2.4. Грамматикализация модальности: наклонение

Показатели «нелокутивной» ирреальной модальности в языках мира могут иметь морфологическое выражение, но никогда не формируют грамматические категории, так как оппозиции вида ‘P ~ хотеть P’ являются привативными и относятся к сфере (продуктивного) словообразования. Существуют морфологические показатели желания (дезидеративы), возможности (поссибилитивы) и необходимости (дебитивы); они широко представлены, например, в самодийских, тунгусо-маньчжурских (ср. И. Недялков 2008), эскимосско-алеутских и др. языках.

Дальнейшая грамматикализация показателей модальности возможна при их переходе в сферу оценочной, т.е. «локутивной» модальности, когда они начинают описывать точку зрения не субъекта ситуации, а говорящего. В этом случае возникают показатели целого ряда косвенных наклонений, которые противопоставлены индикативу (прямому, или «изъявительному» наклонению), описывающему реальную и/или достоверную ситуацию.

Эпистемические наклонения (возникающие на базе показателей возможности и необходимости) выражают различные виды эпистемической оценки: эпистемическую невозможность, или сомнение (дубитатив), эпистемическую возможность, или вероятность (пробабилитив), эпистемическую необходимость, или уверенность (ассертив); адмиратив, как уже отмечалось, чаще имеет тенденцию выражаться совместно с показателями эвиденциальности (см. § 4). Эпистемическими наклонениями богаты тюркские, самодийские, дагестанские и др. языки. Как разновидность эпистемического наклонения можно рассматривать и выражение ирреального условия.

С другой стороны, дезидеративные наклонения возникают на базе показателей желания. Переход от выражения желания субъекта к выражению желания говорящего дает оптатив – наклонение, представленное во многих языках мира, в том числе в древних индоевропейских (в частности, в санскрите и древнегреческом), в нахско-дагестанских и абхазо-адыгских и в других ареалах.

В языках Кавказа, в тюркских языках и в ряде других, как показано, в частности, в работах Добрушина 2001a и 2009, грамматически различается нейтральный (или «дезидеративный») и так называемый «фактитивный», или «перформативный» оптатив: последний выражает не столько чистое желание говорящего, сколько пожелание, на осуществление которого адресат выражает надежду. Соответственно, это пожелание может являться для адресата либо ритуальным благословением (если это пожелание хорошего), либо ритуальным проклятием (если это пожелание плохого). Собственно, само произнесение высказывания с формой перформативного оптатива и оказывается ритуальным речевым актом благословения (типа «пусть вовек не прекратится твой род») или проклятия (типа «пусть твой язык отсохнет»); во многих культурах для таких речевых актов существуют достаточно разнообразные грамматические средства, в том числе специализированные. Любопытно, что особый несовмещенный показатель для выражения отрицательного перформативного оптатива (т.е. пожелания плохого) можно усматривать и в русском языке: таковым можно считать усеченный вариант союза чтобы – частицу чтоб в сочетании с формой прошедшего времени или с дативно-инфинитивной конструкцией, ср. чтоб у тебя язык отсох!, чтоб тебе провалиться! и т. п. В этой функции частица чтоб не допускает замены на чтобы; варианты же с нейтральным пусть (даже если они возможны) в семантическом отношении не специализированы именно на выражении проклятий.

Если оптатив выражает желание говорящего, так сказать, в чистом виде, то императив совмещает выражение желания с выражением побуждения: сам факт произнесения императивной словоформы является попыткой говорящего побудить адресата к совершению действия P (или, в случае прохибитива, к его несовершению, см. ниже).

Императив является одним из примеров того, что произнесение языкового выражения может иметь какую-то иную функцию, чем простая передача информации; иначе говоря, произнесение языкового выражения в данном случае эквивалентно (невербальному) действию. Языковые явления такого рода вызвали всплеск интереса лингвистов после начала «прагматического периода» в изучении языка, ознаменовавшегося работами Якобсона и Бенвениста (ср. выше, Гл. 6). Пионером в изучении «вербальных действий» (или «речевых актов», как их принято называть, ср. англ. speech acts) был английский философ Джон Остин, в конце 1950-х гг. предложивший их классификацию в соответствии с «иллокутивной силой», т.е. той функцией, которую данный речевой акт должен по замыслу говорящего выполнять в диалоге. Помимо побуждений (которые интересуют нас в связи с выражением модальности желания), различают речевые акты, содержащие обещания, декларации («объявляю собрание закрытым»), вопросы (т.е. побуждение сообщить говорящему некоторую информацию), и нек. др. Из всех этих речевых актов только выражение вопроса может осуществляться с помощью морфологических показателей (интеррогативов), которые в ряде случаев близки к эпистемическим; впрочем, чаще интеррогативы образуют особую подсистему. О теории речевых актов см. подробнее Остин 1962, Серл 1976, Vanderveken 1990 и 1991; ср. также Wierzbicka 1987, Арутюнова & Рябцева (ред.) 1994, Vanderveken & Kubo (eds.) 2002 и мн. др.

Императив является, по-видимому, универсальным грамматическим значением в языках мира. В рамках императива как грамматикализованного средства выражения побуждения различается множество подтипов, из которых мы бегло коснемся лишь наиболее важных (подробнее см., например, работу Храковский & Володин 1986, которая может считаться наиболее полным типологическим описанием императивных значений).

Виды побуждения различаются, во-первых, по степени категоричности, в зависимости от того, высказывает ли говорящий просьбу, совет, предложение, требование выполнить действие, и т.п. Во многих языках эти значения могут передаваться разными морфологическими показателями императива (часто совмещенными с выражением различных степеней вежливости, ср. Гл. 6, 2.4). О выражении временно́й дистанции в составе показателей императива также говорилось выше (Гл. 6, 4.5).

Во-вторых, побуждение существенно различается по своей семантике в зависимости от того, к какому участнику речевой ситуации оно обращено. Прототипический императив предполагает, что будущим исполнителем действия P является непосредственный адресат говорящего, т.е. второе лицо. Однако возможны и различного рода «смещенные» (или несобственные) побуждения, которые обращены либо к первому, либо к третьему лицу. Если исполнителем является первое лицо (как правило, не единственного числа), то побуждение обычно трансформируется в приглашение к совместному c говорящим действию (ср. русск. давай[те]); напротив, в случае исполнителя, совпадающего с третьим лицом, прямое побуждение трансформируется в косвенное: на непосредственного адресата говорящего возлагается задача воздействовать на реального исполнителя (ср. русск. пусть он...).

Соответственно, устройство глагольной парадигмы императива в естественных языках будет различаться в зависимости от того, трактуются ли показатели приглашения к действию (гортативы) и показатели косвенного побуждения (юссивы) как морфологически образованные на базе собственно императива, или как полностью самостоятельные. В первом случае в языке будет представлена «расширенная» императивная парадигма (Храковский & Володин 1986), во втором случае – показатели трех самостоятельных наклонений. К языкам с расширенной императивной парадигмой относится, например, венгерский, где во всех лицах в качестве показателя побуждения присутствует суффикс -j-; напротив, для тюркских или дагестанских языков типично морфологическое противопоставление императива, юссива и гортатива. Иногда морфологически противопоставляются только два типа побуждения (например, императив и гортатив, как в японском языке). Во многих языках только императив в узком смысле имеет морфологическое выражение (так обстоит дело и в русском).

Важной разновидностью императива является такая, когда побуждение направлено не на совершение, а на не-совершение действия. Это «отрицательное побуждение» следует отличать от обычного отрицания, которое является утверждением о ложности соответствующего высказывания, а не разновидностью побуждения. Семантическая самостоятельность «отрицательного императива» (прохибитива) подтверждается и тем, что специализированный показатель прохибитива (отличный от показателя отрицания) встречается во многих языках мира и в целом является весьма распространенным феноменом.

В плане выражения различается морфологический (аффиксальный) и неморфологический (аналитический) показатели прохибитива. Аффиксальные показатели прохибитива характерны, в частности, для дагестанских языков (ср. лезгинск. -mir, арчинск. -gi), для дравидийских языков (ср. тамильск. -ātē-), для языков Нигер-Конго (ср. догон -gu), алгонкинских языков, и др. С другой стороны, специализированные аналитические «отрицательные частицы», выражающие запрет и отличные от показателей обычного отрицания, имеются в армянском (mi), новогреческом (min), персидском (mä), в целом ряде австронезийских, нигеро-конголезских, шари-нильских языков и др. Весьма своеобразный аналитический способ выражения запрета характерен для многих финно-угорских языков, использующих конструкции с императивом так наз. «запретительного глагола» (финское äl-, хантыйское al- и др.), который, как правило, не употребляется за пределами прохибитивных конструкций. Типологически этот способ может быть сопоставлен с менее специализированными аналитическими прохибитивами, подобными тем, какие представлены, например, в английском (конструкция с don’t) или латинском языке (конструкция с императивом глагола nōlle ‘не желать’ и инфинитивом основного глагола, ср. nōlī tangere ‘не трогай’, букв. ‘не-желай трогать’¹⁰⁹).

Наконец, особой семантической разновидностью прохибитива является адмонитив, выражающий предостережение адресату относительно возможных негативных последствий совершения P (‘лучше бы тебе не...’; ‘смотри не...’); специализированные показатели адмонитива характерны, в частности, для австралийских языков. Семантически адмонитив соотносится с прохибитивом примерно так же, как некатегорический императив (или побуждение-совет) – с нейтральным.

Как уже много раз отмечалось, в эволюции грамматических категорий большую роль играют синтаксические правила употребления их граммем; доля таких правил увеличивается пропорционально степени грамматикализации соответствующего значения (и пропорционально его, так сказать, «возрасту» в языке). Граммемы наклонения самым непосредственным образом подтверждают эту закономерность: роль синтаксических употреблений на поздних стадиях эволюции наклонения необычайно велика – вплоть до того, что в глазах целого ряда исследователей (опиравшихся, главным образом, на материал сильно десемантизированных наклонений романских и германских языков) синтаксическая функция оказывалась у граммем наклонения важнейшей (если не единственной); важность синтаксических употреблений для понимания природы наклонения подчеркивается и во всех основных типологических описаниях этой категории (см. Palmer 2001, Bybee et al. 1994; ср. также Мельчук 1998: 153-154 и 313-315).

Употребление показателей косвенных наклонений в глагольных словоформах, синтаксически подчиненных глаголам желания или ментального состояния (ср. русск. Я хочу, чтобы она пришла / беспокоюсь, как бы чего не вышло, и т.п.), на начальных этапах имеет бесспорное семантическое обоснование, поскольку статус синтаксически подчиненной ситуации P в таких предложениях является ирреальным; более того, аналогичное маркирование (со сходными семантическими эффектами) возможно и в независимых предложениях (ср. Вот бы она пришла; не вышло бы хуже, и т.п.). Однако с течением времени семантическая составляющая в таких конструкциях ослабевает, а синтаксическая – усиливается, в результате чего правила употребления наклонения в подчиненных предложениях начинают иметь все более формальную природу, а само наклонение превращается просто в показатель синтаксической зависимости глагола. Ср., например, семантически весьма слабо мотивированное использование французского косвенного наклонения, так наз. subjonctif (с исходным оптативно-юссивным значением, в современном языке уже маргинальным), после уступительных союзов типа bien que ‘хотя’ (в семантике которых практически нет компонента ирреальности). Такая эволюция граммем наклонения весьма напоминает эволюцию падежных граммем, также проходящих путь от маркирования конкретной семантической роли к обобщенному маркированию синтаксически зависимого статуса существительного.