальных значений у модальных показателей. Такие значения являются – по крайней мере, на начальных этапах их существования в языке – производными и вторичными, и в этом смысле можно, вслед за А. Ю. Айхенвальд, говорить о различных «эвиденциальных стратегиях» использования модальных показателей; но точно так же можно говорить и о «модальных стратегиях» использования эвиденциальных показателей.

Обе данных стратегии не являются универсальными, однако каждая из них достаточно частотна и уже в силу этого обстоятельства связь между эвиденциальностью и модальностью следует считать глубокой и неслучайной.

Об одной из наиболее распространенных модальных стратегий использования эвиденциальных показателей (т.е. о возникновении у эвиденциальных показателей вторичных модальных значений) мы уже говорили выше (см. раздел 4.2). Она, напомним, состоит в том, что показателям непрямого доступа приписывается значение эпистемической недостоверности либо, в более мягком варианте, значение «эпистемической дистанции» – т.е. снятия с говорящего ответственности за истинность сказанного. Подобные модальные стратегии характерны для подавляющего большинства бинарных эвиденциальных систем с обобщенными показателями медиативного типа; так как такие системы были хорошо известны исследователям уже на самых ранних этапах изучения эвиденциальности, это объясняет многие ранние трактовки эвиденциальности как преимущественно модальной категории. Однако мы видели, что такая связь возникает не всегда, и модальные стратегии описанного типа могут полностью отсутствовать в эвиденциальных системах иной природы (в особенности, в сложных эвиденциальных системах, где с показателями прямого доступа уже не обязательно коррелирует значение эпистемической достоверности).

Другим распространенным типом модальной стратегии является появление у эвиденциальных показателей так называемого адмиративного (или миративного) значения; последний термин, предложенный С. Делан­си, более новый, но в типологических работах он оказался более предпочтительным. Данное значение само по себе является бесспорно модальным, так как выражает одну из разновидностей эпистемической оценки, а именно, противоречие ожиданиям говорящего (ср. раздел 2.2) или, в других терминах, неготовность говорящего воспринять наблюдаемую им ситуацию¹²¹. Миративность не указывает на источник информации о ситуации; более того, миративная ситуация, как правило, доступна непосредственному наблюдению говорящего – и всё же, несмотря на этот факт, миративность может в большом числе языков выражаться с помощью эвиденциальных показателей непрямого доступа. Это создает нетривиальную описательную и теоретическую проблему. Лингвисты, настаивающие на строгом разграничении миративных и эвиденциальных значений в силу их различной семантической природы, как правило, оказываются не в состоянии объяснить, почему эти значения регулярно выражаются одним и тем же показателем; с другой стороны, лингвисты, настаивающие на включении миративности в число эвиденциальных значений, как правило, оказываются не в состоянии сформулировать типологически корректное и эффективное определение эвиденциальности, так как семантически миративность очевидным образом слишком далека от эвиденциального прототипа. С нашей точки зрения (ср. также Plungian 2001b), связь между миративностью и эвиденциальностью не прямая, а опосредованная: миративный эффект возникает, как правило, в бинарных эвиденциальных системах, где показатели непрямого доступа уже имеют сильную модальную окраску. Значение неожиданности, скорее всего, возникает как дальнейшее развитие значения эпистемической недостоверности, а не непосредственно из эвиденциальных значений; но существенно, что все эти значения входят в единый медиативный кластер в языках с эвиденциальностью «балканского типа». Более подробное обсуждение проблемы миративности читатель может найти в работах DeLancey 1997 и 2001, Lazard 1999 и 2000, Friedman 2005 и др.

Важно, таким образом, отметить, что модальные стратегии различного типа наиболее характерны именно для бинарных систем, в которых немаркированной форме глагола или форме со значением прямого доступа противопоставлена форма с широким спектром как собственно эвиденциальных (относящихся к непрямому доступу), так и модальных значений эпистемической дистанции / эпистемической недостоверности и миративности. Именно этот семантический кластер принято называть медиативным (если использовать «иранистическую» терминологию Ж. Лазара), неконфирмативным (если использовать «балканистическую« терминологию В. Фридмана) или индирективным (если использовать «тюркологическую» терминологию Л. Юхансона).

Внимания заслуживает, однако, и в некотором смысле противоположная тенденция – а именно, использование модальных показателей для выражения вторичных эвиденциальных значений, т.е. эвиденциальные стратегии с участием модальных выражений. Факты такого рода также хорошо известны, поскольку широко представлены, в частности, в романских и германских языках. Напомним лишь некоторые из них. В примере (2) иллюстрируется использование английского модального глагола необходимости в инферентивном контексте; в характерном для языка современной прессы примере (3) – немецкого модального глагола необходимости в репортативном контексте. Достаточно точным эквивалентом примеру (3) во французском языке было бы использование формы кондиционалиса (…aurait tué…), одним из базовых значений которого также является модальное, однако связанное скорее с эпистемической возможностью (гипотетическим следствием) и оптативностью; сходные стратегии совмещения значений эпистемической гипотезы и репортативности имеются и в других романских языках (см. подробнее, например, Mortelmans 2000 и Pietrandrea 2005).

(2) инферентивное употребление показателя необходимости:

англ. A dog must have run here ‘здесь, должно быть, пробежала собака’

(3) репортативное употребление показателя необходимости:

нем. Eine Schülerin aus Thüringen soll den Lebensgefährten ihrer Mutter erschlagen haben (из газет) ‘школьница из Тюрингии, как сообщают, убила сожителя своей матери’ (букв. ≈ ‘должно быть, убила’)

Таким образом, подводя итог сказанному, можно заключить следующее. Эвиденциальность и модальность являются двумя различными, но тесно связанными как синхронно, так и диахронически семантическими зонами; при этом имеется и небольшой участок семантического пространства (презумптивная эвиденциальность – эпистемическая необходимость), в которой эти две зоны пересекаются. Существенно, что в общем случае на вопрос о связи эвиденциальности и модальности нельзя дать единого ответа; более точный ответ о природе этой связи зависит от конкретной эвиденциальной системы. В этом плане может быть полезно противопоставление «модализованных» и «немодализованных» эвиденциальных систем, введенное в Plungian 2001b (ср. также Ницолова 2007). Именно в модализованных системах показатели непрямого доступа получают вторичные значения эпистемической дистанции и производные от них миративные значения; в немодализованных системах такой жесткой связи нет. К модализованным относятся, главным образом, бинарные эвиденциальные системы «балканского типа» (представленные также в Центральной и Южной Азии, на Кавказе и др.) с маркированным медиативным показателем широкой модально-эвиденциальной семантики.

Завершая наш обзор проблем, связанных с грамматическим выражением эвиденциальности в глаголе, отметим несколько направлений исследований эвиденциальности, которые, на наш взгляд, нуждаются в первоочередном развитии. Это, во-первых, дальнейшие дескриптивные исследования тех эвиденциальных систем, функционирование которых еще недостаточно известно или плохо понятно (к таковым относятся в особенности системы, представленные в языках Южной Америки, Новой Гвинеи, Тропической Африки и Крайнего Севера); такие исследования, в частности, могут существенно обогатить универсальный набор параметров, используемый при классификации эвиденциальных значений. Мало изученным остается также использование эвиденциальности как составного элемента дискурсивных и прагматических механизмов (на что справедливо указывалось и в Aikhenvald 2004b). Наконец, взаимодействие показателей эвиденциальности с другими грамматическими показателями глагола в рамках универсальной типологии глагольных систем также нуждается в дальнейших исследованиях, для подготовки которых были сделаны лишь первые шаги.

