4.2. К классификации эвиденциальных значений

Как указывалось выше, обобщение существующих данных по категории эвиденциальности говорит в пользу того, что основной оппозицией внутри различных эвиденциальных значений является противопоставление типов доступа к информации, сообщаемой говорящим – т.е. того способа, с помощью которого говорящий узнал о сообщаемой ситуации. Это противопоставление имеет двоякую природу. С одной стороны, может различаться прямой (англ. direct, firsthand, witnessed) и непрямой доступ к информации. Под прямым доступом имеется в виду любой способ получения информации, который предполагает непосредственное восприятие говорящим ситуации (прежде всего, зрительное, но не обязательно) и/или непосредственное участие говорящего в ситуации. Различение этих двух видов прямого доступа представляется необходимым, поскольку не всякое непосредственное участие в ситуации совместимо с ее наблюдением, так сказать, «со стороны»; более того, иногда действия, описываемые «от первого лица», являются принципиально не наблюдаемыми – например, в том случае, когда речь идет об описании собственных физиологических ощущений или эмоций. В эвиденциальных системах эти два вида прямого доступа могут получать различную грамматическую трактовку, о чем подробнее см. ниже. Соответственно, непрямой доступ к информации предполагает, что сведения о ситуации получены каким-то иным способом: говорящий не воспринимал ситуацию непосредственно и не был ее участником.

С другой стороны, может различаться личный и неличный доступ к информации. Это противопоставление не тождественно предыдущему, хотя кажется очень похожим на него. Личный доступ к информации предполагает, что говорящий знает о ситуации на основе тех данных, которые он получил лично сам, тогда как неличный доступ к информации предполагает, что знания говорящего были получены им от другого лица или лиц (т.е., грубо говоря, с помощью пересказа чужих слов); при этом источник пересказываемого утверждения может быть говорящему как известен, так и неизвестен. Неличный доступ к информации лежит в основе семантики одного из самых распространенных типов эвиденциальных показателей, которые, согласно принятой в настоящее время практике, называются репортативными (встречаются также термины ренарратив, цитатив, англ. hearsay и др.).

Для значительной части ситуаций понятия прямого / непрямого и личного / неличного доступа оказываются тождественными: прямой доступ всегда является, по понятным причинам, личным, а непрямой доступ – неличным. (Заметим, что неличный доступ по определению всегда оказывается и непрямым.) Однако данные признаки могут быть и независимы, ср. схему (1):

(1) Типы источников информации:

прямая информация (‘говорящий наблюдал ситуацию’)	косвенная информация (‘говорящий не наблюдал ситуацию’)
непосредственная информация (‘говорящий имел личный доступ к фактам’)		опосредованная информация (‘говорящий не имел личного доступа к фактам’)

Действительно, прямой (и личный) доступ предполагает, что говорящий сам и непосредственно воспринимал ситуацию, о которой он сообщает; неличный (и непрямой) доступ предполагает, что говорящий, сообщая о ситуации, основывался на сообщении другого лица. Но возможна еще одна комбинация: непрямой и личный доступ к ситуации. В этом случае говорящий получает сведения о ситуации сам, не прибегая к помощи других лиц, но сведения эти не прямые, так как непосредственно ситуацию говорящий не наблюдает. Он может наблюдать, например, какие-то последствия этой ситуации и на этом основании делать вывод, что она произошла (или рассуждать на основании каких-то иных данных); в любом случае, говорящий сообщает о ситуации, которую лично не наблюдал и в которой не участвовал, но о которой у него есть основания предполагать, что она имела или имеет место. В примере (1) такой тип доступа к ситуации описывает предложение (с): оно может быть произнесено говорящим, если, например, он не видит рыбы на столе, но видит виновато поджавшую хвост собаку. Обычно такие значения называются инферентивными, так как они предполагают логический вывод говорящего (англ. inference) на основании наблюдаемых результатов. Другим распространенным типом значения личного непрямого доступа являются так называемые презумптивные значения, которые обозначают утверждения о ситуации, делаемые говорящим не на основании конкретных наблюдаемых результатов, а на основании знания определенных причинно-следственных связей: ср. контекст вида в это время года ягоды должны быть уже спелые, где утверждение о спелости ягод апеллирует не к непосредственному наблюдению, а к общим закономерностям устройства мира. Различие между инферентивным и презумптивным контекстом можно также проиллюстрировать на следующем примере. Одно и то же высказывание – например, сосед уже дома – в языке с соответствующим набором грамматических средств может быть, вообще говоря, оформлено как презумптивным, так и инферентивным показателем эвиденциальности. Первое будет сделано, например, в контексте вида восемь часов – сосед уже должен быть дома (если говорящий знает, что в это время сосед обычно возвращается домой); второе – в контексте вида в окнах свет – похоже, сосед уже дома (в данном случае говорящий исходит из наблюдаемой им ситуации, которую интерпретирует как свидетельство в пользу делаемого им утверждения). Таким образом, основное различие между презумптивными и инферентивными показателями состоит в том, что первые опираются лишь на знания говорящего о мире и его способность к логическому выводу, тогда как вторые – на непосредственные наблюдения говорящего (и лишь косвенным образом – на его способность к логическому выводу); подробнее об этой проблематике см. также Tatevosov 2003.

Из двух охарактеризованных выше основных противопоставлений, очевидным образом, противопоставление прямого и непрямого доступа оказывается иерархически (и типологически) более значимым. Непрямой доступ описывает очень широкий круг способов доступа к информации – собственно, всё то, что исключает прямое синхронное восприятие ситуации или участие в ней. Это может быть логический вывод на основе наблюдаемого результата, рассуждение, основанное на общих свойствах мира, а также пересказ свидетельств других лиц. Во многих языках эти разновидности непрямого доступа детализируются и грамматически противопоставляются (и в этом случае возможны специализированные показатели инферентива, презумптива, репортатива и под.), но, как кажется, в большинстве языков наблюдается иная стратегия, когда для выражения непрямого доступа к ситуации используется единый показатель с диффузным значением. Его базовая семантика сводится лишь к указанию на то, что говорящий не имел прямого доступа к ситуации, а то, каким именно образом он получил о ней сведения, в принципе может быть прояснено контекстом или прагматическими обстоятельствами. Именно такой нерасчлененный эвиденциальный показатель непрямого доступа с широкой (но внутренне единой) семантикой и был выделен Ж. Лазаром в 1957 г. под названием «медиатив» (франц. médiatif), и он же называется «индирективом» в тюркологических исследованиях, «non-confirmative» во многих работах по балканистике – и многочисленными другими способами; в Aikhenvald 2004b в значении, очень близком данному, используется термин «non-firsthand». Поскольку языков с таким типом эвиденциальных показателей, как уже было сказано, на карте мира большинство, количество терминов для их обозначения, возникших в разных традициях, часто независимо друг от друга, также велико. В русской традиции для такого нерасчлененного показателя непрямого доступа использовался яркий термин заглазность (особенно в работах по кавказоведению, ср. Кибрик 1977b для арчинского языка); в последнее время получил также распространение описательный термин «косвенная засвидетельствованность» (ср. Козинцева 1994 и 2007, Храковский 2007).

Показатели непрямого доступа широкой семантики в языках мира имеют, как правило, то общее свойство, что выражают значения не только чисто эвиденциального, но и модального типа. Иными словами, эвиденциальная семантика в них, как правило, не отделена от модальной семантики, а именно, семантики эпистемической оценки (или оценки степени достоверности высказывания). Прагматические основания для такой близости вполне понятны: информация, полученная говорящим не в результате непосредственного синхронного наблюдения за ситуацией, оценивается им как менее достоверная. Более осторожная формулировка предполагала бы здесь даже не понятие «недостоверности», а скорее понятие «эпистемической дистанции»: говорящий как бы снимает с себя ответственность за истинность сказанного, поскольку соответствующая информация не входит в его личную сферу и он не может, так сказать, выступить ее гарантом.

Следует заметить, что между значениями непрямой засвидетельствованности и эпистемической недостоверности (или даже эпистемической «дистанции») в общем случае нет абсолютно жесткой связи. Существуют такие эвиденциальные системы, в которых отсутствие личного доступа говорящего к информации отнюдь не свидетельствует о меньшей достоверности этой информации. Полезным критерием для оценки этой связи является проверка того, каким показателем в данном языке оформляются высказывания, принадлежащие к типу «общих истин» (т.е. достоверность которых безоговорочно признается данным социумом) или хорошо известных фактов (например, фактов прошлого данного социума), но тем не мене таких, которые говорящий не мог наблюдать лично. В языках с «медиативной» эвиденциальностью – но не только в них – часто оказывается, что употребление показателей непрямого доступа в таких случаях избегается (хотя в буквальном смысле говорящий не имеет прямого доступа к описываемым ситуациям), именно в силу нежелательной в данном случае побочной эпистемической нагрузки таких показателей. В частности, показателен анализ фактов болгарского языка с этой точки зрения в Guentchéva 1996 и Ницолова 2007; ср. также Friedman 2000 о других языках с подобными семантическими эффектами. С другой стороны, в языках с более сложными системами выражения эвиденциальности показатели прямого доступа часто оказываются лишены подобной эпистемической нагрузки: употребление «непрямых» эвиденциальных показателей не означает, что личная незасвидетельствованность ситуации каким-то образом сказывается на ее достоверности, и бесспорно истинные ситуации могут оформляться в том числе и этими показателями (например, для тибетских языков этот факт специально подчеркивается в Tournadre 1996). Ср. также наблюдение, приводимое в Mithun 1999: 185, о том, что в центральном юпик, в отличие от ряда других языков, именно показатель непрямого доступа может придавать высказыванию более достоверный характер по сравнению с показателем прямого доступа, в силу того, что в его семантике содержится отсылка не к субъективному личному, а к более надежному коллективному опыту (≈ ‘это я не сам придумал, это все знают’). Многочисленные факты такого рода обсуждаются и в Aikhenvald 2004b (где используется термин “epistemic extensions” применительно к этому аспекту семантики эвиденциальных показателей). Такими образом, в целом в языках мира утверждения, относящиеся к общим истинам (“common knowledge”), оформляются с помощью весьма разных стратегий: в редких случаях для них имеются специализированные показатели (как, например, в тибетских языках или в языках помо), в остальных случаях они могут быть отнесены либо к семантической зоне непрямого доступа (если она не несет дополнительного оттенка эпистемической недостоверности), либо – вопреки своей буквальной семантике – к семантической зоне прямого доступа.

Прежде чем мы перейдем к дальнейшему изложению, которое будет посвящено различным попыткам типологической классификации эвиденциальных значений, необходимо сделать еще несколько важных замечаний о том фрагменте семантической зоны эвиденциальности, который связан с прямым доступом говорящего к ситуации. Типологически существенный факт состоит в том, что внутри этой зоны обнаруживается достаточно большое число самостоятельных значений, которые в языках мира могут получать специализированное грамматическое оформление; иными словами, степень дробности членения этой зоны в универсальном грамматическом пространстве может быть достаточно велика.

Наиболее обычно деление показателей, относящихся к зоне прямого доступа, на показатели визуальной и невизуальной засвидетельствованности. Первые обозначают, что говорящий непосредственно наблюдал соответствующую ситуацию зрительно, тогда как вторые – что говорящий непосредственно воспринимал синхронную ситуацию не зрением, а каким-то иным способом (на слух, по запаху, на ощупь и т.п.). Реже встречается более детальное противопоставление внутри визуальных показателей в зависимости от того, наблюдал ли говорящий ситуацию издалека или находился в непосредственной близости / в контакте с участниками ситуации: иногда визуальные показатели относятся и к тому, что говорящий видел во сне, хотя в ряде языков для этого используются показатели непрямого доступа (ср. сноску 157). С другой стороны, надежные свидетельства того, что в языках мира имеется последовательное грамматическое противопоставление различных видов сенсорного невизуального восприятия – скажем, слухового и тактильного – как кажется, в имеющихся работах по типологии эвиденциальности отсутствуют (ср. данные в Aikhenvald 2004b: 63-64); термин «аудитив», используемый в описании эвиденциальных систем некоторых языков (например, самодийских) в этом смысле оказывается неудачным, так как его внутренняя форма вводит в заблуждение. В действительности, самодийские аудитивные формы равным образом описывают как слуховое, так и иное незрительное восприятие ситуации говорящим (например, тактильное или по запаху); подробнее см., например, Ильина 2002, Буркова 2004, Гусев 2007, Люблинская & Мальчуков 2007.

Известно, однако, другое важное противопоставление внутри группы невизуальных показателей: это противопоставление сенсорных показателей (апеллирующих ко всем чувствам, не являющимся зрением) и так называемых эндофорических (данный термин, предложенный в свое время Клодом Ажежем, использовался для описания эвиденциальных систем, например, в работе Tournadre 1996). Эндофорические показатели употребляются, когда говорящий описывает свое собственное ментальное, эмоциональное или физиологическое состояние: эти ситуация не могут восприниматься никаким из «внешних» пяти чувств, а могут быть доступны на основе внутренних ощущений, что является, безусловно, особым типом прямого доступа. Соответственно, в языках с системой эндофорических показателей выражения типа ‘я голоден’ и ‘ты голоден’ будут иметь разное грамматическое оформление: первое будет оформлено особым эндофорическим показателем (говорящий «знает» о своих физиологических ощущениях, потому что он сам их «испытывает», хотя и не воспринимает их зрением, слухом и т.п.), отличным, например, от показателя прямого визуального или прямого сенсорного доступа, тогда как второе – одним из показателей непрямого доступа, в зависимости от конкретной эвиденциальной системы. Действительно, о физиологическом состоянии другого лица говорящий не может иметь таких же достоверных знаний, как о своем собственном состоянии, он может только предполагать о нем на основании каких-то косвенных признаков. Специализированное выражение эндофорической эвиденциальности характерно прежде всего для тибетских языков, а также других языков Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока, в которых имеется грамматикализованная эвиденциальность.

Однако, помимо визуальных и невизуальных показателей, в число показателей прямого доступа, известных в языках мира, включается и еще один, гораздо более редкий тип. Это так называемые «партиципантные» показатели (известные, у разных авторов, под терминами participatory, performative, personal agency, constative, и др.). Они употребляются в тех случаях, когда говорящий является сам участником той ситуации, о которой он сообщает: тем самым, ему известно о ситуации не потому, что он ее наблюдал или воспринимал как-то иначе, а потому, что он был в эту ситуацию непосредственно вовлечен. Партиципантные эвиденциальные показатели, не совпадающие с визуальными и сенсорными, встречаются по крайней мере в языках помо (Oswalt 1986, Mithun 1999: 181), а также в оксапмин и ряде других трансновогвинейских языков (Loughnane 2007). Партиципантное значение является близким к эндофорическому, но, насколько можно судить из имеющихся описаний, оно возникает скорее у предикатов активной деятельности, а не внутреннего состояния субъекта; вместе с тем, эти два типа показателей прямого доступа можно считать разными реализациями одной и той же стратегии получения сведений о ситуации, связанной не с наблюдением за этой ситуацией, а с непосредственным участием в ней.

В существующей литературе было предложено довольно много классификаций эвиденциальных значений, возможных в языках мира, но наиболее известны две из них (в ряде отношений сходные друг с другом). Первая принадлежит Т. Уиллету (Willett 1988) и является в основном обобщением эмпирических данных, представленным в сборнике Chafe & Nichols (eds.) 1986. Т. Уиллет различает три основных типа эвиденциальных значений: прямые (подразделяемые на визуальные, аудитивные и прочие сенсорные), непрямые инференциальные (основанные на рассуждениях говорящего) и непрямые репортативные (основанные на передаче чужих слов, среди которых различаются показатели разной степени цитации и показатели, предполагающие неспецифицированный источник информации, например, фольклорный текст). В несколько упрощенном виде схема Т. Уиллета выглядит так, как показано на рис. 1:

• Direct / Attested:

  • visual

  • auditory

  • other sensory

• Indirect / Inferring:

  • results

  • reasoning

• Indirect / Reported:

  • second-hand / third-hand / folklore

Рис. 1. Классификация, предложенная в работе Willett 1988

Самые базовые типы релевантных противопоставлений внутри семантической зоны эвиденциальности обозначены Т. Уиллетом вполне адекватно, но их внутреннее подразделение кажется недостаточно проработанным. Наиболее спорным пунктом этой классификации является выделение в ряду сенсорных невизуальных значений специализированного аудитива, типологическая обоснованность которого скорее не доказана (подробнее см. выше, 2.1); можно также отметить несколько слишком дробную разработку репортативной зоны: универсальность ряда значений, выделенных Т. Уиллетом, и в этом случае требует более основательной аргументации. В то же время, рад важных эвиденциальных значений, обсуждавшихся в предыдущем разделе, в этой классификации отсутствует.

Другая распространенная типологическая классификация эвиденциальных значений предложена в Aikhenvald 2004b и в схематизированном виде может быть представлена так, как показано на рис. 2:

• Visual (direct / firsthand)

• Sensory

• Inference (inferred / non-firsthand)

• Assumption

• Hearsay (reported / non-firsthand)

• Quotative

Рис. 2. Классификация, предложенная в работе Aikhenvald 2004b

В классификации А. Ю. Айхенвальд также выделяется три крупных базовых группы эвиденциальных показателей, сходных с группами Т. Уиллета (т.е. значения прямого доступа и значения непрямого доступа, которые, в свою очередь, распадаются на инферентивные и репортативные). Основные типы, выделенные А. Ю. Айхенвальд, лучше соотносятся с известной на сегодняшний день типологической реальностью; ряд типологически сомнительных (или, по крайней мере, недостаточно хорошо засвидетельствованных) значений, фигурировавших в более ранних классификациях, из данной классификации устранены. Представляется обоснованным и внутреннее деление подгрупп эвиденциальных значений: безусловно релевантным для типологии эвиденциальности является противопоставление визуальных и сенсорных типов прямого доступа, инферентивного и презумптивного (assumption) типов непрямого доступа, а также подразделение репортативных значений на апеллирующие к высказыванию конкретного человека (“quotatives”) и к высказыванию, автор которого неизвестен или не важен (“hearsay”: слухи, предания, общеизвестные мнения и т.п.)¹¹⁶. Данная номенклатура лучше отражает типологическую реальность, чем предложенное Т. Уиллетом различение информации, полученной «из вторых» и «из третьих» рук, а также «фольклорной»: хотя, например, в некоторых языках Южной Америки и отмечались стратегии, различающие степень отдаленности источника информации от говорящего (ср. Aikhenvald 2004b: 178-179), их место в системе грамматических средств выражения эвиденциальности представляется достаточно маргинальным.

Классификация А. Ю. Айхенвальд могла бы быть дополнена только некоторыми подтипами, которые не упоминаются ею среди основных эвиденциальных значений (хотя прямые или косвенные указания на существование таких значений в монографии А. Ю. Айхенвальд, вообще говоря, содержатся); это относится прежде всего к значением прямого доступа, в число которых следует включить партиципантные и эндофорические значения¹¹⁷. Особого обсуждения требует также значение «общеизвестной истины», которое в большинстве случаев оказывается выражено одним из двух типов эвиденциальных показателей: либо показателями прямого доступа, либо показателями репортативной группы. Таким образом, несколько модифицированная и дополненная классификация эвиденциальных значений, наиболее важных для типологического описания языков, могла бы выглядеть так, как показано на рис. 3 (курсивом выделены значения, отсутствующие или недостаточно интегрированные в общую схему у Т. Уиллета и А. Ю. Айхенвальд; в квадратных скобках приводятся наиболее распространенные терминологические варианты). Следует также обратить внимание на предлагаемое нами противопоставление эвиденциальных значений «верхнего» (с различием прямого/непрямого и личного/неличного доступа) и «нижнего» уровней.

• Прямой / личный доступ [= Attested, Witnessed, Firsthand, Confirmative]

  • Партиципантные / эндофорические; <Общее знание>

  • Визуальные (с подтипами)

  • Не-визуальные [= сенсорные]

• Непрямой / личный доступ

  • Инферентивные (основанные на наблюдаемых результатах)

  • Презумптивные (основанные на общих рассуждениях); <Общее знание>

• Непрямой / неличный доступ [= Secondhand]

  • Репортативные (с подтипами)

Рис. 3. Модифицированная классификация эвиденциальных значений

Таким образом, наиболее сбалансированная на сегодняшний день классификация эвиденциальных значений в языках мира могла бы исходить из того, что все эвиденциальные значения делятся на три больших класса, полученные пересечением двух частично независимых бинарных признаков – прямого / непрямого и личного / неличного доступа к информации (см. схему 1). Это, соответственно, значения прямого личного доступа («прямая засвидетельствованность»), непрямого личного доступа и непрямого неличного доступа (две последние группы объединяются под рубрикой «косвенная засвидетельствованность», она же «заглазность», «медиативность», «неконфирмативность» и др.). Среди значений группы прямой засвидетельствованности выделяются, с одной стороны, партиципантные и эндофорические значения, которые характеризуют факт личного участия говорящего в данной ситуации (в случае эндофорических значений – в качестве экспериенцера), а с другой стороны, значения, которые характеризуют факт личного восприятия говорящим данной ситуации; если тип восприятия ситуации оказывается грамматически существен, то далее могут противопоставляться визуальные и невизуальные (сенсорные) показатели прямого доступа. Среди значений группы непрямой личной засвидетельствованности выделяются прежде всего инферентивные значения, описывающие утверждения о ситуации на основании того, что говорящий интерпретирует как ее наблюдаемый результат, и презумптивные значения, описывающие утверждения о ситуации на основании известных говорящему причинно-следственных связей в мире. Как уже говорилось выше, утверждения, относящиеся к разряду общих истин, в языках с грамматикализованной эвиденциальностью могут оформляться различным образом: если они не требуют специализированных показателей, то они оформляются либо показателями прямого доступа, либо презумптивными показателями (если те не несут дополнительной эпистемической нагрузки неполной достоверности сообщаемого). Наконец, репортативные значения группы неличной (и, следовательно, непрямой) засвидетельствованности описывают различные варианты доступа к ситуации на основании чужих слов; внутри этой группы могут различаться показатели, указывающие на конкретный, известный говорящему источник информации, на неизвестный источник информации, и т.п.