1.5. Основные проблемы славянской аспектологии

Никоим образом не претендуя на исчерпывающее освещение проблемы славянского вида (на эту тему написана целая библиотека трудов, количество которых продолжает стремительно расти), задачу настоящего раздела мы видим лишь в том, чтобы самым беглым и схематичным образом обозначить основные типологические отличия славянских языков в области аспекта и основные трудности описания категория вида в славянских языках. В центре нашего изложения, по понятным причинам, будет русский язык, который обладает во многих отношениях типичной для славянских языков аспектуальной системой.

Типологически, славянский вид характеризуется прежде всего двумя яркими чертами: видовая оппозиция, во-первых, в плане выражения бинарна, а во-вторых, имеет не столько словоизменительный, сколько словоклассифицирующий характер. Далее, крайне существенно, что славянский вид теснейшим образом связан с акциональной характеристикой предиката в целом, и в особенности с такими акциональными свойствами, как событийность (мгновенность) и предельность. Все эти свойства являются типологически нетривиальными (хотя и не уникальными) и достаточно отчетливо выделяют славянские языки из числа других языков с грамматической категорией аспекта. Этот факт даже позволил Э. Далю ввести в грамматическую типологию термин «славянская модель вида» («Slavic aspect» в Dahl 1985), ставший впоследствии достаточно популярным.

Бинарный характер грамматической видовой оппозиции в славянских языках не требует особых комментариев. Существенно здесь лишь еще раз обратить внимание на то, что значительное богатство универсальной семантической зоны аспекта оказывается распределено всего между двумя материальными показателями, что предрекает их высокую и разнообразную полисемию, большое количество так называемых «частных видовых значений». В «средней» аспектуальной системе в языках мира используется по крайней мере 3-4 различных аспектуальных показателя: например, различается прогрессив, хабитуалис, пунктив и перфект (существуют, разумеется, и богатые системы с гораздо большим количеством показателей). Славянские языки – это языки с крупными аспектуальными кластерами, «разбиение» которых на элементы универсального грамматического набора часто оказывается не совсем тривиальной задачей, которая может решаться успешнее, по-видимому, только с привлечением типологических критериев.

На фоне преобладающей тенденции к бинарному устройству категории вида заслуживают внимания имеющиеся в славянских языках «точки роста» дополнительных элементов видовых оппозиций. Отметим основные из них. Во-первых, в ряде языков сохраняются специализированные показатели хабитуальности или «прекращенной» хабитуальности (в славистике называемые обычно «многократными» и не вполне справедливо трактуемые как итеративные, тогда как итеративная семантика, по всей вероятности, ни в каком из этих образований не является доминирующей). Суффиксальные показатели хабитуальности (-va- или -a-) наиболее употребительны в чешском, особенно в конктексте прекращенной хабитуальности (ср. Za dávných časů tam stával kostel ‘Прежде там стояла [букв. ‘стаивала’] церковь’). В русском литературном языке такие формы сохранялись в прошедшем времени и/или при показателе отрицания как минимум до начала XIX в. (ср. характерный пример из «Горя от ума» А. Грибоедова – я за уши его дирала, только мало, слова Хлёстовой о Чацком) и до сих пор употребительны во многих диалектах (ср., например, Пожарицкая 1991). Реликтом этой оппозиции в современном литературном языке является лишь небольшая группа так наз. «моторно-кратных» глаголов движения (ср. Гл. 6, 3.2), сохраняющих противопоставление итеративно-хабитуальной и нехабитуальной имперфективной формы, ср. носить ~ нести, ползать ~ ползти, ходить ~ идти, и т.п. Обратим внимание на то, что грамматическая семантика первого элемента таких пар – либо хабитуальность, несовмещенная с актуальной длительностью (ср. змеи ползают / *ползут, а птицы летают / *летят в генерическом значении), либо особая разновидность итеративности – хаотичное движение в разных направлениях, в аспектуальном плане неотличимая от обычных имперфективов (ср. <…> ребятишки ползают по двору и роются в песке – И. Гончаров, «Обломов»). Именно на основе хабитуальных «многократных» глаголов в современном русском языке возникли так наз. вторичные имперфективы типа записывать или упаковывать; в других славянских языках этот процесс также происходил (но с разной скоростью и в разных масштабах).

Если самостоятельные показатели хабитуальности в славянских языках имеют тенденцию к редукции и исчезновению (поручая передачу хабитуальной семантики в основном глагольным формам НСВ), то показатели перфекта, отличные от показателей СВ, напротив, обнаруживают тенденцию к сохранению или даже воспроизводству. Как известно, славянские формы претерита СВ по происхождению являются перфектными и (в тех языках, где утрачен старый общеславянский аорист) семантически соответствуют «расширенному перфекту». Однако тенденция к специализированному выражению результативных и/или перфектных значений также существует: выше мы упоминали по крайней мере два таких явления, возникших в разных концах славянского мира: это «севернорусский перфект» и новый македонский перфект на основе глагола ‘иметь’ (конструкции типа имам доjдено ‘я пришел’, ср. Fici Giusti 1995 и Graves 2000); напомним, что и в русском литературном языке пассивный результатив настоящего времени (конструкции типа дверь открыта, у меня все ходы записаны) также может рассматриваться как особая аспектуальная форма, не совпадающая ни с СВ, ни с НСВ.

Словоклассифицирующий характер славянской видовой оппозиции проявляется в том, что категория вида, будучи обязательной (всякая глагольная форма принадлежит к какому-то виду, формы «двувидовых» глаголов трактуются как омонимичные, наподобие форм несклоняемых существительных), при этом не формирует продуктивных видовых парадигм. Иными словами, образование от глагола одного вида формы противоположного вида далеко не всегда возможно вообще, а если возможно, то в большом числе случаев сопровождается более или менее существенными семантическими приращениями. Элементами одной парадигмы (= формами одной лексемы) могут более или менее ненасильственно считаться лишь пары типа упаковать ~ упаковывать, но число их во всех славянских языках недостаточно велико для того, чтобы трактовать вид как словоизменительную категорию; такие пары обнаруживаются лишь среди обозначений предельных процессов, и то далеко не всех. В славистике, тем не менее, широко применяется понятие «видовой пары» (освященное авторитетом Ю. С. Маслова), но необходимо иметь в виду, что объединение двух глаголов разного вида в пару не означает в данном случае автоматического признания их формами одной лексемы, а свидетельствует скорее о существовании особенно тесных контекстных связей между ними, т.е. об их семантико-прагматической, а не грамматической близости. Близость эта проявляется прежде всего в том, что при переводе предложения, содержащего глагол СВ в прошедшем времени, в контекст настоящего исторического или хабитуального этот глагол заменяется на «парный» ему глагол НСВ (так называемый «критерий Маслова»), ср. он встал и вышел из комнаты  (и вот / каждое утро) он встаёт и выходит из комнаты. Однако применение «критерия Маслова» не для оценки прагматической близости двух глаголов, а для доказательства словоизменительного характера отношений между ними никоим образом не может быть признано методологически корректным по многим причинам. Во-первых, даже полученные таким образом «видовые пары» далеко не покрывают всего множества глаголов СВ (ср. очутиться, улизнуть, дерябнуть, припоздниться и мн. др., не имеющие естественных эквивалентов противоположного вида), не говоря уже о том, что вне этой процедуры оказывается очень большое количество непарных по виду стативных и процессных глаголов НСВ, не допускающих перфективации (таких, как принадлежать, весить, плотничать и мн. др.). Во-вторых, во многих случаях у глаголов СВ не обнаруживается однословного эквивалента в контекстах, используемых для применения «критерия Маслова» (ср. заплакал  начинает плакать): значит ли это, что заплакать и начинать плакать тоже следует включить в число «видовых пар»? Часто никакой эквивалент НСВ в приведенных контекстах вообще невозможен, ср. такие глаголы, как полюбить или станцевать (несмотря на это, во многих аспектологических работах любить ~ полюбить и танцевать ~ станцевать считаются видовыми парами вопреки буквальному применению «критерия Маслова»). Наконец, в некоторых случаях эквивалентом глагола СВ вполне может выступать не один, а несколько глаголов НСВ, что приводит к образованию так наз. «видовых троек», прежде всего типа упаковать ~ паковать ~ упаковывать или нажать ~ жать ~ нажимать. Как кажется, традиционное понятие видовой пары в целом скорее мешает проникнуть в специфику славянского вида, чем способствует его адекватному описанию, и от него лучше отказаться (по крайней мере, в сфере научной аспектологической теории). Соотношения между однокоренными глаголами СВ и НСВ, как правило, на порядок сложнее, чем это представляют себе сторонники теории «видовой парности».

Со словоклассифицирующим характером славянского вида тесно связан и еще ряд крайне запутанных проблем, относящихся к способам выражения видовых противопоставлений в славянских языках. Как известно, значение видовой граммемы приписывается глагольной форме в целом; при этом очень трудно выделить такие морфемы, которые были бы «ответственны» за передачу видового значения. Так, непроизводные глаголы могут быть как несовершенного (большинство), так и совершенного вида: к последним в русском языке относятся глаголы дать, деть, лечь, сесть и стать и ряд глаголов на -ить (купить, решить, лишить и др.), если не учитывать двувидовых глаголов (типа ранить, казнить или дезавуировать). Глаголы с большинством префиксов относятся к совершенному виду (в том числе и те, которые имели основу СВ: ср. завлечь и залечь), однако при присоединении суффикса «вторичного имперфектива» происходит смена вида на несовершенный: ср. завлекать и залегать. Однако и суффикс вторичного имперфектива не является гарантией того, что значение вида сохранится: в русском языке возможна не только вторичная имперфективация, но и (более редкая) вторичная перфективация, с присоединением префикса из определенного набора, ср. примеры типа позавлекать или назавлекать, вновь совершенного вида. Однозначную корреляцию с видовой принадлежностью в русском языке, как уже говорилось, имеет лишь семельфактивный суффикс -ну- (к сожалению, омонимичный «процессному» суффиксу -ну- с противоположной видовой характеристикой, представленному у глаголов типа мокнуть; ср. известный пример двух омонимичных глаголов дрогнуть – ‘мёрзнуть, НСВ’ и ‘уступить, СВ’, содержащих разные суффиксы). Таким образом, вопрос о том, чем выражается вид в славянских языках, не имеет простого решения: как кажется, в морфологической теории нет других примеров столь «неуловимого» значения, присутствие которого в словоформе в целом очевидно, однако вопрос о точной локализации носителей этого значения остается открытым. Возможно, ближе всего к истине будет утверждение, что видовое значение выражается не аффиксами как таковыми, а конверсией глагольной основы; тем самым, следует принять, что у каждой основы имеется некоторое исходное видовое значение.

Комментариев требует и проблема видовой префиксации в славянских языках. Из сказанного выше следует, что значение совершенного вида нельзя однозначно связывать с наличием префикса, равно как и считать глагольные префиксы показателями совершенного вида лексемы. Если у глагольных префиксов и следует выделять какое-то грамматически релевантное значение, то это значение предельности. В грамматическом отношении славянские пространственные префиксы (как и аналогичные морфемы других языков) являются скорее «ограничителями», т.е. показателями вторичного аспекта, обслуживающими операцию преобразования непредельной ситуации в предельную. Иное дело, что связь славянских ограничителей с перфективностью и акциональностью гораздо сильнее, чем у аналогичных показателей, например, в германских или балтийских языках: появление у глагольной основы показателя предельности, как правило, приписывает славянскому глаголу значение совершенного вида, т.е. перфективирует его, и одновременно меняет его акциональный класс на событийный. В других языках аналогичная операция с глагольной лексемой к таким далеко идущим последствиям, как правило, не приводит.

Важной областью перфективной деривации являются пары глаголов, исходный элемент которых обозначает предельный процесс, а префиксальный элемент – акционально связанное с этим процессом событие, состоящее в достижении финала (типа гореть ~ сгореть или будить ~ разбудить). Сторонники теории видовой парности обычно включают такие пары (наряду с суффиксальными вторичными имперфективами) в число «чисто видовых пар», полагая, что между этими глаголами имеется только видовое различие, а приставка является «семантически пустой» (такова, в частности, и позиция традиционной русской грамматики). Однако эта точка зрения не учитывает следующих обстоятельств. Во-первых, если приставки семантически пусты, то как объяснить, что разные глаголы при перфективации выбирают разные приставки (ср. примеры выше)? Во-вторых, как объяснить, что одна и та же приставка постоянно оказывается то «семантически пустой», то несущей вполне определенное значение, ср. приставку с- в сгореть и срезать (в отличие от нарезать или перерезать) или приставку раз- в разбудить и разломать (в отличие от выломать или переломать), и т.п.? При этом практически любая приставка может быть «чистовидовой» (ср. пере- в перекреститься, под- в поджарить или подмести, за- в замёрзнуть, вы- в выпить, и т.п.). Таким образом, более внимательный анализ фактов показывает слабость гипотезы о чистовидовых приставках. Некоторые слависты уже давно предлагали отказаться от этого понятия и считать, что значение у приставки всегда есть (причем ни в каком случае приставка не может быть показателем вида – вид выражается конверсией бесприставочного глагола в приставочный с «ограничителем»). Объяснение же наблюдаемым явлениям следует искать в так называемом «классифицирующем эффекте», или «эффекте Вея-Схоневельда», названного так по имени двух исследователей, независимо открывших его в середине XX в.: французского слависта Марка Вея (см. Vey 1952) и нидерландского слависта Корнелиса ван Схоневельда (см. van Schooneveld 1958 и более позднюю работу van Schooneveld 1978). Эффект состоит в том, что значение перфективирующей приставки может быть частью значения глагольной основы, и в этом случае при перфективации оно как бы «гасится» основой, а остается заметным только грамматический компонент, связанный с приставкой – предельность или перфективность. Так, приставка под- оказывается «чистовидовой» у тех глаголов, которые и сами по себе обозначают обработку нижней поверхности объекта (ср. жарить или мести, но не, например, варить или пилить); приставка раз- – у тех глаголов, которые выражают «увеличение активности» (будить или дразнить, но не, например, печалить или мучить), приставка с- – у тех глаголов, которые выражают «концентрацию» или «соединение частей в целое» (мастерить, клеить, делать), и т.п. Такая ситуация, вообще говоря, означает, что в славянских языках глаголы разбиваются на относительно небольшое число классов (около полутора десятков), каждый из которых имеет общий семантический компонент, совпадающий с каким-либо значением одной из приставок – глаголы «обработки нижней поверхности», «увеличения активности», «концентрации», и т.п., и в соответствии с этим компонентом выбирает приставку для образования предельных перфективных коррелятов с минимальным лексическим отличием. Подобный механизм свидетельствует о начальном этапе грамматикализации видового противопоставления в славянских языках, пока еще тесно связанного со словообразовательными механизмами и недостаточно унифицированного (хотя определенная тенденция к сокращению числа продуктивных перфективирующих приставок и их семантической генерализации отмечается во всех славянских языках). Словообразовательный характер «славянской модели» вида эксплицитно отмечался Э. Далем (Dahl 1985), а в работе Майсак 2005 для обозначения подобных явлений (имеющихся и в других языковых ареалах) был предложен удачный термин «классифицирующая перфективация». Правда, полного описания модели префиксации в соответствии с эффектом Вея-Схоневельда пока не было предложено ни для одного славянского языка (на некоторые трудности такого проекта указывается в Кронгауз 1998: 79-84), но это остается привлекательной задачей для славистов и типологов (ср., например, Поливанова 1975, Ровинская 2001).

Славянская перфективация, помимо ее словообразовательного характера, как уже неоднократно говорилось, также сильно связана с акциональным классом глагола: славянские перфективные глаголы – в основном события (либо пунктивные, либо акционально связанные, т.е. инцептивные и комплетивные). Лимитативного перфектива в славянских языках (и, в частности, в русском) практически нет, если не считать глагольные формы с приставками по- и про- (типа поработать [немного] или проработать [весь день]): они являются единственными формами совершенного вида, которые в русском языке обозначают не события, а процессы – но процессы, ограниченные во времени (подобно английским формам типа danced). Правда, кроме грамматического значения лимитативности формы с приставками по- и про- выражают еще и дополнительные словообразовательные значения краткости (или слабой интенсивности) действия (как в случае по-) или, напротив, непрерывности (и, возможно, повышенной интенсивности) действия (как в случае про-). Лимитативные формы романских и германских языков таких дополнительных значений, конечно, не выражают. Кроме этих двух групп лимитативных перфективов, в русском языке имеются лишь единичные исключения, как например, глагол отдохнуть, допускающий обозначение ограниченного во времени процесса (ср. отдохнул две недели); такое поведения для русского глагола СВ нетипично. Таким образом, можно сказать, что славянская перфективность в целом ориентирована на событийность (хотя всё же и не сводится к ней, вопреки тому, что иногда утверждается в аспектологических работах), в отличие от более распространенной в языках мира «широкой» перфективности, охватывающей как события, так и ситуации с ограниченной длительностью.

Многое в особенностях славянской видовой системы (в первую очередь тесная связь с лексическими классами глаголов и словообразовательными механизмами) указывает на ее сравнительно недавнюю грамматикализацию. Действительно, есть основания считать, что классифицирующая перфективация, основанная на использовании ограничителей, возникла в славянских языках относительно недавно, вытеснив более древнюю систему, напоминающую аспектуальные системы других индоевропейских языков (например, древнегреческого или древнеармянского), со словоизменительными противопоставлениями перфекта, имперфекта (= хабитуально-дуративного кластера) и аориста, главным образом относящимися к формам прошедшего времени. Именно такая система функционировала в старославянском языке. Восточные и западные славянские языки полностью утратили эту оппозицию, южные – частично сохранили, совместив ее с более новой системой словообразовательной перфективации и вторичной имперфективации (на основе старых хабитуальных словообразовательных показателей). При этом аорист продолжал использоваться как лимитативный перфектив (практически отсутствовавший в новой модели), но формы аориста несовершенного вида и особенно имперфекта совершенного вида постепенно маргинализовывались или вовсе выходили из употребления (из всех южнославянских наиболее архаична в этом отношении система болгарского языка¹⁰⁰).

Скорость грамматикализации словообразовательных аспектуальных оппозиций в разных славянских языках была различной. Как считается, наиболее далеко этот процесс зашел в русском языке, наименее далеко – в чешском и словенском; другие славянские языки занимают промежуточное положение. Взгляды исследователей на происхождение и эволюцию славянских видовых оппозиций постоянно уточняются; славянская диахроническая аспектология остается одним из наиболее динамичных разделов славистики.

Для понимания исторических особенностей славянской видовой системы крайне существенно ее рассмотрение в ареальном контексте. Дело в том, что славянские языки оказываются не единственными языками со словообразовательной перфективацией классифицирующего типа на основе глагольных ограничителей. Интересным образом, вокруг славянских языков имеется периферийный ареал, в котором в той или иной степени прослеживаются аналогичные тенденции, однако не достигшие той же степени грамматикализации (на этот факт также одним из первых обратил внимание Э. Даль). Таким образом, можно говорить об общих тенденциях преобразования системы глагольных ограничителей в систему с классифицирующими аспектуальными показателями (событийной) перфективности. Тенденции эти коснулись практически всех языков, располагавших показателями глагольной ориентации. Наиболее близки к славянским языкам по степени граммматикализованности деривационного вида являются грузинский и особенно осетинский языки. В меньшей степени эта тенденция прослеживается в балтийских языках (при этом в литовском бóльшую роль играет глагольная префиксация, а в латышском – наречные модификаторы глагола, ср. Wälchli 2001b) и в венгерском. Наконец, в современных германских языках едва ли можно говорить о словообразовательной перфективации, но наличие аспектуально релевантных свойств у глагольных ограничителей и в этих языках несомненно. Любопытно, однако, что тенденции к созданию системы деривационного вида были достаточно сильны в готском IV-VI вв. и в поздней латыни примерно того же периода (т.е. буквально накануне почти полной утраты всей системы глагольной префиксации в романских языках).

За пределами восточно-европейского ареала системы деривационного вида также встречаются – так, похожие модели засвидетельствованы в чадских языках (в частности, в марги), в языках помо (в частности, в кашайя) и др. «Классифицирующая перфективация» свойственна и многим языкам Юго-Восточной Азии.